ОРЛЕНЕВ
В ЭРМИТАЖЕ.
окружающее и видишь актера, забывая о театре. Уйдет Адельгейм и снова так провинциально, что кажется: никакой революции не было. Сидишь в Чухломе. А к уряднику любовница при
ехала. А местный рецензент жмет потную руку актера. А по улицам поросята бродят.
Снова на сцене Адельгейм и забываешь многих «молодых» наших дней. Побеждает игра.
Об остальных говорить не приходится. Лучше из них были те, кто меньше пытался играть, и всех ужаснее — старавшиеся «поиграть» — например Трузе.
Публики было достаточно и я слыхал то, что уже давно не слышал на драматических спектаклях: отдельные реплики покрывались громом ова
ций, подносили цветы. Это был праздник вымирающего актера, уступающего свое место коллективу.
Малым не бываешь доволен. Думалось: почему это праздник актера, а не торжество актеров.
АББАТ-ФАНФРЕЛЮШ.
«ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ».
Начались гастроли П. Н. Орленева.
Перед первым спектаклем злые языки говорили что Орленев постарел, что у Орленева пропал темперамент. Не хотелось верить, но сом
нение закрадывалось. В самом деле — артист накануне 40-летнего юбилея. Позади длинный путь. От комедийного лакея Федора в водевиле «Невпо
пад» через драматического чиновника Рожнова в «Горе-злосчастье», к трагическому царю Федору в трилогии А. Толстого.
Но с первых же сцен «Преступления и наказания» стало ясно, что все эти разговоры не менее вздорны, чем сплетня о сумасшествии Чацкого. П. Н. Орленев, как никогда, «в форме». Раскольниковские монологи читал он с исключительным подъемом и захватом. Невольно напрашива
лась параллель — с «интеллигентской», грамотной, по знакам препинания читкой любовников наших дней — как она скучна.
Не даром публика отчетного спектакля разом излечилась от хронического кашля и, затаив дыхание, слушала неожиданную, без точек, без запятых, живую, зажигающую, подлинно трагическую речь Орленева.
После финальной картины много раз давали занавес. Аудитория по настоящему взволнована.
Это не блеск «салонной игры» Полевицкой, не виртуозный обман Грановской.
Это П. Н. Орленев в 2.000 раз играет Раскольникова.
ВИКТОР ЭРМАНС.
«ГОРЕ ОТ УМА».
Для бенефиса председателя правления коллектива В. А. Ермолова-Бороздина постави
ли «Горе от ума». Подносили корзины, букеты, труппа чествовала бенефицианта при открытом занавесе.
Прозоровский, выступавший от имени коллектива с приветственным словом, почему то даже сказал вместо «ваш бенефис» — «ваш юбилей»...
Но это все «дела семейные» и из-за них не стоило бы, конечно, браться за перо.
Интерес спектакля в выступлениях Ермолова-Бороздина и Днепрова.
Первый возвратился в Москву, второй впервые в ней появляется. Оба сильно вол
нуются: в первом ряду А. И. Южин и И. С. Платон.
Ермолов-Бороздин играет Фамусова четко, крепко, с разнообразием оттенков в интонациях — заискивающих к Скалозубу, снисходительных к Молчалину, игривых к Лизе, грубовато-ласковых к Софье и полных презрения к «завиральным идеям» Чацкого.
Днепров молодой, несомненно способный, артист. В нем больше от «любовника» и значи
тельно меньше от «героя» и потому Чацкий не удался ему вовсе.
Судя по тем данным, которые обнаружил Днепров в отчетном спектакле, по нем плачут «Со
колы и Вороны», «Поруганные» и т. п. боевики Лихачевско-Тереховского Репертуара. Чацкий же ему не по плечу.
Из обшего достаточно стройного ансамбля выделялась Киреевская. Неужели можно серьезно думать, что ходившая по сцене анемичная девица и есть Лиза, стержень комедийных ситуаций «Горя от ума», подруга буфетчика Петрушки, субретка Грибоедова.
ВИКТОР ЭРМАНС.
ГАСТРОЛЬ РОБЕРТА АДЕЛЬГЕЙМА.
Как часто мы видим прекрасный ансамбль, в котором нет ни одного актера. За то есть ре
жиссерский замысел, есть монтировка, есть пьеса. Адельгеймовский спектакль «Казнь» показал обратное: есть один актер — Роберт Адельгейм и пустыня, симулирующая живых актеров, вокруг.
Чувствуешь себя в глухой провинции. И эти ходульные декорации и костюмы.
И эти актеры играющие так трафаретно, что кажется: они спешат в одном спектакле исчер
пать все штампы, которые провинция собирала десятками лет.
И среди этого «ископаемого беспорядка» вдруг появляется фигура с утерянным в наши дни благородным тоном. Последний, кто умел так говорить, так играть, так держаться на сцене был покойный Мариус Мариусович Петипа.
Когда он заплетающимся от старости и ослабевшей памяти языком говорил какие то фантастические монологи — чувствовался гений сцены.
Когда Роб. Адельгейм, насквозь пропахший провинцией, в традициях, в каноне вдруг бросит одну-другую «славную» интонацию — забываешь все
Дмитровский
☛
В ЭРМИТАЖЕ.
