стряпущую. Въ шумномъ разговорѣ и не замѣтили, какъ подкрался самоваръ и разнотоннымъ шипѣніемъ возвѣстилъ о своемъ присутствіи.
— Ахъ, душеньки! вотъ чаекъ, такъ чаекъ! кропоталась Агашенька, выпивши наравнѣ съ другими чашки
три чаю. Смотритка: до чашечки.... до чашечки!... Такъ въ душу и льется!
Она вытащила изъ-за колпака свою тавлинку и съ улыбкою понюхала табаку.
— А я вѣдь книжку принесла! сказала моя старшая сестра. Вотъ, барышни, книжка-то, наплачешься: «Целина, или дитя тайны.»
— Вотъ, душенька, и хорошо! вотъ и славно! повторяла старушка радостно.
Она была страшная любительница книгъ, особенно романическихъ.
— Да хорошо ли это будетъ, душеньки? возразила Пашенька, работая. Нынче вѣдь постъ, а тутъ поди все про любовь толкуютъ__ Тебѣ бы, старая, лучше
пристало житія святыхъ угодниковъ слушать, а не грѣшить на старости лѣтъ.
— Что, Пашенька, за грѣхъ? Нынче вѣдь не великій постъ — Господь не взыщетъ. Онъ, Батюшка, ми
лостивъ къ намъ грѣшнымъ. Да что тутъ грѣшнаго? все житейское. Нѣтъ тутъ грѣха, Пашенька, —нѣтъ!
Такъ разсуждала Агашенька, вытаскивая изъ стараго бурака мычки, которыя приготовлялась прясть вечеромъ.
Между тѣмъ смеркалось.
— Ну, душеньки, извините! говорила Пашенька, оставляя работу. Мнѣ что-то вздремнуть захотѣлось. Покамѣстъ, до огня-то, я прилягу — сосну.
Она тотчасъ расположилась на лежанкѣ и черезъ минуту уже храпѣла. Еще нѣсколько минутъ, и въ сумрачной тишинѣ между сапомъ и храпомъ, вдругъ раздался тонкій, прерывистый голосъ, напѣвающій какой-то священный стихъ. Это внезапное пѣніе, разу
ніи, но смѣхъ этотъ нисколько не помѣшалъ Пашенькѣ и выспаться, и напѣться вдоволь. Черезъ часъ или ра
нѣе она торопливо вскочила, зажгла свѣчу и съ новою ревностію принялась за работу.
— Наденька! посмотри-ка, душенька, потрудись, въ святцы: что у насъ завтра, спросила она.
«4 Декабря—память преподобнаго отца нашего Саввы освященнаго—праздникъ, разрѣшеніе вина и елея.»
— Ну такъ что же, душеньки! помолиться надо.... Настенька! затепли-ка, душенька, свѣчку, да прочитай акаѳистъ----Ужь такъ и быть, я лучше ночку посижу.
И она поспѣшно оставила работу, стала передъ кіотомъ и начала усердно класть земные поклоны. На
стенька читала акаѳистъ,—мы всѣ обязаны были тоже молиться. Но такъ какъ Пашенька, въ жару набожнаго усердія, иногда весьма громко изъявляла предъ Богомъ свои чувства, при чемъ дѣлала самыя смѣшныя тѣло
движенія,—то молодыя богомолки, въ томъ числѣ и я, не могли удержаться отъ смѣха.
— Полноте, вѣдьмы, грѣшить! говорила она строго, и еще ревностнѣе молилась.
Послѣ молитвы опять началась работа, приправляемая тихою, бесѣдой.
— Пашенька! просила кроткая Агяфья Михайловна,
оиаясь двумя пальцами въ своей тавлинкѣ: не дашь ли ты мнѣ, душенька, грошика? Нѣтъ табачку, и купить не на что!
— Вотъ, много у меня для тебя грошей! возразила Пашенька сурово. Гроши-то ныньче на хлѣбъ годятся, а не на твое проклятое зелье.
