газету—тамъ ужь все на чистоту выложатъ! Ахъ, чтобъ

вамъ... Экая, подумаешь, дрянь завелась на свѣтѣ, эфти самыя газеты обличительныя—на кострѣ середь площади сжогъ бы ихъ, да и со всѣми съ писаками-то вмѣстѣ. Тьфу ты! вотъ они времена-то, Отецъ небесный, Матушка Заступница...
Балалай Ивановичъ закряхтѣлъ и перевернулся съ лѣваго бока на правый.
—...Нѣтъ! а стряпчій-то, стряпчій-то мой хорошъ, а? Хваленый да прославленный человѣчекъ-то! Кашу-то мнѣ какую заварилъ, ахъ, чтобъ те!... Да что-жь это такое будетъ? Неужли и въ самъ-дѣлѣ въ Титовку того... Нѣтъ! погоди маленько! мы значитъ на хитрость подымемся! мы
такъ эфто дѣло повернемъ, на удивленье! Дѣлать-то видно нечего, придется того... пораскошелиться! Ахъ ты, чтобъ те черти подрали! Деньжищевъ, деньжищевъ-то сколько изъ мошны унлыветъ! батюшки! И сунулъ же меня дья
волъ... тьфу! Съ ума никакъ спятилъ на старости-то,
право. Вѣдь какъ это ловко до сихъ поръ эти дѣла я обрабатывалъ, страсть! Иголочки бывало не подовздѣнешь, сейчасъ издохнуть! Такъ что-жь, кажись бы уму
дриться долженъ, сноровку пріобрѣсти—анъ вопъ оно какъ умудрился, какую подсмолилъ для самого же себя меха
нику! Поди-ка таперича, расплети-ка, распутай ка... ахъ, чтобъ те пропасть пропадомъ....

Балалай Ивановичъ снова закряхтѣлъ и перевернулся съ праваго бока па лѣвый.

—...Н—даі этого стряпчаго по-боку! Да онъ и самъ что-то не больно охотно взялся за дѣло-то... ну! такихъ намъ не падоть. Нѣтъ, ужь видно придется коз л а за рога взять: другъ, молъ, орудуй—за деньгами не постоимъ... За деньгами! Деньги все, денежки! ахъ ты, провалитъся тебѣ, да и совсѣмъ... Вотъ, истинную правду пословицато говоритъ: «не было печали, такъ черти накачали» — правда! истинно что накачали! да какую еще печаль-то! Сраму-то сколько, хлопотъ-то сколько, убытковъ-то... а ужь про убытки и толковать нечего, тьфу!
Балалай Ивановичъ съ великимъ ожесточеніемъ плюнулъ и завернулся въ одѣяло, но—увы! благотворный сонъ не посѣтилъ его, не освѣжилъ усталой головы, не успокоилъ взволнованнаго сердца.
Начало свѣтать. Балалай Ивановичъ высунулъ изъ-подъ одѣяла голояу, взглянулъ въ окно и вскочилъ съ постели.
—...Какъ! что-жь это такое? воскликнутъ читатели,— гдѣ же обѣщанный въ заглавіи судъ совѣсти- іоі Гдѣ она, судящая совѣсть? но давайте ее! Мы хотимъ послу

шать, что она скажетъ, какъ-то разсудитъ это темное

дѣло, къ чему приговоритъ виновника. Совѣсть! Балаласву совѣсть намъ подавайте!

—...Охъ, Царица небесная! воскликну я въ свою очередь. — Милостивые государи! я не творецъ, а простой

копировщикъ: я списываю только то, что вижу, и не могу создавать того, чего не вижу. Вы, милостивые государи, знакомы съ достопочтеннымъ Балалаемъ Ивано

вичемъ, такъ обратитесь къ нему съ предложеніемъ: не согласится ли онъ хоть на одну минутку снять таин
ственный покровъ съ своей совѣсти и дозволить моимъ очамъ взглянуть на нее—о! я съ чувствомъ глубочайшаго уваженія скопировалъ бы тогда ея чистую наготу, ея прекрасную наготу.

ӀӀ.

Биржа не спальня и общественный судъ далеко не то,
что судъ своей совѣсти .
Балалай Ивановичъ ранымъ-ранехонько распорядился отдать своимъ слугамъ строгій наказъ, чтобъ ни одна газетка пе долетала до его супруги,—честь и слава Балалаю Ивановичу за такую гуманную предупредитель

ность; остается желать, чтобъ и всегда именно такъ по

ступалъ онъ съ своей доброй супругой, тогда, авосьлибо, съ лица ея хоть сколько нибудь поубавилось бы выраженіе нѣмой печали, краснорѣчиво подтверждающей ту пословицу, что и черезъ золото слезы текутъ.
Балалай Ивановичъ все утро казался не въ своей тарелкѣ: какой-то вопросъ гвоздемъ засѣлъ въ его мозги и, невидимому, не давалъ имъ покоя. Хорошо еще, что у него, то-ееть у Балалая Ивановича, много было веселыхъ пріятелей, ненасытныхъ прихлебателей, слугъ вѣрныхъ! Одного изъ таковыхъ, отмѣченнаго пламенной крас
нотой носа, Балалай Ивановичъ немедленно отрядилъ въ контору ѳитой газетки, съ приказаньемъ изслѣдовать содержимое газетнаго нумера и буде въ ономъ окажется роковая статья—развѣдать, что за птица авторъ ея, ка
кимъ именемъ птицу сію окрестили, какимъ прозвищемъ отъ другихъ птицъ ее отмѣтили.
И прилетѣлъ огненный носъ въ контору энтой газетки, и принялся вынюхивать; пустилъ онъ въ дѣло оба чутья— верхнее и нижнее... Богъ вѣсть, удалось ли ему что либо найти нижнимъ чутьемъ, а результаты верхняго заставили его чихнуть—и только.
Между тѣмъ Балалай Ивановичъ, промывши ароматичнымъ чайкомъ свою внутренность, поспѣшно облекся въ
дорогіе мѣха, сѣлъ на дорогаго рысака и покатилъ на биржу.
Биржа по прежнему шумитъ, суетится, вымогаетъ, выторговываетъ, надуваетъ и надувается. Тамъ и сямъ, съ плѣшивыхъ и волосатыхъ, съ длинныхъ и круглыхъ,
съ почтенныхъ и оплеванныхъ головъ при видѣ Балалая Ивановича скатываются шляпы и шапки; Балалай Ивано
вичъ съ обычной любезной важностью поворачиваетъ главу направо и налѣво и короткими поклонцами отвѣчаетъ на увѣсистые ноклоны ближняго.