и они, я такъ же безсиленъ, какъ и все человѣчество, и такъ же безсиленъ, какъ безсильна въ этомъ случаѣ и самая наука!...
Съ чувствомъ нѣмаго, но тѣмъ не менѣе сильнаго отчаянія закрылъ я лицо руками и прилегъ, ничкомъ, на
теплую землю, нагрѣтую іюльскимъ солнцемъ. Надо мной шептали деревья; легкій вѣтерокъ сладострастно заигры
валъ съ ихъ вѣтвями и листьями и, высоко-высоко надъ землею, птицы щебетали свои веселыя пѣсенки...
А здѣсь, па землѣ, въ этомъ отдаленномъ отъ всего живаго и здороваго уголкѣ, больные люди стонутъ, пла
чутъ, скрежещутъ зубами, поютъ и смѣются... Вотъ онъ адъ-то Дантовскій... вотъ она тьма-то кромѣшная!...
Къ вечеру, часовъ въ семь, больныхъ снова увели въ палаты. Начался ужинъ. Одни отправились въ столовую, другіе остались ужинать въ палатахъ.
Когда я и мои два сосѣда стали ложиться спать, въ комнату вошелъ младшій Фельдшеръ. Онъ пришелъ, что
бы поставить студенту С—чу мушку, которую назначили ему доктора.

—....Сесипатръ Никитычъ, обратился онъ къ больному,—вамъ докторами мушка назначена, надо ее поставить...

—....Мушку?удивленно спросилъ его С—чъ.—Зачѣмъже? —....Чтобы васъ голоса больше не безпокоили. —....Мушка не поможетъ.
—....А я васъ завѣряю, что поможетъ... въ этихъ случаяхъ она всегда помогаетъ.
—....Почемъ же вы знать можете? —....Доктора говорятъ...
—....Я самъ изучалъ медицину, знаю, что мушка останется для меня безполезной и поставить ее не допущу. Должны были послать за надзирателемъ.

—....Отчего вы не хотите позволить поставить себѣ мушку? обратился къ больному надзиратель.

—....Оттого, что знаю, что она мнѣ безполезна, отвѣчалъ С—чъ.
—....Вы не можете этого знать. —....Почему же?
— Потому что вы больны. —....Боленъ? —....Да-съ.
—....Кто же вамъ это сказалъ?
—....Доктора васъ больнымъ признаютъ, да и сами вы постоянно жалуетесь, что какіе-то голоса васъ безпокоятъ. —....Ну что же изъ этого?
—....А то, что здоровые люди никакихъ голосовъ не слышатъ.
—....Чѣмъ же я боленъ по вашему? —....Съ ума сошли... С—чъ засмѣялся.
—....Чушь вы мелете! сказалъ онъ и хотѣлъ было закутаться въ одѣяло.
—....Такъ вы не дадите себѣ мушку поставить? спросилъ его снова надзиратель. —....Не дамъ-съ.
—....Я принужденъ буду поставить вамъ ее насильно. —....Какъ насильно?

—....Связавъ васъ предварительно въ горячешную рубашку.

С—чъ немного встрепенулся.

—....За что же? заговорилъ онъ, воодушевляясь.—Это вѣдь будетъ насиліе...

—....Что же съ вами дѣлать-то прикажете?

—....Такъ вы, по крайней мѣрѣ, сперва судъ, въ полномъ его составѣ, надо мной соберите,—тогда ужь, если онъ приговоритъ меня къ мушкѣ, и ставьте ее... Но этого случиться не можетъ, потому что такого вовсе и наказанія-то нѣтъ въ *Уложеніи о наказаніяхъ г. Если ate и случится, что судъ мепя къ ней приговоритъ, то
я противиться приговору суда не стану, иначе пусть мнѣ тогда вмѣсто одной—двѣ или хоть даже три мушки заразъ поставятъ...
—....По изъ чего же вы взяли, что васъ судятъ? —....А гдѣ ate я по вашему? —....Въ сумасшедшемъ домѣ. С—чъ опять засмѣялся.

—....Вздоръ! проговорилъ онъ.

—....Не вздоръ, а вамъ дѣло говорятъ, отвѣчалъ над

зиратель, которому уже надоѣла эта комедія съ мушкой.— Дадите вы себѣ ее поставить, или ужь я за рубашкой пошлю...

—....А вы непремѣнно поставите? —....Непремѣнно.

—....Ну такъ велите ужь лучше меня связать.
—....Да не лучше ли же для васъ-то бы было безъ рубашки?

—....Не лучше, потому что я ее сниму. —....Къ чему же?

—....Къ тому, что такъ какъ я сознаю, что мушка для меня безполезна, то было бы, съ моей стороны, подлымъ не снять ее, имѣя руки развязанными.
Принесли горячешную рубашку, связали его въ нее и поставили ему на шею мушку. С—чъ очень спо
койно допустилъ исполнить надъ собой всю эгу операцію и, закутавшись въ одѣяло, заснулъ какъ ни въ чемъ не бывало.
Впослѣдствіи я узналъ, что бѣдняга считалъ себя подсудимымъ но какому-то дѣлу и воображаетъ, что сидитъ въ тюрьмѣ, а не въ больницѣ.
Когда всѣ ушли, было уже десять часовъ. Въ комнатѣ было темно и только въ окно свѣтила луна. Я сѣлъ на