—...Стара, братъ, пѣсня! восклицаютъ пріятели.—Да ты читалъ что ли статейку-то, гдѣ то-есть насчетъ суслида-то упомянуто, а? Читалъ что ли? говори! пристаютъ къ Балалаю Ивановичу пріятели.
—...Нѣтъ, не читалъ, равнодушно отвѣчаетъ герой роковой статейки.
—...Ну такъ прочти, совѣтуютъ пріятели.—Тамъ тоже вотъ про Дарью Ѳетпнишну говорится, что молъ какъ только квартальный показался на глаза, такъ она и за
только пѣсенка-то ЭФта квартальному-то стара что ли оченно ужь показалась, али бы еще что... но только, братецъ ты мой, эфту самую Ѳетшшшну честь честью взяли подъ руки и бережно предоставили въ сибирку.
—...Ничего я этого не знаю и знать не хочу, спѣсиво возражаетъ Балалай Ивановичъ. —Прощайте.
—...Постой! Куда спѣшишь? Погоди маленько: вмѣстѣ въ Московскій пойдемъ.
—...Пѣтъ, мнѣ некогда....
— Да погоди же! экой... А ты не того, не конфузься, потому коли пропечатали, такъ вѣдь это съ другой
стороны, братецъ ты мой, честь, право! Въ печать-то не всякій попадаетъ, ты какъ думаешь?—Я вотъ одного
добрый человѣкъ нашелся, надоумилъ его, что то-есть нужно сдѣлать, какую значитъ штуку отмочить, чтобъ скрозь печать -то продернули—ну и что же? Достукался таки: таперъ по городу въ газетахъ летаетъ!
Купцы захохотали , захохоталъ также и самъ Балалай Ивановичъ; по только хохотъ-то этотъ вышелъ у него не совсѣмъ чистъ, потому что смѣшался съ «зубовнымъ скрежетомъ».
—...Такъ значитъ въ газетахъ по Москвѣ резлетѣлса? спросилъ съ притворной веселостью хитроумный Балалай Ивановичъ.
тому птица-то помельче чѣмъ ты: твой полетъ пощеголеватѣй, побыстрѣй да повыше будетъ.
—...Ну, да ладно. Прощайте. —...Истъ, ты постой!
—...Да ей-богу же некогда!
—...Нѣтъ! у меня тутъ съ однимъ человѣкомъ дѣльце есть....
—...Съ какимъ такимъ? Со стрянчимъ съ какимъ нибудь?... А знаешь, что говоритъ, Балалай Иванычъ, про твоего про стрянчаго-то? Говорятъ, что онъ съ тоски съ
печали, что взялся этакое дѣло защищать, ровно четверо сутокъ былъ самъ не въ себѣ.
—...Подѣломъ ему! жолчно заговорилъ Балалай Ивановичъ.—-Дѣло мое справедливое, а онъ, чтобъ ему пусто было, вишь ты какую заварилъ мнѣ кашу.
—- Да нельзя, Балалай Иванычъ, ничего не подѣлаешь! возразили купцы.—Ты на пего напрасно сердишься: онъ,
братецъ, ловко тебя отстаивалъ, то-есть такъ ловко— ну! Мы вѣдь, братъ, слышали, потому были тамъ, вотъ что. Ловко, братъ, говорилъ, да подѣлать-то ему ничего нельзя было, потому кожа наружѣ, товаръ на лицо,
вотъ что. Всѣ пружинки въ ясности представлялись—ну, что же ты тутъ сдѣлаешь? примѣрно хоть самого чорта приведи и тотъ никакихъ оправданій не сыщетъ—нельзя!
—...Подите вы! промолвилъ Балалай Иванычъ и повернулся, чтобъ уйти, но купцы ухватили его за руки.
—...Постой маленько. Сейчасъ долженъ ГІудычъ по. дойти, вмѣстѣ тогда пойдемъ.
—...Ну вотъ! воскликнули купцы,—ишь легкій какой на номинѣ-то.
—...A-а! провозгласилъ Пудычъ, протягивая Балалаю Иванычу руку, — здорово! Что, братъ, видно и до тебя дошла очередь прославиться? Видно не насъ однихъ возлюбили-то! ага-а! А ужь какъ же тебя размалевали—ну! Ты читалъ что ли?
—...Нѣтъ.
—...Экой ты! Прочти, братъ: штука любопытная, любопытнѣй нашей-то, потому мы хоша съ-ньяну дебошь произвели; а ты въ тверезомъ видѣ да такую отмочилъ штуку....
—...Э! да пу васъ къ чорту! Ничего вы пе знаете! вскричалъ Балалай Иванычъ. Кунцы захохотали.
—...Постой, погоди. Ты куда, въ Московскій что ли? опросилъ Пудычъ.
—...Въ Московскій.
—...Ну такъ и мы туда-жь. Вмѣстѣ значитъ пойдемъ. И всей ватагой отправились въ Московскій трактиръ.
III.
Темные слухи.
Пословица говоритъ: пѣтъ худа безъ добра. — правда. Въ нашей практической жизии сплошь да рядомъ слу
чается, что коли одинъ человѣкъ другому человѣку на
ко. Чепуха! Въ туникъ становится здравый смыслъ и негодуетъ истинная логика, а между тѣмъ, повторяю, такія дикія явленія, которыми порождена пословица нѣтъ худа безъ добра, встрѣчаются на каждомъ шагу нашей
—...Нѣтъ, не читалъ, равнодушно отвѣчаетъ герой роковой статейки.
