— Да бросьте вы эти „общие слова, говорите только о самом себе!
Мне стало ясно, что заведующий труппой простона-просто хотел завербовать меня в число своих кле
вретов подкупом, — путем персональных поблажек. Я это ому открыто высказал, подчеркнув, что он не на таков
ского напал и напрасно думает найти во мне предателя интересов своих товарищей.
Кроме того, мы добивались свидания с директором театров, и это, наконец, нам удалось. Мне, конечно, пришлось быть в числе депутации, прибывшей к Теляковскому от труппы. Хорошо помню, какое возмущение вызвало у него заявленное мною требование освободить труппу от такого „хама , как Сергеев. Директор счел себя едва не лично оскорбленным при произнесении этих слов в его присутствии!
Как бы то ни было, нашей „революционной ячейкой была составлена резолюция с полным перечисле
нием наших требований, которая имела быть направлена через директора театров министру императорского двора. Под этой резолюцией были собраны подписи большин
ства артистов. Однако, в тот же вечер Сергеев, с пре
данной ему кучкой артистов, повел в трупне пропаганду о снятии подписей, рисуя артистам всю выгоду пребывания в ладу с начальством. И как ни грустно сознаться, эта пропаганда оказалась плодотворной. Пер
вым снял свою подпись один из виднейших и заслуженнейших артистов труппы. По этому поводу не могу не вспомнить красивейший жест давно умершего моего товарища, танцовщика Гиллерта. Он не был в числе подписавших резолюцию, но, увидев малодушие этого
балетного ветерана, заявил, что хотя он лично и не заинтересован в результате общего домогательства, однако для товарищей считает себя обязанным последнее поддержать, и тут же подписался под резолюцией.
Снял свою подпись и балетмейстер Н. Легат. То же пришлось сделать под посторонним давлением его брату,
талантливому премьеру Серг. Легату, но благородная его натура не могла перенести унижения, связанного с отказом от коллективно принятого решения, и он на другое же утро покончил с собой, перерезав себе горло бритвой. Тогда же в городе был пущен слух, что он страдал душевным расстройством. Это — сущий вымы
сел: он был абсолютно здоровый, трезвый, крепкий человек, — я его видел накануне этого рокового дня и никаких признаков безумия в нем не заметил: возможно,
что у него рассудок помутился внезапно, но если и так, то это было, несомненно, под впечатлением совершенного им поступка, всю неэтичность которого он глубоко чувствовал, но воздержаться от которого по слабости води не мог.
Однако, несмотря на все старания Крупенского, Сергеева и их клевретов, все - таки нашлось в труппе 42 граждански стойких артиста, не снявших своих подписей с „революционной бумаги. В их числе был, конечно, и я. Вскоре сказались и результаты моей дея
тельности в этой истории. Я был вызван к Теляковскому, которым мне было предложено в тот же день
подать прошение об отставке. Когда я категорически от этого отказался, меня начал уговаривать сделать это находившийся почему-то в директорском кабинете быв
ший управляющий театральной конторой добрейший Г. И. Вуич, заявляя, что в случае увольнения меня без прошения, я лишусь положенной пенсии. Однако, я не поддался на эту удочку. Директору, повидимому, хотелось уволить меня „по прошению , во избежание нежелательной для него огласки всего происшедшего. Не
добившись от меня такого прошения, он вскоре, однако, нашел мотив для моего увольнения: поводом послужило „физическое воздействие, оказанное мною оскорбившему меня словами одному из клевретов Крупенского. Таким образом мне пришлось расстаться с родной балетной сценой на целые 10 лет, по истечении которых, в 1915 г., я, по приглашению того же Теляковского, вновь поступил в ленинградский балет.
Наша пресловутая резолюция, попав в канцелярию министерства двора, была там, как говорится, положена „под сукно . Не дав труппе никаких положительных результатов, она с отрицательной стороны отра
зилась на дальнейшей судьбе оставивших под ней свои подписи моих товарищей. Под предлогом сокращения штатов, они все были вскоре уволены от службы; та
кая участь постигла характерную танцовщицу Рутковскую, танцовщиц Вельс, Гиммельман, танцовщиков двух братьев Пресняковых, из которых один умер, а другой, Валентин, будучи прекрасным музыкантом, состоит ныне директором Витебской консерватории, и др.
