IV.
Я обладалъ и тонкихъ обоняньемъ,—
Да вѣдь какимъ? не кухоннымъ, о, нѣтъ... Чтобъ слѣдовать своимъ предначертаньямъ,
Путь жизни я пронюхивалъ съ сознаньемъ, Какъ гончій песъ, порою звѣря слѣдъ.
Мнѣ и теперь малѣйшій запахъ нуженъ, Чтобъ безъ труда опредѣлить я могъ:
Кто въ дѣйствіяхъ со мною будетъ друженъ, Кто предо мной ничтожепъ, безоруженъ И отъ кого-бъ себя я поберегъ.
Умѣлъ и вкусъ развить я такъ же точно,
Чтобъ отъ другихъ онъ чувствъ не отставалъ; Среди купцовъ прослывъ шутомъ нарочно, Я черезъ то упитывался сочно
И тонкихъ винъ достаточно пивалъ....
А милый полъ! Еще теперь въ балетѣ
Чуть съ креселъ вонъ не вылетишь подчасъ... У нихъ, клянусь, такъ дивны формы эти, Что, кажется, все отдалъ-бы на свѣтѣ,
Лишь-бы отнять, скрывающій ихъ, газъ.
VI.
Иль, наконецъ, возьмите осязанье]...
Могу сказать: я былъ большой знатокъ, Гдѣ какъ обнять прелестное созданье, Ощупать-ли кармановъ содержанье,
И ощущать, какъ мой росъ кошелекъ.
Любой изъ васъ скажи мнѣ два-три слова, И умъ его я тотчасъ оцѣню,
Равно и вѣсъ тельца его златого,
Иль, какъ пижонъ, другимъ пойдетъ въ меню.
Вотъ ваши всѣ искусства и науки:
Вѣдь вотъ я самъ пробилъ себѣ дорогу, И мирно свой теперь кончаю вѣкъ,
Положимъ есть за что отвѣтъ дать Богу, Но... я сказалъ: я тоже человѣкъ.
Восьмой часъ вечера. На покрытомъ зеленою клеенкою столѣ тускло горитъ небольшая керасиновая лам
почка, едва освѣщая большую мрачную комнату, заставленную четырьмя кроватями, двумя комодами, нѣсколь
кими старинными и отчасти поломанными стульями и большимъ платянымъ шкафомъ. Вверху одного угла передъ нѣсколькими висящими на стѣнахъ образами, «теплится» лампадка, бросая красноватый отблескъ на за
копченный потолокъ и отражаясь свѣтлыми бликами на незатѣйливыхъ окладахъ иконъ. Стѣны надъ кроватями украшены сообразно наклонностямъ обитателей. Надъ одной изъ кроватей виситъ зеркало и кругомъ него въ простенькихъ рамкахъ фотографіи актрисъ и актеровъ; на ближайшемъ комодѣ, къ которому примыкаетъ изголовье кровати, лежитъ гитара, тутъ-же стоитъ малень
ника и «Школа для игры на гармоніи безъ посредства учителя», видимо бывшая въ частомъ употребленіи. По всему можно заключить, что обитатель этого угла ме
ломанъ, театралъ и вмѣстѣ съ тѣмъ кокетъ и щеголь. Кровать носитъ слѣды заботливости о чистотѣ и опрятности; надъ комодомъ, ближе къ кровати, виситъ тол
ковый подчасникъ въ видѣ башмачка—сомодѣлыципа какой нибудь признательной дамы сердца. Другая кро
вать, покрытая затасканнымъ «прохоровскимъ» одѣяломъ, съ двумя подушками въ грязныхъ ситцевыхъ наволочкахъ содержится видимо крайне небрежно. Надъ кро
ватью нѣсколько картинъ воинственнаго содержанія. Гутъ есть «Неустрашимый герой Скобелевъ», картинка, дѣ
художника, но не дающая возможности заподозрить его въ добрыхъ отношеніяхъ съ художественную правдою. Такъ бѣлый конь генерала Скобелева надѣленъ хвостомъ та
кихъ ужасающихъ размѣровъ, что могъ бы быть безъ всякой потери уменьшенъ покраней мѣрѣ на двѣ трети. Сабля генерала, указующаго ею путь на отдаленную турецкую крѣпость, прямо таки упирается въ носъ туркѣ, стоя
щему на валу крѣпости. Рядомъ съ этой другая картина «Взрывъ турецкаго монитора». Взрывъ настолько ужа
щается еще нѣсколько картинъ батальнаго содержанія и среди нихъ каразинскіе наброски, вырѣзанные изъ «Нивы» или изъ «Иллюстраціи». Ясно, картины эти обличаютъ патріота, а обстановка его кровати невольно приводитъ на умъ фразу: смиреніе украшаетъ героя. Третья кровать покрыта розовымъ тканьевымъ одѣяломъ, а висящія надъ нею картинки обличаютъ въ ея обладателѣ человѣка сомнительнаго, любителя букалическаго направленія и нѣжныхъ чувствъ. Тутъ можно видѣть
Я обладалъ и тонкихъ обоняньемъ,—
Да вѣдь какимъ? не кухоннымъ, о, нѣтъ... Чтобъ слѣдовать своимъ предначертаньямъ,
Путь жизни я пронюхивалъ съ сознаньемъ, Какъ гончій песъ, порою звѣря слѣдъ.
