не сдѣлаю и лучше свѣту въ лицо наплюю, чѣмъ хотъ однимъ волосомъ для него пожертвую. Въ глазахъ каж
даго разумнаго человѣка выше всего должно стоять его собственное л, и для свободы этого л онъ ничѣмъ рисковать пе долженъ, ничѣмъ не долженъ жертвовать, по
тому что жертвуютъ только собой глупцы, которыхъ жизнь гроша пе стоитъ и которые и жертвовать-то по Французскимъ мелодрамамъ научились. Вотъ что-съ....
—...Послушайте, перебила его Телепнева, — да вѣдь этакими тенденціями даже убійство человѣка оправдать можно?
—...А что-жь такое, коли отъ этого моему л выгоднѣе будетъ?
Въ голосѣ Рощина слышалась такая увѣренность въ справедливости своихъ словъ, что Софьѣ Павловнѣ какъто страшно даже стало. Между тѣмъ она смотрѣла на него какъ на человѣка, которому можно было позавидовать, который былъ, въ глазахъ ея, неизмѣримо выше всѣхъ, кого она до тѣхъ норъ видала въ домѣ своего мужа, зна
комаго съ одними только самыми благонамѣренными и вѣчно довольными собой чиновниками. II въ то же время еще темнѣе стало на душѣ молодой, еще иселожившейся женщины. Тенденціи Василья Сергѣевича нисколько не объясняли ей гнетущихъ ее сомнѣній; онѣ только смутно указали ей на что-то новое, еще неслыханное ею, а между тѣмъ ей бы пе хотѣлось, какъ будто, слышать того, что опа сейчасъ только услышала.
«Неужели онъ въ самомъ дѣлѣ правду говоритъ?» думала про себя Телепнева,—«неужели въ его словахъ нѣтъ лжи и только и можно быть счастливымъ въ жизни съ такими убѣжденіями? Гдѣ же тутъ выходъ наконецъ, и кто же рѣшится такъ смѣло и такъ произвольно надру
гаться надъ всѣмъ, что уже вѣками установилось, что мы всѣ почти съ молокомъ всосали? Да и Рощинъ-то ужь не обманываетъ ли самъ себя? ужь не одни ли это слова только? Вѣдь не испыталъ же онъ самъ на себѣ всего этого?...»
«Да, Софья Павловна, отвѣтимъ мы ей, — обманываетъ себя Рощинъ; одно только словоизверженіе эти тенденціи и неириложимы онѣ къ практикѣ. Вы хоть и молоды, хоть вашей жизни тоже позавидовать нельзя, потому что глупо вы сдѣлали, въ такіе года выйдя замужъ за человѣка, котораго никогда не любили и не чув
«Зачѣмъ же онъ вретъ?» быть можетъ спросите вы меня.—А за тѣмъ, милая барыня, что онъ и самъ этого
въ настоящую минуту не сознаетъ, хотя онъ далеко и не глупый человѣкъ...
«Ботъ этого-то я уже и окончательно не понимаю,» скажите вы миѣ,—«какъ могутъ умные люди не сознавать того, что говорятъ?»
А это тоже, коли хотите, очень простая штука: нынче вы много такихъ встрѣтите. Поучились они, почитали коечто, хватила ихъ жизнь покрѣпче, ослабли они отъ ея оплеухи, ну и давай сами себя разговорной гимнастикой услаждать. Не вѣрьте такъ же Рощину, что и не ску
чаетъ онъ никогда. Отъ скуки-то онъ и тенденціи такія придумываетъ, потому что не скучать нельзя, — жизнь-то больно ужь скучная исторія; только скучаетъ-то, изволите ли видѣть, каждый по своему.
А что касается до того, что онъ говоритъ, что только въ одной тюрьмѣ скучать можно, такъ это тоже вздоръ. Оно положимъ, что въ тюрьмѣ и дѣііеттительно люди ску
чаютъ отъ нечего дѣлать, да и на волѣ-то тоже нельзя безъ этого обойтись, потому что весь міръ-то ни больше
ни меньше какъ тюрьма, только въ размѣрахъ гораздо большихъ.