К тому времени, когда назревала революция 1905 г., актеры вообще, — и бывших императорских театров, в особенности, — не были общественниками. Они совершенно не были связаны с теми классами, которые де
лали революцию 1905 г. В этом отношении я являлся как бы исключением. Выступая на вечерах в пользу
рабочих обществ „Просвещение , „Энергия , „Польза , „Образование и др., я близко соприкасался как с революционными рабочими того времени, так и со сту
денчеством. В моей маленькой квартирке на Коломенской улице часто устраивались конспиративные собра
ния. Деятельность моя хорошо была известна как моим сослуживцам по сцене (так, Мария Гавриловна Савина дала мне прозвище „социалиста его величества ), так и департаменту полиции. На вечерах я обыкновенно
читал революционные стихотворения „Песнь о соколе , „Буревестник и др. Бывший тогда петербургским градо
начальником Драчевский вызвал меня и указал на не
допустимость таких выступлений. Когда я ему указал, что все читаемые мною обычно стихотворения разре
шены цензурой, он сказал: „Важно не что читать, а как читать .
— Тогда выходит,— сказал я, — что и „Чижика нельзя публично исполнять. — Да, и „Чижика , — ска
зал Драчевский, пояснив: „Ведь „Чижик на Фонтанке водку пил. А что находится на Фонтанке? Департамент полиции. Значит, нельзя .
В моей же квартире было выработано следующее воззвание к артистам, призывавшее их к забастовке:
„Артисты, граждане. Вы являетесь учителями на рода. Вы проповедуете живым словом начала истины, счастья, свободы. Вы обязаны в эту решительную мянуту присоединиться ко всем отважным борцам за свободу и счастье России. Насилие лишает вас воз
можности говорить со сцены то, что сейчас единственно должно и нужно говорить. Для вас есть один честный
способ исполнить долг пред собою и отечеством — гордо замолчать. Пусть те, кто в вашей игре видели только источник забав и утехи, поймет, что артист — прежде всего гражданин. Пусть для тех, кто учится у вас, ваше молчание прозвучит громким призывом к последней решительной борьбе. Пусть опустится зана
Мне стало ясно, что заведующий труппой простона-просто хотел завербовать меня в число своих кле
вретов подкупом, — путем персональных поблажек. Я это ому открыто высказал, подчеркнув, что он не на таков
ского напал и напрасно думает найти во мне предателя интересов своих товарищей.
Кроме того, мы добивались свидания с директором театров, и это, наконец, нам удалось. Мне, конечно, пришлось быть в числе депутации, прибывшей к Теляковскому от труппы. Хорошо помню, какое возмущение вызвало у него заявленное мною требование освободить труппу от такого „хама , как Сергеев. Директор счел себя едва не лично оскорбленным при произнесении этих слов в его присутствии!
Как бы то ни было, нашей „революционной ячейкой была составлена резолюция с полным перечисле
нием наших требований, которая имела быть направлена через директора театров министру императорского двора. Под этой резолюцией были собраны подписи большин
ства артистов. Однако, в тот же вечер Сергеев, с пре
данной ему кучкой артистов, повел в трупне пропаганду о снятии подписей, рисуя артистам всю выгоду пребывания в ладу с начальством. И как ни грустно сознаться, эта пропаганда оказалась плодотворной. Пер
вым снял свою подпись один из виднейших и заслуженнейших артистов труппы. По этому поводу не могу не вспомнить красивейший жест давно умершего моего товарища, танцовщика Гиллерта. Он не был в числе подписавших резолюцию, но, увидев малодушие этого
балетного ветерана, заявил, что хотя он лично и не заинтересован в результате общего домогательства, однако для товарищей считает себя обязанным последнее поддержать, и тут же подписался под резолюцией.
Снял свою подпись и балетмейстер Н. Легат. То же пришлось сделать под посторонним давлением его брату,
талантливому премьеру Серг. Легату, но благородная его натура не могла перенести унижения, связанного с отказом от коллективно принятого решения, и он на другое же утро покончил с собой, перерезав себе горло бритвой. Тогда же в городе был пущен слух, что он страдал душевным расстройством. Это — сущий вымы
сел: он был абсолютно здоровый, трезвый, крепкий человек, — я его видел накануне этого рокового дня и никаких признаков безумия в нем не заметил: возможно,
что у него рассудок помутился внезапно, но если и так, то это было, несомненно, под впечатлением совершенного им поступка, всю неэтичность которого он глубоко чувствовал, но воздержаться от которого по слабости води не мог.
