засиженную мухами кривоносую барышню, съ необыкновенно румяными щеками, въ волоса ея вплетена нитка жемчуга, декольтированная грудь охвачена желтымъ корсажемъ, на который небрежно наброшена кружевная ко
сынка, въ рукахъ барыня держитъ розу. Подпись подъ картиной увѣряетъ, что это изображена «Испанка». На другой картинкѣ нарисована бѣлокурая дѣвушка съ вы
пученными глазами, разинутымъ ртомъ и неприлично открытой грудью. Подъ картиной подписано: «Я люблю тебя». Кого любитъ сія особа—поясненія нѣтъ. Далѣе слѣдуютъ «Анета», «Турчанка»,«Красавица» (на очень не требовательный вкусъ), «Машенька», затѣмъ «Свиданіе»,
заключающееся въ томъ, что кавалеръ съ дамой такъ усердно стиснули другъ друга въ объятіяхъ, что будь близко городовой,—непремѣнно разогналъ-бы ихъ ради пресѣченія факта нечаяннаго задушенія, и наконецъ «Ода
лиска». Одалиска, толстомясая полуобнаженная женщина, лежитъ на коврѣ и кушаетъ фрукты; громадная груда фруктовъ внушаетъ невольное опасеніе относительно здоровья означенной «одалиски»... Надъ четвертой кроватью висятъ портреты архіереевъ и монаховъ и ря
домъ съ ними —картинки духовнаго содержанія. На окнѣ, около котораго стоитъ эта кровать, лежитъ нѣсколько духовныхъ книгъ въ хорошихъ переплетахъ, нѣсколько разрозненныхъ томовъ «Душеполезнаго чтенія» и маленькая книжка «Сердце человѣческое то обиталище Бога, то— жилище сатаны». На одномъ изъ отливовъ окна приклеено «Поученіе противу матернаго слова», славянской печати. На окнѣ-же находятся трубка съ средней длины чубукомъ и рюмка.
Вотъ и вся обстановка молодцовской. Ко всему этому можно прибавить, что на двухъ окнахъ, между которым
стоитъ столъ, помѣщаются нѣсколько горшковъ съ не затѣйливыми растеніями.
За столомъ сидитъ не дурненькій собою молодой человѣкъ и при свѣтѣ лампы, съ большими усиліями, поучается французскому языку по «Самоучителю.»
— Же ву салю, читаетъ молодой человѣкъ, я вамъ кланяюсь. Вишь ты, замѣчаетъ онъ, салю по нашему совсѣмъ не то, а но ихнему—кланяюсь... «Ву зове ре
зонъ»—вы справедливы. Ну резонъ, это и но нашему такъ...
Этотъ «Самоучитель французскаго языка» конечно способенъ сбить съ толку даже самого француза, но молодой человѣкъ доволенъ имъ какъ нельзя болѣе и усердно старается заучивать нѣкоторыя фразы.
Дверь молодцовской скрипнула и въ нее выглянула хорошенькая горничная. Молодой человѣкъ поднялъ голову.
— Ахъ, Аннушка! воскликнулъ онъ.
Дѣвушка вошла въ комнату и стала у двери.
— Вы одни, Семенъ Николаичъ? спросила она. — Одинъ.
— А гдѣ-же всѣ ваши?
— Въ баню пошли. Да что-же ты тамъ стоишь, Аннушка, поди сюда. — Зачѣмъ это?
— Иу поди пожалуйста. — Да что вамъ нужно?
Аинушка подошла къ самому столу.
— Вотъ ты какая... началъ Семенъ Николаевичъ, взявъ ее за руку. — Какая?
-- А такая, что я къ тебѣ со всей презентабельной чувствительностью, а ты все безчувственной холодностью...
— Ну да, ужь какъ же вы только говорите. • — И тебѣ не стыдно?...
— Да конечно, ежели-бы въ васъ распалеипость чувствій обозначалось, вы-бы иначе... А то вотъ сколько времени платокъ то вигоневый обѣщались, а гдѣ онъ? Зиачитъ слова одни страстныя съ вашей стороны, а что касательно чувствительности—то это совсѣмъ пустое дѣло.
— Да нельзя, красота ты моя бланманжетная! Ну какъ я?...
— Долго это сдѣлать! Какъ только остались одни въ лавкѣ—разъ и готово. А то вы все только слова одни подпущаете.
— Такъ ты не вѣришь мнѣ?
— Одно дѣло не вѣрю, въ васъ только и видно, что одно мущинское коварственное ехидство.
— Какъ-же мнѣ увѣрять тебя? Я тебѣ говорю, что ты для меня инблема любовная.
— Я не знаю, что это такое., а вотъ ежели-бы любили, давно бы платокъ-то подарили.
— ІІу хочешь завтра безиримѣнно принесу. — Надуете?
— Ей, ей не надую. — Увидимъ.
— ІІу ноцѣлуй-же меня.
— Поцѣлуй... Бишь вы какъ... Какъ только, такъ у васъ сейчасъ насчетъ облимантностей. А вы подарите сначала.
— Сказалъ завтра. Ну поцѣлуй же.
Аннушка, жеманясь, нагнулась, но только что молодой человѣкъ успѣлъ разъ поцѣловать ее, послышался стукъ снимаемыхъ колошъ и голоса и тотчасъ вслѣдъ за тѣмъ въ молодцовскую вошли трое прикащиковъ— двое молодыхъ и одинъ старикъ.