—...Ну такъ прочти, совѣтуютъ пріятели.—Тамъ тоже вотъ про Дарью Ѳетпнишну говорится, что молъ какъ только квартальный показался на глаза, такъ она и за
пѣла: знать, говоритъ, не знаю и вѣдать не вѣдаю. Да
только пѣсенка-то ЭФта квартальному-то стара что ли оченно ужь показалась, али бы еще что... но только, братецъ ты мой, эфту самую Ѳетшшшну честь честью взяли подъ руки и бережно предоставили въ сибирку.
—...Ничего я этого не знаю и знать не хочу, спѣсиво возражаетъ Балалай Ивановичъ. —Прощайте.
—...Постой! Куда спѣшишь? Погоди маленько: вмѣстѣ въ Московскій пойдемъ.
—...Пѣтъ, мнѣ некогда....
— Да погоди же! экой... А ты не того, не конфузься, потому коли пропечатали, такъ вѣдь это съ другой
стороны, братецъ ты мой, честь, право! Въ печать-то не всякій попадаетъ, ты какъ думаешь?—Я вотъ одного
этэкого барина знаю—такъ онъ чего-чего ни дѣлалъ, чтобъ только въ печать попасть—нѣтъ! Такъ ужь одинъ
добрый человѣкъ нашелся, надоумилъ его, что то-есть нужно сдѣлать, какую значитъ штуку отмочить, чтобъ скрозь печать -то продернули—ну и что же? Достукался таки: таперъ по городу въ газетахъ летаетъ!
Купцы захохотали , захохоталъ также и самъ Балалай Ивановичъ; по только хохотъ-то этотъ вышелъ у него не совсѣмъ чистъ, потому что смѣшался съ «зубовнымъ скрежетомъ».
—...Такъ значитъ въ газетахъ по Москвѣ резлетѣлса? спросилъ съ притворной веселостью хитроумный Балалай Ивановичъ.
—...Н-да, братъ, разлетѣлся! отвѣтили остроумные купцы.—Разлетѣлся, братъ, только не по твоему: по
тому птица-то помельче чѣмъ ты: твой полетъ пощеголеватѣй, побыстрѣй да повыше будетъ.
—...Ну, да ладно. Прощайте. —...Истъ, ты постой!
—...Да ей-богу же некогда!
—...Да врешь! Ну, какого тебѣ чорта дѣлать-то таперича? Въ Московскій чаи распивать идешь, извѣстно. Такъ погоди: вмѣстѣ пойдемъ.
—...Нѣтъ! у меня тутъ съ однимъ человѣкомъ дѣльце есть....
—...Съ какимъ такимъ? Со стрянчимъ съ какимъ нибудь?... А знаешь, что говоритъ, Балалай Иванычъ, про твоего про стрянчаго-то? Говорятъ, что онъ съ тоски съ
печали, что взялся этакое дѣло защищать, ровно четверо сутокъ былъ самъ не въ себѣ.
—...Подѣломъ ему! жолчно заговорилъ Балалай Ивановичъ.—-Дѣло мое справедливое, а онъ, чтобъ ему пусто было, вишь ты какую заварилъ мнѣ кашу.
—- Да нельзя, Балалай Иванычъ, ничего не подѣлаешь! возразили купцы.—Ты на пего напрасно сердишься: онъ,
братецъ, ловко тебя отстаивалъ, то-есть такъ ловко— ну! Мы вѣдь, братъ, слышали, потому были тамъ, вотъ что. Ловко, братъ, говорилъ, да подѣлать-то ему ничего нельзя было, потому кожа наружѣ, товаръ на лицо,
вотъ что. Всѣ пружинки въ ясности представлялись—ну, что же ты тутъ сдѣлаешь? примѣрно хоть самого чорта приведи и тотъ никакихъ оправданій не сыщетъ—нельзя!
—...Подите вы! промолвилъ Балалай Иванычъ и повернулся, чтобъ уйти, но купцы ухватили его за руки.
—...Постой маленько. Сейчасъ долженъ ГІудычъ по. дойти, вмѣстѣ тогда пойдемъ.
А Пудъ Пудычъ какъ разъ и явился.
—...Ну вотъ! воскликнули купцы,—ишь легкій какой на номинѣ-то.
—...A-а! провозгласилъ Пудычъ, протягивая Балалаю Иванычу руку, — здорово! Что, братъ, видно и до тебя дошла очередь прославиться? Видно не насъ однихъ возлюбили-то! ага-а! А ужь какъ же тебя размалевали—ну! Ты читалъ что ли?
—...Нѣтъ.
—...Экой ты! Прочти, братъ: штука любопытная, любопытнѣй нашей-то, потому мы хоша съ-ньяну дебошь произвели; а ты въ тверезомъ видѣ да такую отмочилъ штуку....
—...Э! да пу васъ къ чорту! Ничего вы пе знаете! вскричалъ Балалай Иванычъ. Кунцы захохотали.
—...Постой, погоди. Ты куда, въ Московскій что ли? опросилъ Пудычъ.
—...Въ Московскій.
—...Ну такъ и мы туда-жь. Вмѣстѣ значитъ пойдемъ. И всей ватагой отправились въ Московскій трактиръ.
III.
Темные слухи.
Пословица говоритъ: пѣтъ худа безъ добра. — правда. Въ нашей практической жизии сплошь да рядомъ слу
чается, что коли одинъ человѣкъ другому человѣку на
солилъ, такъ человѣку третьему дѣлается отъ этого слад
ко. Чепуха! Въ туникъ становится здравый смыслъ и негодуетъ истинная логика, а между тѣмъ, повторяю, такія дикія явленія, которыми порождена пословица нѣтъ худа безъ добра, встрѣчаются на каждомъ шагу нашей