сталъ... неравно кто увидитъ: я дѣвка бѣдная, мнѣ честь-то дорога!.. Слабо сопротивляясь, говорила Ѳекла, но Митюха, не обращая вниманія на слова дѣвушки, продолжалъ ее цѣловать.
— Сволочь!... злобно прошипѣла Матрена, отходя отъ ельника.—Ужь не быть тебѣза Мптюхой, да и ни
кто другой тебя не возьметъ: я всѣмъ разскажу про твои шашни... И съ такимъ враждебнымъ настроеніемъ, Матрена зажала рожъ.
Возвращаясь со снопомъ домой, опа на опушкѣ лѣсочка столкнулась съ Ѳеклой, которая несла съ озера коромысло съ довѣшаннымъ на него мокрымъ бѣльемъ,
а въ другой рукѣ тащила ведро воды. Увидавъ Матрену со снопомъ и съ серпомъ, Ѳекла наивно спросила: — «Никакъ зажинать ходила,тетенька»?. Этотъ вопросъ и нечаянная встрѣча были для зажина ржи дурнымъ пред
знаменованіемъ, да кромѣ того подслушанный разговоръ съ Митюхой поднялъ всю желчь старухи, которая на
кинулась на неповинную дѣвушку:—Что-бъ тебѣ типунъ на языкъ!... Тьфу!... и Матрена плюнула.
Ѳекла оторопѣла.—За что-жь, тетенька? Я кажись не съ ехидства и не съ худымъ глазомъ?...
— Нечего тебѣ соваться... раздраженно сказала Матрена.—Погоди, дѣвка! будетъ тебѣ ужотко отъ отца здоровая клочка!... Какъ придутъ мужики съ косьбы, разскажу при всѣхъ, что ты съ Митюхой балуешься., страмница!...
Ѳекла такъ перепугалась, что ноги и руки у ней затряолись и она выронила ведро; вода расплескалась ей на юбку и на ноги, но она ничего не чувствовала кромѣ ужаса отъ угрозы Матрены, которая рѣзнула ей сердце какъ ножемъ.
— При всемъ народѣ!... Срамъ-то каковъ!... Отецъто у меня сердитый и во хмѣлю драчливый, а нонѣ мірское вино пили... мелькнуло у ней въ головѣ и всѣ мысли ея перепутались; слезы подступили къ горлу,
но она не заплакала, что облегчило-бы ея горе. Когда она опомнилась, Матрены ужь пе было возлѣ нея; злая старуха быстро шагала у самой деревни. Ѳекла рвану
лась было ее догонять, но опоздала: Матрена ужь за
вернула за уголъ улицы н ей надо было проходить мимо избы Ѳеклиной матери, которая услышала-бы разговоръ дѣвушки со старухой, а этого въ особенности опаса
лась Ѳекла. Постоявъ, да подумавъ, она машинально подняла пустое ведро, но вдругъ она словно ожила и лучь надежды сверкнулъ въ ея глазахъ:
— Митрій Яковличъ небось еще на озерѣ... побѣгу къ нему, коли не облыжно божился, что женится, такъ пусть нонѣ-же сваху зашлетъ... и дѣвушка бросилась назадъ къ озеру; но его уже тамъ не было...