Мнѣ и теперь малѣйшій запахъ нуженъ, Чтобъ безъ труда опредѣлить я могъ:
Кто въ дѣйствіяхъ со мною будетъ друженъ, Кто предо мной ничтожепъ, безоруженъ И отъ кого-бъ себя я поберегъ.
V.
Умѣлъ и вкусъ развить я такъ же точно,
Чтобъ отъ другихъ онъ чувствъ не отставалъ; Среди купцовъ прослывъ шутомъ нарочно, Я черезъ то упитывался сочно
И тонкихъ винъ достаточно пивалъ....
А милый полъ! Еще теперь въ балетѣ
Чуть съ креселъ вонъ не вылетишь подчасъ... У нихъ, клянусь, такъ дивны формы эти, Что, кажется, все отдалъ-бы на свѣтѣ,
Лишь-бы отнять, скрывающій ихъ, газъ.
VI.
Иль, наконецъ, возьмите осязанье]...
Могу сказать: я былъ большой знатокъ, Гдѣ какъ обнять прелестное созданье, Ощупать-ли кармановъ содержанье,
И ощущать, какъ мой росъ кошелекъ.
Любой изъ васъ скажи мнѣ два-три слова, И умъ его я тотчасъ оцѣню,
Равно и вѣсъ тельца его златого,
И—мастеръ-ли онъ жить на счетъ другаго,
Иль, какъ пижонъ, другимъ пойдетъ въ меню.
VII.
Вотъ ваши всѣ искусства и науки:
Лишь такъ развить съумѣйте чувства—вы Есть голова, не отнялись и руки,—
И въ люди выйдете,—даю вамъ честь въ поруки. А въ остальномъ небойтеся молвы...
Вѣдь вотъ я самъ пробилъ себѣ дорогу, И мирно свой теперь кончаю вѣкъ,
Положимъ есть за что отвѣтъ дать Богу, Но... я сказалъ: я тоже человѣкъ.
Коломандросъ. ВЪ М0Л0ДЦ0ВСК0Й.
СЦЕНКИ.
Восьмой часъ вечера. На покрытомъ зеленою клеенкою столѣ тускло горитъ небольшая керасиновая лам
почка, едва освѣщая большую мрачную комнату, заставленную четырьмя кроватями, двумя комодами, нѣсколь
кими старинными и отчасти поломанными стульями и большимъ платянымъ шкафомъ. Вверху одного угла передъ нѣсколькими висящими на стѣнахъ образами, «теплится» лампадка, бросая красноватый отблескъ на за
копченный потолокъ и отражаясь свѣтлыми бликами на незатѣйливыхъ окладахъ иконъ. Стѣны надъ кроватями украшены сообразно наклонностямъ обитателей. Надъ одной изъ кроватей виситъ зеркало и кругомъ него въ простенькихъ рамкахъ фотографіи актрисъ и актеровъ; на ближайшемъ комодѣ, къ которому примыкаетъ изголовье кровати, лежитъ гитара, тутъ-же стоитъ малень
кое разложенное книжечкой зеркало и лежитъ рваный альбомъ для фотографическихъ картъ, большая гармо
ника и «Школа для игры на гармоніи безъ посредства учителя», видимо бывшая въ частомъ употребленіи. По всему можно заключить, что обитатель этого угла ме
ломанъ, театралъ и вмѣстѣ съ тѣмъ кокетъ и щеголь. Кровать носитъ слѣды заботливости о чистотѣ и опрятности; надъ комодомъ, ближе къ кровати, виситъ тол
ковый подчасникъ въ видѣ башмачка—сомодѣлыципа какой нибудь признательной дамы сердца. Другая кро
вать, покрытая затасканнымъ «прохоровскимъ» одѣяломъ, съ двумя подушками въ грязныхъ ситцевыхъ наволочкахъ содержится видимо крайне небрежно. Надъ кро
ватью нѣсколько картинъ воинственнаго содержанія. Гутъ есть «Неустрашимый герой Скобелевъ», картинка, дѣ
лающая честь благонамѣренному направленію фантазіи
художника, но не дающая возможности заподозрить его въ добрыхъ отношеніяхъ съ художественную правдою. Такъ бѣлый конь генерала Скобелева надѣленъ хвостомъ та
кихъ ужасающихъ размѣровъ, что могъ бы быть безъ всякой потери уменьшенъ покраней мѣрѣ на двѣ трети. Сабля генерала, указующаго ею путь на отдаленную турецкую крѣпость, прямо таки упирается въ носъ туркѣ, стоя
щему на валу крѣпости. Рядомъ съ этой другая картина «Взрывъ турецкаго монитора». Взрывъ настолько ужа
сный, что, увидавъ эту каргииу, II. М. Барановъ, не смотря на все свое мужество, содрогнулся бы, а Айва
зовскій, нѣтъ сомнѣнія, сложивъ свои кисти, развелъбы руки въ неописуемомъ изумленіи. Тутъ-же помѣ
щается еще нѣсколько картинъ батальнаго содержанія и среди нихъ каразинскіе наброски, вырѣзанные изъ «Нивы» или изъ «Иллюстраціи». Ясно, картины эти обличаютъ патріота, а обстановка его кровати невольно приводитъ на умъ фразу: смиреніе украшаетъ героя. Третья кровать покрыта розовымъ тканьевымъ одѣяломъ, а висящія надъ нею картинки обличаютъ въ ея обладателѣ человѣка сомнительнаго, любителя букалическаго направленія и нѣжныхъ чувствъ. Тутъ можно видѣть