роться съ этими врагами-то, нежели тебѣ съ чеченцами и англичанами, потому что поддержки-то никакой, а со
блазнъ-то, дурной примѣръ то на каждомъ шагу. Такъ вотъ что, батюшка Семенъ Дмитріевичъ. А ты лучше прости ее, да постарайся поддержать на будущее время.

Такъ, или почти такъ разсуждалъ и самъ Жучокъ.

Цѣлую почти ночь онъ проходилъ по комнатѣ, грустно посматривая на пьяную жену, которая не переставала бормотать во снѣ.
Передъ утромъ только, утомленный и нравственно, и Физически, Жучокъ разостлалъ на полу свою шинель, положилъ подъ голову чемоданъ и заснулъ тревожнымъ сномъ.
Когда онъ проснулся утромъ, Ульяна уже встала и сидѣла на диванѣ въ положеніи человѣка, котораго му
чатъ и тошнота, и жажда вмѣстѣ. Жаль стало жену Жучку. Онъ всталъ и подалъ ей рюмку водки.
—....На-ка вотъ опохмѣлись, тебѣ легче будетъ. Та выиила.
—....Эхъ, Ульяша, Ульяша, Богъ тебѣ судья, продолжалъ онъ, вздохнувъ и нотренавъ ее но илечу.
—....Прости. Христа ради, касатикъ! проговорила Ульяна и повалилась ему въ ноги.
Жучокъ и отъ природы былъ человѣкъ очень добрый, а служба, исполненная безпрерывныхъ тревогъ и опас
ностей, сдѣлала изъ него напридачу маленькаго философэ и помирила со всѣми мелочами жизни.
—....Вставай-ка, вставай, Богъ тебя проститъ, поднималъ онъ ее,—свихнулась маленько, ну что съ этимъ дѣлать?
—....Нѣтъ, касатикъ, лежала у ногъ его Ульяна,—убей ты меня, изуродуй какъ хоть, потому, стою я этого— только прости хорошенько... все съ горя, да съ кручины, да съ людскаго соблазна...
—....Зачѣмъ мнѣ тебя уродовать, засмѣялся Жучокъ,— мнѣ хочется, чтобъ ты покрасивѣе была. Вставай же, вставай, да поцѣлуемся.
Года три тому назадъ случай забросилъ меня въ тотъ уѣздный городокъ, въ которомъ проживалъ Жучокъ и я какъ разъ остановился па томъ самомъ постояломъ дворѣ, гдѣ происходили только что описанныя мною сцены. Кой по какимъ надобностямъ мнѣ нужно было пробыть въ городѣ около двухъ мѣсяцевъ. Приходилось стало быть позаботиться о болѣе прочномъ помѣщеніи. Разумѣется, я обратился за совѣтомъ къ хозяину, который въ свою очередь началъ совѣтоваться съ женою.
—....Да чего-жь лучше, Степанъ ІІаумычъ, у Семепа Митрнча у Жучка-то, ежели она не занята только, спо
хватилась хозяйка.—Славные люди, баринъ, обратилась она ко мнѣ,—ужь какъ бы вы довольны остались. А вѣдь
вотъ тоже изъ нашего сословія, изъ простыхъ хозяйкато его, а танерь, ноглядикась—первая женщина въ городѣ—словно какъ и родилась барыней.

Я отправился по указанному мнѣ адресу.

Дѣло было лѣтомъ. Жучокъ сидѣлъ у воротъ своего дома и курилъ изъ коротенькой трубочки, изъ той самой, какъ оказалось впослѣдствіи, съ которой мы встрѣтили его въ началѣ нашего разсказа. Тѣ же самые массивные усы и бакенбарды украшали его живописную Фигуру, но уже посѣдѣли въ половину и огромная лысина уже обозначилась окончательно.
Я присѣлъ возлѣ него и мы начали толковать съ нимъ о квартирѣ.
—....Какая у васъ трубочка, замѣтилъ я между прочимъ,—походная должно быть?
—....Трубочка-то? отвѣчалъ Жучокъ, вынувъ ее изо рта.—Да какъ вамъ сказать? Годовъ ужь тридцать не разставались съ нею, во всѣхъ иоходахъ вмѣстѣ были и горе и радость пополамъ дѣлили. Да вѣдь вѣрите ли—
какая привычка. Намедни сынишка мой баловалъ, да и засунулъ ее какъ-то, такъ вѣрите ли—когда мнѣ ногу нилили, такъ кажется, ноги не было такъ жалко, какъ трубочки-то этой. Да слава Богу, что отыскалась.
Къ счастію квартира у Жучка была свободна. Въ тотъ же день я и перебрался къ нему. Отъ него же узналъ и разсказанную мною исторію.
А. П. Голицынскій.

ОСМАНЪ-ПАША (*)

НА БАЛЕТѢ ЖИЗЕЛЬ.
Я быль всегда такого убѣжденья: Вт, поэзіи картинъ не рисовать.
Поэтъ—художникъ: въ этомъ нѣтъ сомнѣнья; Ихъ родила одна и таже мать;
ЬІо живопись (прошу простить за мнѣнье: Я не берусь теоріи писать)
Съ поэзіей но сущности различна:
Что той идетъ, то этой неприлично.
Вотъ почему въ стихахъ моихъ беззвучныхъ,
Въ стихахъ плохихъ (какъ я слыхалъ отъ дамъ), Есть множество сентенцій самыхъ скучныхъ,
Незрѣлыхъ чувствъ, стремленія къ страстямъ, Невѣжества въ теоріяхъ научныхъ
И сладостной наклонности къ слезамъ,—
Картинъ же нѣтъ; а есть, такъ очепь мало, И тѣ мертвы, и вышли какъ-то вяло.
Красу въ стихахъ я рисовать боялся,— Красу дѣвицъ и женщинъ молодыхъ;
П IIы стихотвореній нашего покойнаго сотрудника. Род.