II
Ѳеклѣ было 17 лѣтъ; она была средняго роста, бѣленькая, хрупкая, бѣлокурая, съ кроткими голубовато
сѣрыми глазами; ее нельзя было бы назвать красавицей, а между тѣмъ, она многимъ нравилась, потому что отъ нея вѣяло невинностью, незлобіемъ, да еще кромѣ того своими сдержанными манерами и мелодичнымъ голосомъ она напоминала тѣхъ «барышенъ», которыхъ деревенскіе молодцы видаютъ въ церквахъ или проѣздомъ на Мо
сковскихъ бульварахъ. Митюха, какъ извощикъ, часто заглядывался на «барышенъ», отъ того-то ему такъ и полюбилась Ѳекла за свои бѣлыя ручки, которыя были въ постоянномъ движеніи, работая вязанными спицами, кружевнымъ крючкомъ и иглою. Тяжелый полевой трудъ былъ ей не по силамъ и она старалась замѣнять его женскимъ рукодѣліемъ; ея чулки, кружева, вышиванье и шитье составляли немалое подспорье въ бѣдномъ хо
зяйствѣ ея родителей. Отецъ ея Филиппъ очень часто запивалъ; сыновей у него не было, старшую дочь от
дали замужъ, когда Ѳеклѣ было всего 12 лѣтъ; въ тотъ же годъ мать ея простудилась, слегла, долго хво
рала и наконецъ у нея отнялись ноги. Ѳекла сдѣлалась сидѣлкой у больной матери, да кромѣ того должна была замѣнить ее у печки и во всемъ домашнемъ хозяйствѣ; таиъ какъ нанять работницу они не имѣли средства. Съ пьяна Филиппъ грубо попрекалъ бѣдную больную, что она-де даромъ хлѣбъ ѣстъ. Чтобъ избавить мать отъ горя и слезъ, дѣвочка выбивалась изъ силъ, чтобъ поспѣть за большими въ нолевыхъ работахъ, а въ сво
бодныя минуты, вмѣсто того, чтобы гулять съ подругами на улицѣ и въ хороводахъ, гнула спину надъ шитьемъ да вязаньемъ и на заработанныя гроши доставляла больной необходимую приправу къ скудной крестьянской пищи, то есть чай, сахаръ, баранки и пшеничные пи
роги. Отца она не любила и боялась, но мать была для нея единственнымъ сокровищемъ въ мірѣ и все, что было лучшаго въ ея добромъ, любящемъ сердцѣ, сосредоточилось на слабомъ существѣ, ежеминутно требовавшемъ ея заботъ. Какъ всѣ больныя, Арина была ка
призна и часто несправедлива къ дочери, цо вскорѣ опомнившись, нѣжно ее обнимала и просила прощенія.
Такъ прошло 14 годовъ и Ѳеклѣ минуло 16 лѣтъ, отецъ ея заговорилъ о женихахъ.
— Возьмемъ-ка мы зятя въ домъ, я ужъ старъ, зять работать будетъ и насъ подъ старость кормить.
— А ты-то что будешь дѣлать? Ііо кабакамъ таскаться. Нечего затѣвать Ѳеколку замужъ отдавать... пойдутъ
ребятишки и ей некогда будетъ за мной ходить... съ досадой возражала жена.
— Сволочь!... злобно прошипѣла Матрена, отходя отъ ельника.—Ужь не быть тебѣза Мптюхой, да и ни
кто другой тебя не возьметъ: я всѣмъ разскажу про твои шашни... И съ такимъ враждебнымъ настроеніемъ, Матрена зажала рожъ.
Возвращаясь со снопомъ домой, опа на опушкѣ лѣсочка столкнулась съ Ѳеклой, которая несла съ озера коромысло съ довѣшаннымъ на него мокрымъ бѣльемъ,
а въ другой рукѣ тащила ведро воды. Увидавъ Матрену со снопомъ и съ серпомъ, Ѳекла наивно спросила: — «Никакъ зажинать ходила,тетенька»?. Этотъ вопросъ и нечаянная встрѣча были для зажина ржи дурнымъ пред
знаменованіемъ, да кромѣ того подслушанный разговоръ съ Митюхой поднялъ всю желчь старухи, которая на
кинулась на неповинную дѣвушку:—Что-бъ тебѣ типунъ на языкъ!... Тьфу!... и Матрена плюнула.
Ѳекла оторопѣла.—За что-жь, тетенька? Я кажись не съ ехидства и не съ худымъ глазомъ?...
— Нечего тебѣ соваться... раздраженно сказала Матрена.—Погоди, дѣвка! будетъ тебѣ ужотко отъ отца здоровая клочка!... Какъ придутъ мужики съ косьбы, разскажу при всѣхъ, что ты съ Митюхой балуешься., страмница!...
Ѳекла такъ перепугалась, что ноги и руки у ней затряолись и она выронила ведро; вода расплескалась ей на юбку и на ноги, но она ничего не чувствовала кромѣ ужаса отъ угрозы Матрены, которая рѣзнула ей сердце какъ ножемъ.