сынка, въ рукахъ барыня держитъ розу. Подпись подъ картиной увѣряетъ, что это изображена «Испанка». На другой картинкѣ нарисована бѣлокурая дѣвушка съ вы
пученными глазами, разинутымъ ртомъ и неприлично открытой грудью. Подъ картиной подписано: «Я люблю тебя». Кого любитъ сія особа—поясненія нѣтъ. Далѣе слѣдуютъ «Анета», «Турчанка»,«Красавица» (на очень не требовательный вкусъ), «Машенька», затѣмъ «Свиданіе»,
заключающееся въ томъ, что кавалеръ съ дамой такъ усердно стиснули другъ друга въ объятіяхъ, что будь близко городовой,—непремѣнно разогналъ-бы ихъ ради пресѣченія факта нечаяннаго задушенія, и наконецъ «Ода
лиска». Одалиска, толстомясая полуобнаженная женщина, лежитъ на коврѣ и кушаетъ фрукты; громадная груда фруктовъ внушаетъ невольное опасеніе относительно здоровья означенной «одалиски»... Надъ четвертой кроватью висятъ портреты архіереевъ и монаховъ и ря
домъ съ ними —картинки духовнаго содержанія. На окнѣ, около котораго стоитъ эта кровать, лежитъ нѣсколько духовныхъ книгъ въ хорошихъ переплетахъ, нѣсколько разрозненныхъ томовъ «Душеполезнаго чтенія» и маленькая книжка «Сердце человѣческое то обиталище Бога, то— жилище сатаны». На одномъ изъ отливовъ окна приклеено «Поученіе противу матернаго слова», славянской печати. На окнѣ-же находятся трубка съ средней длины чубукомъ и рюмка.
Вотъ и вся обстановка молодцовской. Ко всему этому можно прибавить, что на двухъ окнахъ, между которым
стоитъ столъ, помѣщаются нѣсколько горшковъ съ не затѣйливыми растеніями.
За столомъ сидитъ не дурненькій собою молодой человѣкъ и при свѣтѣ лампы, съ большими усиліями, поучается французскому языку по «Самоучителю.»
— Же ву салю, читаетъ молодой человѣкъ, я вамъ кланяюсь. Вишь ты, замѣчаетъ онъ, салю по нашему совсѣмъ не то, а но ихнему—кланяюсь... «Ву зове ре
зонъ»—вы справедливы. Ну резонъ, это и но нашему такъ...
Этотъ «Самоучитель французскаго языка» конечно способенъ сбить съ толку даже самого француза, но молодой человѣкъ доволенъ имъ какъ нельзя болѣе и усердно старается заучивать нѣкоторыя фразы.
Дверь молодцовской скрипнула и въ нее выглянула хорошенькая горничная. Молодой человѣкъ поднялъ голову.
— Ахъ, Аннушка! воскликнулъ онъ.
Дѣвушка вошла въ комнату и стала у двери.
— Вы одни, Семенъ Николаичъ? спросила она. — Одинъ.
— А гдѣ-же всѣ ваши?
— Въ баню пошли. Да что-же ты тамъ стоишь, Аннушка, поди сюда. — Зачѣмъ это?
— Иу поди пожалуйста. — Да что вамъ нужно?
Аинушка подошла къ самому столу.
— Вотъ ты какая... началъ Семенъ Николаевичъ, взявъ ее за руку. — Какая?
-- А такая, что я къ тебѣ со всей презентабельной чувствительностью, а ты все безчувственной холодностью...
— Ну да, ужь какъ же вы только говорите. • — И тебѣ не стыдно?...
— Да конечно, ежели-бы въ васъ распалеипость чувствій обозначалось, вы-бы иначе... А то вотъ сколько времени платокъ то вигоневый обѣщались, а гдѣ онъ? Зиачитъ слова одни страстныя съ вашей стороны, а что касательно чувствительности—то это совсѣмъ пустое дѣло.
— Да нельзя, красота ты моя бланманжетная! Ну какъ я?...
— Долго это сдѣлать! Какъ только остались одни въ лавкѣ—разъ и готово. А то вы все только слова одни подпущаете.
— Такъ ты не вѣришь мнѣ?
— Одно дѣло не вѣрю, въ васъ только и видно, что одно мущинское коварственное ехидство.
— Какъ-же мнѣ увѣрять тебя? Я тебѣ говорю, что ты для меня инблема любовная.
— Я не знаю, что это такое., а вотъ ежели-бы любили, давно бы платокъ-то подарили.
— ІІу хочешь завтра безиримѣнно принесу. — Надуете?
— Ей, ей не надую. — Увидимъ.
— ІІу ноцѣлуй-же меня.
— Поцѣлуй... Бишь вы какъ... Какъ только, такъ у васъ сейчасъ насчетъ облимантностей. А вы подарите сначала.
— Сказалъ завтра. Ну поцѣлуй же.
Аннушка, жеманясь, нагнулась, но только что молодой человѣкъ успѣлъ разъ поцѣловать ее, послышался стукъ снимаемыхъ колошъ и голоса и тотчасъ вслѣдъ за тѣмъ въ молодцовскую вошли трое прикащиковъ— двое молодыхъ и одинъ старикъ.