— Ну, что же, душенька— Ну, Богъ со тобой.... Мнѣ батюшка Никола милостивый пошлетъ....
— Да! станетъ онъ тебѣ на табакъ гроши посылать.... Нужно ему!... Добро бы на свѣчку, а то на этакую дрянь — на табакъ! какъ же!
— Нѣтъ, душенька Пашенька, пошлетъ__ Увидишь, что пошлетъ. Онъ, батюшка, милостивъ; онъ знаетъ, что мнѣ безъ него нельзя, безъ табаку-то__ Вотъ
ужь вечеромъ и прясть-то не вижу; что ты будешь дѣлать?
— У меня есть пятакъ; я вамъ принесу, Агяфья Михайловна! сказала моя старшая сестра.
— Ну вотъ видишь ли, Пашенька! я сказала, что пошлетъ.... вотъ и послалъ батюшка.... Онъ мило
стивъ! кропоталась Агашенька, не переставая вертѣть свое веретено.
Она имѣла непоколебимую вѣру въ святителя Николая, и во всѣхъ своихъ нуждахъ полагалась на него. Въ этомъ отношеніи бывали случаи, оставившіе во мнѣ глубокое впечатлѣніе.
Однажды Агашенька притащилась со двора въ комнату сгорбленная, окоченѣвъ отъ холоду. Были сумерки и вьюга жестокая.
— Пашенька! не нарубишь ли ты мнѣ, душенька, дровецъ? пищала она едва слышно. Нѣтъ, душенька, мочушки нѣтъ —изъ силъ выбилась! Плаха попалась такая толстущая....
Пашенька бросила шить и оглянулась.
— Помилуй, Агашенька; отвѣчала она: есть ли у меня время дрова для тебя рубить?... Не знаешь развѣ, что къ завтраму шубу надо кончить? вѣдь съ тѣмъ порядили. Мнѣ и соснуть некогда.... Вотъ, зажгу огонька да и опять. ...
— Иу, душенька.... Ну, ладно! Мнѣ батюшка Никола
нарубитъ....
— Ахъ, душеньки! вотъ чаекъ, такъ чаекъ! кропоталась Агашенька, выпивши наравнѣ съ другими чашки
три чаю. Смотритка: до чашечки.... до чашечки!... Такъ въ душу и льется!
Она вытащила изъ-за колпака свою тавлинку и съ улыбкою понюхала табаку.
— А я вѣдь книжку принесла! сказала моя старшая сестра. Вотъ, барышни, книжка-то, наплачешься: «Целина, или дитя тайны.»
— Вотъ, душенька, и хорошо! вотъ и славно! повторяла старушка радостно.
Она была страшная любительница книгъ, особенно романическихъ.
— Да хорошо ли это будетъ, душеньки? возразила Пашенька, работая. Нынче вѣдь постъ, а тутъ поди все про любовь толкуютъ__ Тебѣ бы, старая, лучше
пристало житія святыхъ угодниковъ слушать, а не грѣшить на старости лѣтъ.
— Что, Пашенька, за грѣхъ? Нынче вѣдь не великій постъ — Господь не взыщетъ. Онъ, Батюшка, ми
лостивъ къ намъ грѣшнымъ. Да что тутъ грѣшнаго? все житейское. Нѣтъ тутъ грѣха, Пашенька, —нѣтъ!
Такъ разсуждала Агашенька, вытаскивая изъ стараго бурака мычки, которыя приготовлялась прясть вечеромъ.
Между тѣмъ смеркалось.
— Ну, душеньки, извините! говорила Пашенька, оставляя работу. Мнѣ что-то вздремнуть захотѣлось. Покамѣстъ, до огня-то, я прилягу — сосну.