— При всемъ народѣ!... Срамъ-то каковъ!... Отецъто у меня сердитый и во хмѣлю драчливый, а нонѣ мірское вино пили... мелькнуло у ней въ головѣ и всѣ мысли ея перепутались; слезы подступили къ горлу,
но она не заплакала, что облегчило-бы ея горе. Когда она опомнилась, Матрены ужь пе было возлѣ нея; злая старуха быстро шагала у самой деревни. Ѳекла рвану
лась было ее догонять, но опоздала: Матрена ужь за
вернула за уголъ улицы н ей надо было проходить мимо избы Ѳеклиной матери, которая услышала-бы разговоръ дѣвушки со старухой, а этого въ особенности опаса
лась Ѳекла. Постоявъ, да подумавъ, она машинально подняла пустое ведро, но вдругъ она словно ожила и лучь надежды сверкнулъ въ ея глазахъ:
— Митрій Яковличъ небось еще на озерѣ... побѣгу къ нему, коли не облыжно божился, что женится, такъ пусть нонѣ-же сваху зашлетъ... и дѣвушка бросилась назадъ къ озеру; но его уже тамъ не было...
II
Ѳеклѣ было 17 лѣтъ; она была средняго роста, бѣленькая, хрупкая, бѣлокурая, съ кроткими голубовато
сѣрыми глазами; ее нельзя было бы назвать красавицей, а между тѣмъ, она многимъ нравилась, потому что отъ нея вѣяло невинностью, незлобіемъ, да еще кромѣ того своими сдержанными манерами и мелодичнымъ голосомъ она напоминала тѣхъ «барышенъ», которыхъ деревенскіе молодцы видаютъ въ церквахъ или проѣздомъ на Мо
сковскихъ бульварахъ. Митюха, какъ извощикъ, часто заглядывался на «барышенъ», отъ того-то ему такъ и полюбилась Ѳекла за свои бѣлыя ручки, которыя были въ постоянномъ движеніи, работая вязанными спицами, кружевнымъ крючкомъ и иглою. Тяжелый полевой трудъ былъ ей не по силамъ и она старалась замѣнять его женскимъ рукодѣліемъ; ея чулки, кружева, вышиванье и шитье составляли немалое подспорье въ бѣдномъ хо
зяйствѣ ея родителей. Отецъ ея Филиппъ очень часто запивалъ; сыновей у него не было, старшую дочь от
дали замужъ, когда Ѳеклѣ было всего 12 лѣтъ; въ тотъ же годъ мать ея простудилась, слегла, долго хво
рала и наконецъ у нея отнялись ноги. Ѳекла сдѣлалась сидѣлкой у больной матери, да кромѣ того должна была замѣнить ее у печки и во всемъ домашнемъ хозяйствѣ; таиъ какъ нанять работницу они не имѣли средства. Съ пьяна Филиппъ грубо попрекалъ бѣдную больную, что она-де даромъ хлѣбъ ѣстъ. Чтобъ избавить мать отъ горя и слезъ, дѣвочка выбивалась изъ силъ, чтобъ поспѣть за большими въ нолевыхъ работахъ, а въ сво
бодныя минуты, вмѣсто того, чтобы гулять съ подругами на улицѣ и въ хороводахъ, гнула спину надъ шитьемъ да вязаньемъ и на заработанныя гроши доставляла больной необходимую приправу къ скудной крестьянской пищи, то есть чай, сахаръ, баранки и пшеничные пи
роги. Отца она не любила и боялась, но мать была для нея единственнымъ сокровищемъ въ мірѣ и все, что было лучшаго въ ея добромъ, любящемъ сердцѣ, сосредоточилось на слабомъ существѣ, ежеминутно требовавшемъ ея заботъ. Какъ всѣ больныя, Арина была ка
призна и часто несправедлива къ дочери, цо вскорѣ опомнившись, нѣжно ее обнимала и просила прощенія.
Такъ прошло 14 годовъ и Ѳеклѣ минуло 16 лѣтъ, отецъ ея заговорилъ о женихахъ.
— Возьмемъ-ка мы зятя въ домъ, я ужъ старъ, зять работать будетъ и насъ подъ старость кормить.
— А ты-то что будешь дѣлать? Ііо кабакамъ таскаться. Нечего затѣвать Ѳеколку замужъ отдавать... пойдутъ
ребятишки и ей некогда будетъ за мной ходить... съ досадой возражала жена.