ТРЕХРУБЛЕВАЯ БУМАЖКА, (Окончаніе).

V.

«Съ Иваномъ Ивановичемъ Кротовымъ подружился я еще, какъ тебѣ извѣстно, въ университетѣ,—началъ Добродушинъ,—хотя мы и не были однокурсники, но это не помѣшало нашему сближенію. Нерѣдко при
ходилось намъ вмѣстѣ дѣлить и горе, и радости. Даже нѣкоторое время жили вмѣстѣ на одной квартирѣ.
Двумя годами ранѣе меня онъ кончилъ курсъ, и кончилъ блеотяще. По сдачи экзамена, кутнули мы изрядно таки и разстались. Кротковъ отправился на родину, на югъ, гдѣ у него жили, довольно небогато, прибавлю, отецъ и мать. Уѣзжая, опъ обѣщался писать мнѣ, но, почему-то нѣсколько мѣсяцевъ упорно молчалъ и только къ концу года прислалъ первое письмо, въ которомъ просилъ порадоваться его счастью:—онъ получилъ мѣсто земскаго врача и женился па дочери одного небогатаго помѣщика. Слѣдовалъ адресъ его новаго мѣстожительства. Я, разумѣется, отвѣчалъ ему, поздравлялъ его и просилъ не забывать старыхъ товарищей.
Алексѣй Петровичъ помолчалъ немного, закурилъ погасшую папиросу и продолжалъ дальше.
Вслѣдъ за этимъ у насъ съ нимъ установилась постоянная переписка. Первыя письма его дышали ра
достью и свѣтлыми надеждами на будущее. Но мѣсяца черезъ три, четыре, тонъ его писемъ быстро измѣнился. Онъ началъ жаловаться на среду, его окружающую, на
мерзость и пакость, совершающуюся передъ его глазами каждый день и, въ заключеніе каждаго письма, съ сожалѣніемъ вспоминалъ о студенческой жизни.
Такъ продолжалось около полугода. Однажды вернулся я домой передъ вечеромъ, смотрю: на столѣ ожидала меня телеграмма. Теперь, дружище, я сдѣлаю маленькое отступленіе, сказалъ Добродушинъ, бросая окурокъ папиросы.
Я поглядѣлъ на него вопросительно.
— Знаешь-ли, зачѣмъ я оставилъ тебя одного и ходилъ въ кабинетъ? спросилъ Добродушинъ, ласково смотря на меня.

— Положительно нѣтъ.

— Чтобъ взять два документа и въ свое время, въ своемъ мѣстѣ, дать тебѣ прочитать ихъ.
— Но къ чему-же это? я вѣрю тебѣ и безъ доказательствъ.
— Знаю, по это необходимо нужно для полноты разсказа.

— Прекрасно.

— Вотъ телеграмма, о которой я только что говорилъ и которую я получилъ отъ Кроткова три года назадъ.
Вотъ что я прочиталъ въ ней:
Другъ! съ болью на душѣ и съ желчью въ груди ѣду къ тебѣ. Приготовься выслушать гадкую новость.

Кротковъ.

Прочитавши телеграмму, я подалъ ее обратно Алексѣю Петровичу.
— Какова противоположность между первыми письмами и послѣдней телеграммой? спросилъ онъ меня.

— Да, поразительная! невольно согласился я.

— На другой-же день мы сидѣли съ Кротковымъ въ моей квартирѣ,—продолжалъ Добродушинъ,—и не повѣришь, Миша, я страшно былъ пораженъ его внѣш

нею и внутреннею перемѣнами: вмѣсто цвѣтущаго, здо

роваго человѣка, я видѣлъ передъ собою осунувшуюся, ушедшую въ себя фигуру; вмѣсто веселаго смѣха и остротъ—грустью вѣяло отъ него. Такъ жизнь сломала его съ небольшимъ въ годъ.
— По и сильные-же причины были вѣроятно къ этому? перебилъ я разсказчика.
— А вотъ, можешь самъ выводить заключеніе. Теперь, достаточно подготовивъ тебя къ финалу моего разсказа, я скажу всю суть словами Кроткова,—такъ врѣзались онѣ въ моей памяти.
Добродушинъ закурилъ папиросу, другую предложилъ мнѣ и продолжалъ.
— Вотъ что разсказалъ Кротковъ, когда пріѣхалъ ко мнѣ на другой день полученія мною его телеграммы:
жизнь,—говорилъ онъ,—сломала меня рано. Думаю еще оправиться, но лучшія струны моего существованія не издаютъ уже звуковъ—ибо порваны.
При этомъ я замѣтилъ, что въ глазахъ Кроткова блеснули слезинки, которыя онъ и отеръ, отвернувшись въ сторону.
— Жить, говоритъ, я хотѣлъ, жить на пользу другимъ, но если сломался преждевременно, вина не моя.

Я буду кратокъ, добавилъ Иванъ Ивановичъ.

Поступилъ я въ земство съ благими цѣлями, же нился на небогатой дѣвушкѣ по любви и что-же? за честную службу мою, за то, что я нс подлецъ—всюду мнѣ подставляютъ ногу, за искреннюю любовь мою, вмѣсто хотя бы признательности—насмѣялись надо мной.
Кротковъ съ невыразимымъ отчаяніемъ опустилъ голову на грудь.

Я постарался-было утѣшить его.

— Къ чему утѣшенія? я не ребенокъ. Если меня оскорбили—я съумѣю отомстить, пока у меня есть силы