IX.
дѣла ясно, что между ней и Николаемъ Дмитріевичемъ легла огромная пропасть, чрезъ которую не перешагнуть ей слабой, беззащитной женщинѣ. Она поняла, что жить съ нимъ ей невозможно, что онъ вдругъ опротивѣлъ ей какъ нельзя болѣе, какъ единственная, ничѣмъ почти неустранимая причина ея загубленной жизни. И чего могла ожидать она отъ него? Ничего, кромѣ ненужной для нея, его учтивой, законной ласки, его Форменнаго, холод
наго участія, которое и на участіе-то вовсе не похоже, а такъ на какое-то выполненіе служебной обязанности.
Но что же ей дѣлать? Развестись съ мужемъ? Это невозможно. Уйдти отъ него? А чѣмъ же она жить-то тогда станетъ? У нея средствъ никакихъ къ жизни нѣтъ. Да, притомъ, кто же поручится ей, что тогда она счастлива будетъ? За кѣмъ ей идти? Кто укажетъ ей дол
жную для нея дѣятельность, на которую опа будетъ спо
собна? Да и есть ли, наконецъ, въ настоящее время, такая дѣятельность для нашей женщины? Кто ей дока
жетъ, что она есть и что можно рискнуть для нея своей теперешней, хотя и невыносимо скучной, но все-такя обезпеченной жнзиыо? Гдѣ тотъ человѣкъ, который не по
одна какъ есть въ цѣломъ свѣтѣ. А Рощинъ?... Онъ такой смѣлый, такой энергическій.... Онъ вѣдь не чета
даго разумнаго человѣка выше всего должно стоять его собственное л, и для свободы этого л онъ ничѣмъ рисковать пе долженъ, ничѣмъ не долженъ жертвовать, по
тому что жертвуютъ только собой глупцы, которыхъ жизнь гроша пе стоитъ и которые и жертвовать-то по Французскимъ мелодрамамъ научились. Вотъ что-съ....
—...Послушайте, перебила его Телепнева, — да вѣдь этакими тенденціями даже убійство человѣка оправдать можно?
—...А что-жь такое, коли отъ этого моему л выгоднѣе будетъ?
Въ голосѣ Рощина слышалась такая увѣренность въ справедливости своихъ словъ, что Софьѣ Павловнѣ какъто страшно даже стало. Между тѣмъ она смотрѣла на него какъ на человѣка, которому можно было позавидовать, который былъ, въ глазахъ ея, неизмѣримо выше всѣхъ, кого она до тѣхъ норъ видала въ домѣ своего мужа, зна
комаго съ одними только самыми благонамѣренными и вѣчно довольными собой чиновниками. II въ то же время еще темнѣе стало на душѣ молодой, еще иселожившейся женщины. Тенденціи Василья Сергѣевича нисколько не объясняли ей гнетущихъ ее сомнѣній; онѣ только смутно указали ей на что-то новое, еще неслыханное ею, а между тѣмъ ей бы пе хотѣлось, какъ будто, слышать того, что опа сейчасъ только услышала.
«Неужели онъ въ самомъ дѣлѣ правду говоритъ?» думала про себя Телепнева,—«неужели въ его словахъ нѣтъ лжи и только и можно быть счастливымъ въ жизни съ такими убѣжденіями? Гдѣ же тутъ выходъ наконецъ, и кто же рѣшится такъ смѣло и такъ произвольно надру
гаться надъ всѣмъ, что уже вѣками установилось, что мы всѣ почти съ молокомъ всосали? Да и Рощинъ-то ужь не обманываетъ ли самъ себя? ужь не одни ли это слова только? Вѣдь не испыталъ же онъ самъ на себѣ всего этого?...»
