— Скажите, отчего вы теперь дороже берете за бритье? Могли-бы насъ помѣщиковъ пожалѣть, вѣдь у насъ неурожай.
— То-то и опо-съ. Какъ у васъ неурожай, лица у всѣхъ вытяги
ваются и брить больше приходится.
вовъ. Хворая мать сидѣла возлѣ нея и вопила. Оглянулась Ѳекла и вмѣсто родной деревни увидала чадившія, обгорѣлѣя развалины, только двѣ избенки въ цѣлости торчали на краю и словно уныло, сиротливо жа
лись посреди огромнаго пепелища; нѣсколько сараевъ и клѣтей, стоявшихъ подальше къ озеру, также уцѣлѣли отъ общаго разрушенія и теперь замѣнили погорѣльцамъ ихъ жилища.
Ѳеклу перетащили въ одипъ изъ сараевъ, гдѣ она и лежала безъ движенія и почти безъ пособія, хоть и пріѣхалъ фельдшеръ изъ сосѣдцяго села, но такъ какъ у погорѣлки нечѣмъ было заплатить за визитъ, то перевязавъ ея раны, опъ посовѣтовалъ присыпать ихъ
мѣломъ или крахмаломъ и прекратилъ лѣченье. Старухѣ Аринѣ отъ горя и испуга стало хуже, черезъ днѣ не
дѣли она умерла; не смотря на собственную болѣзнь, Ѳекла искренно оплакала потерю матери, для которой
напрасно принесла геройскую жертву, а все таки пе спасла отъ смерти.
IV.
Однажды послѣ знойнаго дня, Ѳекла, мѣтавшаяся по сѣну, облѣпленная назойливыми мухами, вздохнула съ облегченіемъ, когда въ растворенныя ворота сарая пахпула вечерняя прохлада съ озера и косвенные лучи заходящаго солнца привѣтливо заглянули въ убогое жи
лище, куда несчастье и болѣзнь загпалн ногорѣлку. Ѳекла приподнялась съ подушки, оправила платье и распустивъ свои всклоченные волосы, принялась расчесывать ихъ беззубымъ гребнемъ; не скоро удалось ей привести въ порядокъ запутанныя, густыя пряди, руки ея плохо дѣйствовали, обжоги еще не совсѣмъ на нихъ подсохли; наконецъ ей удалось заплести свою толстую лоснящуюся косу, на которую бывало съ такой завистью смо