такая страшная гроза, Щучекъ въ эго время весело работалъ что то топоромъ возлѣ своей избы, когда сосѣдъ его, возвращаясь со сходки и, проходя мимо его, сообщилъ ему это печальное извѣстіе.
—...Здорово, Сени! сказалъ, остановившись, сосѣдъ. —...Здорово, дядя Якимъ.

— Стало ты не знаешь, какъ міръ па счетъ рекрутчины-то порѣшилъ?

—...Нѣтъ. А што?
—...Эхъ, другъ, ужь не знаю, какъ и сказывагь-то табѣ объ эфтомъ.
—...Да не пужай, дядя Якимъ? пожалуста , говори ужь напрямки, какъ дѣло было. Мной чго ли порѣшнл и? спросилъ, поблѣднѣвъ, Жучекъ .
—...Да должно быть что такъ, отвѣчалъ дядя Якимъ. —...Нѣ-ѣтъ?!
—...Ей-богу-ну. Старое га да сотскій все горло разодрали, кричамши супротивъ тебя; Кузьма Алексѣевъ, да Евграфъ Шабу ня тянули ихъ руку—тобой и порѣшили. Что дѣлать, знать воля божья на то.
Жучекъ стоялъ, какъ ириговоренны й къ смерти, въ лицѣ не было ни кровинки.
—...Эхъ, жаль мнѣ тебя, малый! проговорилъ дядя Якимъ и, махнувъ рукой, пошелъ къ своему двору.
Первое, что пришло /Кучку въ голову, это: ужь не отхватить ли, дескать, два пальца на лѣвой рукѣ? Онъ поднялъ ужь и топоръ, да Богъ помиловалъ—удержался.
Потомъ онъ бросился на свой дворъ, выбѣжалъ въ заднюю калитку и ударился въ лѣсъ, находившійся въ полуверстѣ отъ деревни.
Часовъ пять сряду шатался но лѣсу бѣдный Жучекъ- Мысли одна другой страшнѣе такъ и лѣзли ему въ го
лову. А время подходило къ зимѣ; наканунѣ выпалъ даже маленькій снѣжокъ. Па деревьяхъ не оставалось уже ни одного листика. Въ лѣсу страшно гудѣло; деревья гулко шумѣли своими верхушками и какъ будто выговаривали:
эхъ, иарень, парень, ну, тебѣ ли ужь бѣжать изъ дому? А жена-то, а Ульяша-то какъ же останется? Боротиська домой, да покорись судьбѣ своей. Ты теперь человѣкъ казенный, не уйдешь далеко, потому казеннаго человѣка
на днѣ морскомъ отыщутъ.—Бъ то же время вѣтеръ съ воемъ врывался въ нрогалины деревьевъ и въ свою очередь какъ будто кричалъ ому: сто-оіі!
Жучокъ остановился, снялъ шапку и вытеръ холодный нотъ па горячей головѣ.—«Да что-жь въ самомъ дѣлѣ,
не оставаться же мнѣ въ лѣсу разбойничать», подумалъ онъ и иовернулъ назадъ.
Когда оігь иришелъ въ деревню, вездѣ свѣтились уже огни. Жучка опять взяло раздумье и онъ снова хотѣлъ было дать тягу, но сначала захотѣлось посмотрѣть, что дѣлается у нихъ въ избѣ. Онъ подошелъ и сталъ смо
трѣть въ окно. Изба была полна народомъ, пришедшимъ вѣроятно навѣстить семью его въ несчастій. Бабы сидѣли и стояли, жалостливо прихвативши щеки ладонями; му
жики разглаживала усы и бороды н, почесывая спины, шумііо утѣшали хозяевъ каждый но своему; Улыша си
дѣла на лавкѣ, опустивъ на грудь голову; руки висѣли у нея, какъ плети.
—...Придетъ, иибось, уговаривала ее сидѣвшая возлѣ нея старуха,—куда ему дѣться? Покинетъ ли онъ тебя. Снужался малый, ну іі схоронился гдѣ нибудь. Христосъ надъ тобой, что-жь ужь такъ-то, прежде время-то...
—...Охъ, батюшки, сдѣлалъ онъ что пибудь надъ со • бой... охъ, помогите вы мнѣ, родимые! надсажалась
между тѣмъ Ульяша,—зиаю я его.... не сносить ему таиерь своей головушки... Не видать мнѣ больше друга маво милаго... о-охъ...
Жалко стало жены Жучку. Онъ махнулъ рукой и вошелъ въ избу.
—...Соколъ ты мой ясный! вскрикнула обрадованная Ульяша, да только ц могла ироговорить; обняла его, по
висла па его шеѣ, да такъ и замерла на немъ. Такъ всѣ и посторонніе-то наплакались, глядя на нихъ.
Нѣсколько дней нослѣ того въ избѣ Жучка стояли, какъ водится, илачъ, стонъ и скрежетъ зубовный. На
сталъ наконецъ и день, въ который надо было везти его въ городъ, въ рекрутское присутствіе. Передъ отъѣздомъ Жучокъ помолился Богу, поклонился, какъ водится, въ ноги отцу съ матерью и заклиналъ ихъ не оставить его
Ульяшу. Отецъ и мать побожились, что не разстанутся съ ней.

У избы стояли уже двѣ телеги. Бъ одну сѣли Дмитрій Аѳонасьевъ съ женой, а въ другую Ульяша съ мужемъ и со сдаточиикомъ.

Ульяша сидѣла какъ убитая. Жучокъ напротивъ во всю дорогу старался куражить себя, чтобы хоть сколько иибудь утѣшить жену.
—...Полно горевагь-то, лебедка моя, говорилъ онъ, обнимая ее,—послужу годковъ пять-шесть, вернусь къ табѣ съ хрестомъ Егорьевскимъ. Ты вотъ гляди, меия везутъ лобъ брить, а я иѣсіш иою.
И вотъ нѣтъ-нѣтъ да и затянетъ пѣсню Жучекъ— что твой соловей зальется. Да видно ужь не въ моготу ему приходило—оборвется вдругъ голосъ, закроетъ онъ лицо руками и ударится въ слезы—навзрыдъ заплачетъ.
—...Да полно тебѣ, Сешошка, угомонись ты Христа ради, останавливала его жена,—душѳпьку-то, кажись, всю во мнѣ вымучилъ.... Такъ-то вѣдь нуіце кручина ......
Такимъ образомъ привезли наконецъ Жучка въ городъ и сдали въ рекрутское присутствіе. Осмотрѣли молодца всѣ присутствующіе и дружно прокричали: «лобъ! лобъ!»