окружающее и видишь актера, забывая о театре. Уйдет Адельгейм и снова так провинциально, что кажется: никакой революции не было. Сидишь в Чухломе. А к уряднику любовница при
ехала. А местный рецензент жмет потную руку актера. А по улицам поросята бродят.
Снова на сцене Адельгейм и забываешь многих «молодых» наших дней. Побеждает игра.
Об остальных говорить не приходится. Лучше из них были те, кто меньше пытался играть, и всех ужаснее — старавшиеся «поиграть» — например Трузе.
Публики было достаточно и я слыхал то, что уже давно не слышал на драматических спектаклях: отдельные реплики покрывались громом ова
ций, подносили цветы. Это был праздник вымирающего актера, уступающего свое место коллективу.
Малым не бываешь доволен. Думалось: почему это праздник актера, а не торжество актеров.
АББАТ-ФАНФРЕЛЮШ.
«ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ».
Начались гастроли П. Н. Орленева.
Перед первым спектаклем злые языки говорили что Орленев постарел, что у Орленева пропал темперамент. Не хотелось верить, но сом
нение закрадывалось. В самом деле — артист накануне 40-летнего юбилея. Позади длинный путь. От комедийного лакея Федора в водевиле «Невпо
пад» через драматического чиновника Рожнова в «Горе-злосчастье», к трагическому царю Федору в трилогии А. Толстого.
Но с первых же сцен «Преступления и наказания» стало ясно, что все эти разговоры не менее вздорны, чем сплетня о сумасшествии Чацкого. П. Н. Орленев, как никогда, «в форме». Раскольниковские монологи читал он с исключительным подъемом и захватом. Невольно напрашива
лась параллель — с «интеллигентской», грамотной, по знакам препинания читкой любовников наших дней — как она скучна.
Не даром публика отчетного спектакля разом излечилась от хронического кашля и, затаив дыхание, слушала неожиданную, без точек, без запятых, живую, зажигающую, подлинно трагическую речь Орленева.
После финальной картины много раз давали занавес. Аудитория по настоящему взволнована.
Это не блеск «салонной игры» Полевицкой, не виртуозный обман Грановской.
Это П. Н. Орленев в 2.000 раз играет Раскольникова.
ВИКТОР ЭРМАНС.
«ГОРЕ ОТ УМА».
Для бенефиса председателя правления коллектива В. А. Ермолова-Бороздина постави
ли «Горе от ума». Подносили корзины, букеты, труппа чествовала бенефицианта при открытом занавесе.
Прозоровский, выступавший от имени коллектива с приветственным словом, почему то даже сказал вместо «ваш бенефис» — «ваш юбилей»...
Но это все «дела семейные» и из-за них не стоило бы, конечно, браться за перо.
Интерес спектакля в выступлениях Ермолова-Бороздина и Днепрова.
Первый возвратился в Москву, второй впервые в ней появляется. Оба сильно вол
нуются: в первом ряду А. И. Южин и И. С. Платон.
Ермолов-Бороздин играет Фамусова четко, крепко, с разнообразием оттенков в интонациях — заискивающих к Скалозубу, снисходительных к Молчалину, игривых к Лизе, грубовато-ласковых к Софье и полных презрения к «завиральным идеям» Чацкого.
Днепров молодой, несомненно способный, артист. В нем больше от «любовника» и значи
тельно меньше от «героя» и потому Чацкий не удался ему вовсе.
Судя по тем данным, которые обнаружил Днепров в отчетном спектакле, по нем плачут «Со
колы и Вороны», «Поруганные» и т. п. боевики Лихачевско-Тереховского Репертуара. Чацкий же ему не по плечу.
Из обшего достаточно стройного ансамбля выделялась Киреевская. Неужели можно серьезно думать, что ходившая по сцене анемичная девица и есть Лиза, стержень комедийных ситуаций «Горя от ума», подруга буфетчика Петрушки, субретка Грибоедова.
ВИКТОР ЭРМАНС.
ГАСТРОЛЬ РОБЕРТА АДЕЛЬГЕЙМА.
Как часто мы видим прекрасный ансамбль, в котором нет ни одного актера. За то есть ре
жиссерский замысел, есть монтировка, есть пьеса. Адельгеймовский спектакль «Казнь» показал обратное: есть один актер — Роберт Адельгейм и пустыня, симулирующая живых актеров, вокруг.
Чувствуешь себя в глухой провинции. И эти ходульные декорации и костюмы.
И эти актеры играющие так трафаретно, что кажется: они спешат в одном спектакле исчер
пать все штампы, которые провинция собирала десятками лет.
И среди этого «ископаемого беспорядка» вдруг появляется фигура с утерянным в наши дни благородным тоном. Последний, кто умел так говорить, так играть, так держаться на сцене был покойный Мариус Мариусович Петипа.
Когда он заплетающимся от старости и ослабевшей памяти языком говорил какие то фантастические монологи — чувствовался гений сцены.
Когда Роб. Адельгейм, насквозь пропахший провинцией, в традициях, в каноне вдруг бросит одну-другую «славную» интонацию — забываешь все
Дмитровский
☛