Однако, несмотря на все старания Крупенского, Сергеева и их клевретов, все - таки нашлось в труппе 42 граждански стойких артиста, не снявших своих подписей с „революционной бумаги. В их числе был, конечно, и я. Вскоре сказались и результаты моей дея
тельности в этой истории. Я был вызван к Теляковскому, которым мне было предложено в тот же день
подать прошение об отставке. Когда я категорически от этого отказался, меня начал уговаривать сделать это находившийся почему-то в директорском кабинете быв
ший управляющий театральной конторой добрейший Г. И. Вуич, заявляя, что в случае увольнения меня без прошения, я лишусь положенной пенсии. Однако, я не поддался на эту удочку. Директору, повидимому, хотелось уволить меня „по прошению , во избежание нежелательной для него огласки всего происшедшего. Не
добившись от меня такого прошения, он вскоре, однако, нашел мотив для моего увольнения: поводом послужило „физическое воздействие, оказанное мною оскорбившему меня словами одному из клевретов Крупенского. Таким образом мне пришлось расстаться с родной балетной сценой на целые 10 лет, по истечении которых, в 1915 г., я, по приглашению того же Теляковского, вновь поступил в ленинградский балет.
Наша пресловутая резолюция, попав в канцелярию министерства двора, была там, как говорится, положена „под сукно . Не дав труппе никаких положительных результатов, она с отрицательной стороны отра
зилась на дальнейшей судьбе оставивших под ней свои подписи моих товарищей. Под предлогом сокращения штатов, они все были вскоре уволены от службы; та
кая участь постигла характерную танцовщицу Рутковскую, танцовщиц Вельс, Гиммельман, танцовщиков двух братьев Пресняковых, из которых один умер, а другой, Валентин, будучи прекрасным музыкантом, состоит ныне директором Витебской консерватории, и др.
И. Ф. КШЕСИНСКИЙ.
Из воспоминаний о 1905 г.
К тому времени, когда назревала революция 1905 г., актеры вообще, — и бывших императорских театров, в особенности, — не были общественниками. Они совершенно не были связаны с теми классами, которые де
лали революцию 1905 г. В этом отношении я являлся как бы исключением. Выступая на вечерах в пользу
рабочих обществ „Просвещение , „Энергия , „Польза , „Образование и др., я близко соприкасался как с революционными рабочими того времени, так и со сту
денчеством. В моей маленькой квартирке на Коломенской улице часто устраивались конспиративные собра
ния. Деятельность моя хорошо была известна как моим сослуживцам по сцене (так, Мария Гавриловна Савина дала мне прозвище „социалиста его величества ), так и департаменту полиции. На вечерах я обыкновенно
читал революционные стихотворения „Песнь о соколе , „Буревестник и др. Бывший тогда петербургским градо
начальником Драчевский вызвал меня и указал на не
допустимость таких выступлений. Когда я ему указал, что все читаемые мною обычно стихотворения разре
шены цензурой, он сказал: „Важно не что читать, а как читать .
— Тогда выходит,— сказал я, — что и „Чижика нельзя публично исполнять. — Да, и „Чижика , — ска
зал Драчевский, пояснив: „Ведь „Чижик на Фонтанке водку пил. А что находится на Фонтанке? Департамент полиции. Значит, нельзя .
В моей же квартире было выработано следующее воззвание к артистам, призывавшее их к забастовке:
„Артисты, граждане. Вы являетесь учителями на рода. Вы проповедуете живым словом начала истины, счастья, свободы. Вы обязаны в эту решительную мянуту присоединиться ко всем отважным борцам за свободу и счастье России. Насилие лишает вас воз
можности говорить со сцены то, что сейчас единственно должно и нужно говорить. Для вас есть один честный
способ исполнить долг пред собою и отечеством — гордо замолчать. Пусть те, кто в вашей игре видели только источник забав и утехи, поймет, что артист — прежде всего гражданин. Пусть для тех, кто учится у вас, ваше молчание прозвучит громким призывом к последней решительной борьбе. Пусть опустится зана