«Да, Софья Павловна, отвѣтимъ мы ей, — обманываетъ себя Рощинъ; одно только словоизверженіе эти тенденціи и неириложимы онѣ къ практикѣ. Вы хоть и молоды, хоть вашей жизни тоже позавидовать нельзя, потому что глупо вы сдѣлали, въ такіе года выйдя замужъ за человѣка, котораго никогда не любили и не чув
ствовали къ нему даже ни малѣйшаго уваженія, такъ какъ вы почти и не знали его вовсе, а между тѣмъ у васъ все-таки смыслу хватило догадаться, что вретъ Рощинъ, хотя и съ жаромъ говоритъ съ вами и увѣренность въ его голосѣ слышится.
«Зачѣмъ же онъ вретъ?» быть можетъ спросите вы меня.—А за тѣмъ, милая барыня, что онъ и самъ этого
въ настоящую минуту не сознаетъ, хотя онъ далеко и не глупый человѣкъ...
«Ботъ этого-то я уже и окончательно не понимаю,» скажите вы миѣ,—«какъ могутъ умные люди не сознавать того, что говорятъ?»
А это тоже, коли хотите, очень простая штука: нынче вы много такихъ встрѣтите. Поучились они, почитали коечто, хватила ихъ жизнь покрѣпче, ослабли они отъ ея оплеухи, ну и давай сами себя разговорной гимнастикой услаждать. Не вѣрьте такъ же Рощину, что и не ску
чаетъ онъ никогда. Отъ скуки-то онъ и тенденціи такія придумываетъ, потому что не скучать нельзя, — жизнь-то больно ужь скучная исторія; только скучаетъ-то, изволите ли видѣть, каждый по своему.
А что касается до того, что онъ говоритъ, что только въ одной тюрьмѣ скучать можно, такъ это тоже вздоръ. Оно положимъ, что въ тюрьмѣ и дѣііеттительно люди ску
чаютъ отъ нечего дѣлать, да и на волѣ-то тоже нельзя безъ этого обойтись, потому что весь міръ-то ни больше
ни меньше какъ тюрьма, только въ размѣрахъ гораздо большихъ.
IX.
Телепнева не спала цѣлую ночь. Она все думала объ ужасѣ своего настоящаго состоянія. Она увидѣла, уви
дѣла ясно, что между ней и Николаемъ Дмитріевичемъ легла огромная пропасть, чрезъ которую не перешагнуть ей слабой, беззащитной женщинѣ. Она поняла, что жить съ нимъ ей невозможно, что онъ вдругъ опротивѣлъ ей какъ нельзя болѣе, какъ единственная, ничѣмъ почти неустранимая причина ея загубленной жизни. И чего могла ожидать она отъ него? Ничего, кромѣ ненужной для нея, его учтивой, законной ласки, его Форменнаго, холод
наго участія, которое и на участіе-то вовсе не похоже, а такъ на какое-то выполненіе служебной обязанности.
Но что же ей дѣлать? Развестись съ мужемъ? Это невозможно. Уйдти отъ него? А чѣмъ же она жить-то тогда станетъ? У нея средствъ никакихъ къ жизни нѣтъ. Да, притомъ, кто же поручится ей, что тогда она счастлива будетъ? За кѣмъ ей идти? Кто укажетъ ей дол
жную для нея дѣятельность, на которую опа будетъ спо
собна? Да и есть ли, наконецъ, въ настоящее время, такая дѣятельность для нашей женщины? Кто ей дока
жетъ, что она есть и что можно рискнуть для нея своей теперешней, хотя и невыносимо скучной, но все-такя обезпеченной жнзиыо? Гдѣ тотъ человѣкъ, который не по
боится взять па себя труднѣйшую обязанность руководить ею на ухабистой жизненной дорогѣ? Нѣтъ его, она оніа,
одна какъ есть въ цѣломъ свѣтѣ. А Рощинъ?... Онъ такой смѣлый, такой энергическій.... Онъ вѣдь не чета