чать: какъ ни встанутъ поутру, а бочка съ водою все полнехонька стоитъ. Вотъ, деныцики смѣются между собой да говорятъ: постой! Взяли, душеньки, да гвоздь у бочки-то и ототкнули--- Вотъ онъ возилъ, возилъ
воду-то — всю ночь промаялся; а воды все нѣтъ, да нѣтъ. Какъ же бы вы думали? Вѣдь онъ съ сердцовъ лошадь-то въ гу же ночь въ ясли упряталъ — такъ и околѣла!
Крѣпкую вѣру въ домовыхъ раздѣляла съ барышнями Стрѣльниковыми одна пожилая барышня, дальняя ихъ родственница. Всѣ свои недостатки, всѣ неудачи приписывала она тому, что у нея въ домѣ чужой домовой поселился.
Много разнаго народу бывало у барышень Стрѣльниковыхъ, и много можно было встрѣтить такихъ ти
повъ, какіе едва ли ужь нынче встрѣчаются. Однажды,
пришедши къ нимъ, по обыкновенію, мы столкнулись въ дверяхъ съ какимъ-то страннымъ и жалкимъ суще
ствомъ въ солдатской шинели. Шинель эта была вся оборвана, вытерта, словомъ, краснорѣчиво свидѣтель
ствовала о долгомъ своемъ служеніи. Рожа этого оборвыша напоминала собою цвѣтъ брусники, губы отви
сли, глаза моргали безсмысленно, борода была не выбрита.
— На-ка, голубчикъ, возьми пятачокъ! кричала Пашенька, когда онъ былъ уже за дверыо, и выглянувъ сунула ему что-то въ руку.
— Вотъ, душеньки, сказала она возвратившись, какъ не скажешь, что окаянный силенъ__ Кто бы повѣ
рилъ, что сердечный солдатикъ пропалъ съ тоски объ ОФицерикѣ___
— Что такое, Прасковья Михайловна? спросила моя сестра.
— Да, душенька, подтвердила Агашенька: пропалъ, совсѣмъ пропалъ, сердечушко__ Жить безъ него не можетъ.
— Я что-то этого не понимаю.
— Чего понимать—дѣло-то мудреное. Знаете маіора-го?...
Она назвала Фамилію.

— Ну да. Такъ что же?

— Такъ братъ его, душенька, молоденькой оФицерикъ присушилъ бѣднаго солдатика—совсѣмъ извелся!
— Да, душенька, совсѣмъ въ него вытащился! примолвила Пашенька. Накупитъ гостинцевъ, да все къ нему и наровить снести. Выработаетъ ли что, пода
дутъ ли добрые люди, — все въ него посадитъ — такое чудо!
— Да полно правда ли это, Прасковья Михайловна? — Чего не правда-то? — правда. Вотъ и теперь все стоялъ да плакалъ: тоска, говоритъ, со всего свѣту
вольнаго. Который день, говоритъ, не вижу, такъ хоть на Уралъ бѣжать да топиться__
— Жаль, сердечушко, жаль! сѣтовала Агашенька: по себѣ знаю. Вотъ и на меня, душеньки—молоденькою еще была — напустилъ капитанъ тоску__ Сва
тался, да не пошла; онъ, злодѣй, и похимистилъ: съ тѣхъ поръ, вотъ не сплю да не сплю__ Что будешь
дѣлать? Какъ тутъ ни говори, а сна все нѣтъ.... нѣтъ!
— Съ лукавымъ тягаться трудно! присовокупила Пашенька задумчиво.
Добрыя барышни! Онѣ всѣ людскіе грѣхи сваливали на лукаваго; хоть покойникъ Крыловъ давно уже доказалъ, какъ дважды-два-четыре, что черти тутъ нисколько не виноваты.
Въ это время барышенъ Стрѣлышковыхъ постигло большое горе. Полиція сдѣлала имъ строгое подтвер
жденіе, чтобы онѣ перекрыли крышу своего домика, готовую уже развалиться, и починили трубы. Въ слу
чаѣ неповиновенія она грозилась прибѣгнуть къ сломкѣ.
Пашенька съ глубокою тоскою передала намъ эту непріятную новость. День вечерѣлъ; съ горя она разтянулась на лежанкѣ, но спать не могла.
— Пожалуй ломай! ворчала она: Богъ съ ними— ломай!... Мы и не топя будемъ сидѣть__ Гдѣ этакихъ денегъ взять? Вѣдь и такъ еле-еле душу пропитываемъ— Откуда у насъ богатство?...
— Ну, перевернись какъ-нибудь, Пашенька! сказала глубоко пріунывшая Агэфья Михайловна.
— Перевернись! Что толку-то? Пожалуй вертись__ Вотъ я и на тотъ бокъ перевернулась, и на этотъ__ Ну, гдѣ же деньги-то, кривая?
Съ этими словами она принялась ворочаться съ боку на бокъ на широкой лежанкѣ.
— Эхъ, сердечушко! что дѣлать?... что дѣлать? говорила Агашенька съ грустью. Ну, къ Владычицѣ приступимъ__ къ Николѣ милостивому__
Пашенька вдругъ соскочила съ лежанки и бросилась къ кіоту.
— Владычица-Матушка! взмолилась она, поднимая руки къ святой иконѣ: не оставь пасъ грѣшныхъ!... Подай, Владычица, подай!... Не доведи до бѣды— Ты видишь, что намъ негдѣ взять.... все видишь!
Агашенька тихонько отерла слезу, катившуюся но ея сморщенной щекѣ. Настенька съ какимъ-то болѣз
неннымъ выраженіемъ смотрѣла на образъ Богоматери, будто ждала отъ Нея чуда. Всѣ были тронуты; даже мое маленькое сердце сжалось.
Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе. Потомъ послышался скрипъ двери въ сѣняхъ, и въ комнату вошелъ офицеръ среднихъ лѣтъ, видный собою. Это