Я одѣлся и вышелъ.
У самыхъ воротъ мнѣ встрѣтился сосѣдъ мой, Левъ Семенычъ, человѣкъ, котораго я почти не знаю.
— Здравствуйте, ЕвграФЪ Ѳедорычъ! Куда вы идете? — Въ лавку!
— Въ какую лавку? — Къ Аникѣеву.
— Что же вы хотите купить? — Да такъ, кой-что!
— Ну, такъ прощайте! — До свиданья!
Левъ Семенычъ обидѣлся — это я вижу по его измѣнившемуся липу. Онъ не ожидалъ, что я скрою отъ него, зачѣмъ иду въ лавку. Такой поступокъ оскор
билъ его. Оиъ принялъ это за невѣжество, за неува
женіе къ своей особѣ. Есть же на свѣтѣ такіе люди, какъ Левъ Семенычъ! Какъ ни встрѣтятъ васъ, тот
часъ спрашиваютъ, куда вы идете? Да какое имъ дѣло? И какъ это можетъ интересовать ихъ —я не понимаю! Не скажете—обижаются; а попробуйте заикнуться, къ кому идете — тутъ-то они напустятся съ вопросами:
кто такой, гдѣ живетъ, въ какомъ чинѣ, служитъ или нѣтъ,—и не отвяжешься!
Прохоръ Ерофеичъ встрѣтилъ меня у самой лавки. Оиъ почтительно приподнялъ картузъ и началъ кла
няться, какъ маятникъ, съ каждымъ размахомъ все тише и тише. Это его обыкновенная манера при встрѣчѣ.
— Мое почтеніе, батюшка ЕвграФЪ Ѳедорычъ!... Все ли можете по добру по здорову? — Слава Богу, по маленьку.
— Слава Богу — лучше всего! Покорнѣйше прошу садиться.
Прохоръ Ерофеичъ надѣлъ свой ваточный картузъ, расправилъ по бокамъ волосы и почтительно разо
стлалъ чистый листъ Полицейскихъ Вѣдомостей на единственный деревянный стулъ.
— Милости просимъ, батюшка ЕвграФЪ Ѳедорычъ.... Извините, у насъ теперь пе очень вальготпо. Пыль со
всѣмъ сконфузила. Поливаемъ полы, но все это, какъ сказать, мало пользы приноситъ.... Полей-ка еще, Мишка! Живо ! прибавилъ онъ, обращаясь къ мальчику.
Дѣйствительно на дворѣ стояла удушливая жара, безъ малѣйшаго вѣтра. Въ лавкѣ вѣяло пріятною свѣжестію, смѣшанною съ запахомъ разныхъ колоніальныхъ и овощныхъ товаровъ, въ которомъ преимуще
ственно билъ въ носъ какой-то сырпо-колбасно-ко- Фейпый ароматъ. Полъ былъ улитъ водою, на подобіе ландкарты. Вокругъ стѣнъ, на полкахъ, тѣсно приставлены были одна къ другой большія стеклянныя банки, выложенныя внутри коііФектами въ росписныхъ бу
мажкахъ. Прохоръ Ерофеичъ въ своемъ чистомъ передникѣ, съ полными, лоснящимися щеками и курчавой
бородкой, сіялъ въ этой торговой атмосферѣ, какъ солнце безъ лучей, придавая жизнь всему окружающему.
Я съ удовольствіемъ посмотрѣлъ на безмятеяшое лицо Прохора Ерофеича, и опустился на предлагаемый стулъ.
Покупателей никого не было; должно быть полуденная духота удерживала всѣхъ въ комнатахъ. Въ лавкѣ, кромѣ хозяина и мальчика, былъ еще какой-то растре
панный мужичекъ, въ засаленномъ нанковомъ кафтанѣ
на распашку и въ солдатской каскѣ, безъ мѣди. Оиъ не то лежалъ, не то облокотился на столъ, когда я вошелъ, онъ повернулъ голову, улыбнулся, но не измѣнилъ положенія, и равнодушно посматривалъ на меня и на Прохора Ерофеича.
— Чѣмъ прикажете вашу милость удовольствовать, батюшка ЕвграФЪ Ѳедорычъ? сказалъ хозяинъ, снова приподнявъ картузъ.
— Есть у васъ хорошая икра?
— Будете довольны. Самая лучшая, первый сортъ. У насъ завсегда монахи этимъ пользуются, а у нихъ на этотъ счетъ вкусъ самый аккуратный!... Фунтикъ али два прикажете отвѣсить?
— Пожалуй, два Фунта.
— Сію минуту, батюшка ЕвграФЪ Ѳедорычъ!... Еще чего не прикажете ли?
— Нѣтъ, пока ничего.
— Слушаю-съ----- Отвѣсь-ка поскорѣй два Фунта икры. Самой лучшей! — проговорилъ хозяинъ, кивнувъ головою мальчику.

— Скажите, Прохоръ Ерофеичъ, спросилъ я, указы

вая на банки съ конФектами:—къ чему это у васъ столько конФектъ? Ихъ никто не покупаетъ?
— Рѣдко случается, батюшка ЕвграФЪ Ѳедорычъ.... Мы держимъ ихъ болѣе для блезира. Натура авошонной лавки такая. Большею частію остаются втунѣ.
— У Прохора Ерофеича чего-чего нѣтъ, — сказалъ мужичекъ въ каскѣ, прислушиваясь къ разговору и поведя глазами но полкамъ — а вѣдь никогда ничѣмъ не попошгуетъ!
— Я вотъ что, Матвѣй Кузмичъ, проговорилъ довольно тихо хозяинъ, не поднимая глазъ:—я точно че
ловѣкъ такой, что и лишняго болтать не люблю. Что нужно, скажу, а то — изъ пустяковъ слова терять....
— Понимаю, —* сказалъ мужичекъ, выпрямляясь—значитъ, это я пе ловко сказалъ.... И это понимаю. За тѣмъ прощайте! Уйду....
— Прощайте, Матвѣй Кузмичъ!
— Вотъ что, сказалъ мужичекъ, останавливаясь въ дверяхъ:— сколько я вамъ долженъ?
— Рубль серебромъ. Полтина за чай, полтина за сахаръ.
— Хорошо, такъ я зайду..,.