Она тотчасъ расположилась на лежанкѣ и черезъ минуту уже храпѣла. Еще нѣсколько минутъ, и въ сумрачной тишинѣ между сапомъ и храпомъ, вдругъ раздался тонкій, прерывистый голосъ, напѣвающій какой-то священный стихъ. Это внезапное пѣніе, разу
мѣется, возбудило громкій смѣхъ всей честной компа
ніи, но смѣхъ этотъ нисколько не помѣшалъ Пашенькѣ и выспаться, и напѣться вдоволь. Черезъ часъ или ра
нѣе она торопливо вскочила, зажгла свѣчу и съ новою ревностію принялась за работу.
— Наденька! посмотри-ка, душенька, потрудись, въ святцы: что у насъ завтра, спросила она.
Сестра отстегнула святцы и прочла:
«4 Декабря—память преподобнаго отца нашего Саввы освященнаго—праздникъ, разрѣшеніе вина и елея.»
— Ну такъ что же, душеньки! помолиться надо.... Настенька! затепли-ка, душенька, свѣчку, да прочитай акаѳистъ----Ужь такъ и быть, я лучше ночку посижу.
И она поспѣшно оставила работу, стала передъ кіотомъ и начала усердно класть земные поклоны. На
стенька читала акаѳистъ,—мы всѣ обязаны были тоже молиться. Но такъ какъ Пашенька, въ жару набожнаго усердія, иногда весьма громко изъявляла предъ Богомъ свои чувства, при чемъ дѣлала самыя смѣшныя тѣло
движенія,—то молодыя богомолки, въ томъ числѣ и я, не могли удержаться отъ смѣха.
— Полноте, вѣдьмы, грѣшить! говорила она строго, и еще ревностнѣе молилась.
Послѣ молитвы опять началась работа, приправляемая тихою, бесѣдой.
— Пашенька! просила кроткая Агяфья Михайловна,
оиаясь двумя пальцами въ своей тавлинкѣ: не дашь ли ты мнѣ, душенька, грошика? Нѣтъ табачку, и купить не на что!
— Вотъ, много у меня для тебя грошей! возразила Пашенька сурово. Гроши-то ныньче на хлѣбъ годятся, а не на твое проклятое зелье.
— Ну, что же, душенька— Ну, Богъ со тобой.... Мнѣ батюшка Никола милостивый пошлетъ....
— Да! станетъ онъ тебѣ на табакъ гроши посылать.... Нужно ему!... Добро бы на свѣчку, а то на этакую дрянь — на табакъ! какъ же!
— Нѣтъ, душенька Пашенька, пошлетъ__ Увидишь, что пошлетъ. Онъ, батюшка, милостивъ; онъ знаетъ, что мнѣ безъ него нельзя, безъ табаку-то__ Вотъ
ужь вечеромъ и прясть-то не вижу; что ты будешь дѣлать?
— У меня есть пятакъ; я вамъ принесу, Агяфья Михайловна! сказала моя старшая сестра.
— Ну вотъ видишь ли, Пашенька! я сказала, что пошлетъ.... вотъ и послалъ батюшка.... Онъ мило
стивъ! кропоталась Агашенька, не переставая вертѣть свое веретено.
Она имѣла непоколебимую вѣру въ святителя Николая, и во всѣхъ своихъ нуждахъ полагалась на него. Въ этомъ отношеніи бывали случаи, оставившіе во мнѣ глубокое впечатлѣніе.
Однажды Агашенька притащилась со двора въ комнату сгорбленная, окоченѣвъ отъ холоду. Были сумерки и вьюга жестокая.
— Пашенька! не нарубишь ли ты мнѣ, душенька, дровецъ? пищала она едва слышно. Нѣтъ, душенька, мочушки нѣтъ —изъ силъ выбилась! Плаха попалась такая толстущая....
Пашенька бросила шить и оглянулась.
— Помилуй, Агашенька; отвѣчала она: есть ли у меня время дрова для тебя рубить?... Не знаешь развѣ, что къ завтраму шубу надо кончить? вѣдь съ тѣмъ порядили. Мнѣ и соснуть некогда.... Вотъ, зажгу огонька да и опять. ...
— Иу, душенька.... Ну, ладно! Мнѣ батюшка Никола
нарубитъ....