— Жана вишь, перебилъ другой. —....Вре-ешь?!

—....Ей-Богу-ну. Я сейчасъ выбѣгалъ, спрашивалъ полицейскаго, который ее сюда приташшилъ.

—....Да что вы слушаете, братцы—пра мелетъ.
—....Чаво мелетъ? Провалиться же на семъ мѣстѣ, коль не жена.
—....Подина сь ты, стало быть вѣдь вотъ изъ нашего брата изъ хресьяиъ дослужился. —....Вѣстимо изъ хресьяиъ.

—....Л теперь вотъ и жена барыней стала.

—....Да, вотъ и разсуждай, какъ знаешь: вечоръ за корытомъ стояла, а нонѣ въ честь попала.
—....За что ее въ сибирку-те посадили?

—....Да слышь напилась пьяная, да съ хозяиномъ набуянила.

—....Вотъ чай танерь ему горе-то, сердечному, съ пьяной жеиой-то возжаться—знатная барыня будетъ!
—....йичаво, вступился парень, состоявшій на посылкахъ у Жучка,—давя я видѣлъ, у него такая знатная нагайка на стѣнѣ виситъ—ременная, да здоровая такая — взбучитъ разъ-другой, такъ небось—протрезвитъ духомъ.
—....Охі., пьянство, пьянство! со вздохомъ проговорилъ одинъ изъ ямщиковъ, старикъ лѣтъ шестидесяти,—ужь вѣстимо пьянство доведетъ человѣка до окаянства.

—....Не осуждай, дядя Авдѣй —грѣхъ, пра грѣхъ, пе

ребилъ его ямщикъ, раскраснѣвшееся лицо котораго и заплывшіе глаза показывали, что въ этотъ день онъ уго
монилъ не одну косушку,—пьяныіі-отъ бываетъ хоть и побурлитъ иной разъ маненько, да вѣдь черти-то, баютъ,
все больше въ тихомъ омутѣ водятся... во что... дапрежь на себя надыть взглянуть...
—....Бываетъ, другъ, и въ человѣкѣ заводится, возразилъ старикъ, которому вышеприведенная пословица ви
димо не понравилась, — и спроси отчего? Все отъ лво же, отъ вина и заводятся. Понъ не далеко указать—у насъ въ деревнѣ одинъ хрестьянипъ пьянствовалъ, пьян
ствовалъ, да напослѣдокъ, говоритъ, куда ни глянешь— кишмя кишитъ передъ тобой нечистая сила, да и на-ноди. Обѣдать, говоритъ, сядешь и Богу, кажись, данрежыюмолишься — нѣтъ, байтъ, не отстаютъ проклятые и въ солоиицу-то, байтъ, лѣзутъ и во щахъ-то полоЩатся, отбою, бантъ, нѣту-ти.
—....ІІу, ужь коли во щи попалъ, такъ бяда, замѣтилъ одинъ изъ ямщиковъ,—опосля этого ужь безпремѣнно въ черевья проникнетъ.
—....Однова , что-жь ты думать, продолжалъ старикъ,—работалъ я этта, байтъ, на дворѣ, да что, байтъ,
думаю, словно какъ неловко мапенько—ровно вотъ очки кто надѣлъ,—што за диковина такая? Шаркнулъ, байтъ, ладонью по носу-те, а онъ вишь и соскочилъ на земь,
крохотный, бантъ, такой, ровпо сверчокъ, соскочилъ, да въ присядку, байтъ, передо мпой и откалываетъ... Такъ
то-сь, малый, прибавилъ старикъ,—нечистый-атъ, не за трапезой будь сказано, любитъ пьянаго человѣка. Да ужь и потѣшится надъ тобой, ежели наткнешься па яво въ
эфтойъ видѣ. Съ эфтимъ же самымъ хрестьяниномъ что онъ однова сдѣлалъ? Взялъ, да въ болото его ньянагото во до кѣхъ норъ угодилъ—черезъ великую силу выташшили. Такъ во што, малый.
Въ тоже время въ комнатѣ Жучка происходила слѣ
дующая сцена: Ульяна спала на диванѣ, а Жучокъ, какъ черная туча, ходилъ мимо ея взадъ и впередъ, съ оже
сточеніемъ крутя свои огромные усы и стукая съ такою силою своей деревяшкой, что слѣды ея рѣзко отпечатывались на половицахъ.
—....Ахъ, ты. горе, горе! разсуждалъ онъ самъ съ собою,—баба-то, баба-то какая была. Да такой бабы, ка
жись и на свѣтѣ-то не было... И вотъ какая танерь... Отпили ты мнѣ, кажется, другую ногу—ни въ жисть бы не повѣрилъ, кабы не видалъ таперь своими глазами... А ужь коли въ пьянство ударилась, такъ жди и всякой другой пакости... (Жучокъ еще сильнѣе нахмурился и отчаянно махнулъ рукой). Вотъ таиерь и пятайся съ ней съ ньяной-то. Эхъ, Ульяна, Ульяна! не такъ я думалъ съ тобой встрѣтиться. Легче бы, кажись, было, кабы меня доконала нуля вражеская, нежели видѣть ее въ такомъ безобразіи... ІІФу-ухь, батюшки...
—....Барыня, чертъ возьми!... ваше благородіе!... взвизгивала между тѣмъ Ульяна,—знай нашихъ!...

Жучка такъ и коробило.

—....Замолчи, Христа ради... не серди меня! крикнулъ наконецъ Жучокъ.
—....Да... ваше благородіе... продолжала бурлить Ульяна, чуя, что съ ней кто-то разговариваетъ,—знать никого не хочу.
—....То-то и бѣда, любить-то васъ эдакихъ не слѣдуетъ... Другой бы на моемъ мѣстѣ знаешь что съ тобой... проворчалъ выведенный изъ терпѣнія Жучокъ.

Онъ сѣлъ, облокотился на столъ и положилъ на руки голову.

Полно, Жучокъ, помирись съ своей горькой участью и не суди слишкомъ строго бѣдную женщину. Ничего тутъ нѣтъ такого необыкновеннаго. Не осуждать ее, а пожалѣть объ ней надобно. Подумай-ка сначала, сколько
она слезъ пролила по тебѣ, сколько безсонныхъ ночей протосковала прежде нежели такою сдѣлалась. И сколько ей труда и усилій стоило, можетъ статься, бороться съ своей молодой жизнію и со всѣми соблазнами міра!...
Вѣдь всѣ мы люди, всѣ человѣки, а плоть-то между тѣмъ немощна, а врагъ-то силенъ — тяжко, голубчикъ мой, куда какъ тяжко!... Ей, можетъ быть, труднѣе было бо