Нельзя сказать, чтобы Любинька была красавица, далеко нѣтъ! но въ ея наружности было такъ много увлека
тельной прелести, что рѣдко кто могъ оставаться къ Любинькѣ равнодушенъ. Одна ея улыбка очаровывала, если не всѣхъ, то очень многихъ. Въ шестнадцать лѣтъ Лю
бинька, благодаря наставленіямъ своей благодѣтельницы, могла, нисколько не стѣсняясь, одна, окруженная кава
лерами, поддерживать салонный разговоръ, удачно острить и еще удачнѣе кружить чужія головы. Успѣхъ Любиньки росъ не по днямъ, а по часамъ. О Любинькѣ стали въ Москвѣ поговаривать, какъ о довольно яркой звѣздочкѣ.
—....А что, топ cher, видѣлъ ты новенькую воспитанницу Чертополоховой? спрашивалъ московски левъ заѣзжаго петербургскаго Франта.
—....Да развѣ, она такая прелесть, что не взглянуть на нее—все равно, что быть въ Римѣ и не видать папы?
>— Почти! Ты вообразить себѣ не можешь, что это за интересное существо! Собой она, если хочешь, даже не хороша, но мила какъ бѣсенокъ! По Французски бол
таетъ, какъ истая парижанка! и увлекательна, какъ полька! Если хочешь, я пожалуй тебя познакомлю!

—....Сдѣлай одолженіе! интересно полюбоваться на вашу рѣдкость! А кстати: приволокнуться за ней можно?

—....Я не пробовалъ, но, судя по теоріи вѣроятностей, труды вѣроятно не пропадутъ даромъ!
На самомъ же дѣлѣ теорія вѣроятностей оказывалась неудобопримѣнпмой. Любинька успѣла изучить съ дѣтства всѣ тонкости кокетства. Оба пріятеля пробовали пріѣзжать къ ней и вмѣстѣ, и порознь. Любинька одина
ково любезничала, какъ съ тѣмъ, такъ и съ другимъ. Почему?—Хотите вы знать?—Причина очень простая: пи у того, ни у другаго не значилось по Формулярному списку ни благопріобрѣтеннаго, ни родоваго. Благодѣтель
ница же каждый день повторяла слѣдующую Фразу изъ «Горе отъ ума»: «Люба, mon ange, кто бѣденъ, тотъ тебѣ не пара»!—Много впрочемъ ухаживало за Любинькой и богатенькихъ ловеласовъ, въ числѣ ихъ было не мало поенныхъ, къ которымъ это прелестное существо, послѣ пряничныхъ гусаровъ, чувствовало особенное вле
ченіе. Впрочемъ съ богатенькими благодѣтельница чаще оставляла Любиньку одну въ гостиной, полуосвѣщенной одною лампою съ абажуромъ. Случалось, что гость, бе
сѣдуя съ Любинькой, подсаживался очень близко къ ней на диванъ, бралъ ея ручки и подносилъ къ своимъ сильно разгоряченнымъ губамъ. Любинька конфузилась-, но сопро
тивленіе оказывала слишкомъ слабое. Интересному гостю подобныя невинныя занятія правились. Чаще старался онъ видѣться съ Любинькой, чаще цѣловалъ ея ручку; но совсѣмъ эту ручку просить не рѣшался. Незамѣтно проходили: дни, недѣли, мѣсяцы,—интересный гость постепенно переходилъ отъ поцѣлуевъ Любинькиной ручки къ
поцѣлуямъ ея шейки и щечекъ. Случалось иногда, что подъ вліяніемъ оживленнаго разговора, разгоряченныя губы интереснаго гостя прикасались къ ея розовымъ, тепленькимъ губкамъ и тихій поцѣлуй слышался въ гостиной. Но и
послѣ поцѣлуя ни одинъ интересный гость просить руки Любинькиной не рѣшался.
—....О, еслибъ ты могла понять, какъ я люблю, обожаю тебя! шепчетъ бывало ей интересный гость.
—....О, Voldemar (или Serge), я сама страстно люблю тебя! Видишь, я вся дрожу!... Не знаю право, что со мкою дѣлается!...
—....Если ты дѣйствительно меня любишь, то докажи!... —....О, мой милый Serge (или Paul)! я на все готова для тебя! Скажи только, чего ты хочешь?
—....Приходи завтра вечеромъ, когда всѣ лягутъ спать, къ садовой калиткѣ!... Я на тройкѣ буду ждать тебя и мы поѣдемъ кататься!...
—....Ахъ нѣтъ, Paul (или Theodore)! этого я никакъ не могу! нельзя... не проси меня!
—....Но отчего же? Ты представить себѣ не можешь: какое наслажденіе доставила бы мнѣ!
—....Вотъ видишь ли что, мой милый, если тебѣ непремѣнно хочется исполнить свою прихоть, то ты самъ можешь устроить все это; а я не могу!
—....Скажи одно только слово! Нѣтъ въ мірѣ чего бы я для тебя не сдѣлалъ!
—....Попроси у моей благодѣтельницы моей руки! Она навѣрное не откажетъ тебѣ! я это знаю!... И тогда мы вмѣстѣ можемъ кататься сколько хочешь!...
—....Но... я, мой ангелъ, никакъ этого не могу! —....И я, мой херувимчикъ... никакъ не могу!
Такимъ образомъ оканчивались волокитства этихъ интересныхъ Вольдемаровъ, Сероісей, Базилей и Теодо
ровъ. Незамѣтно канулъ въ вѣчность и годъ, и другой, и третій. Интересные донъ-хувны все только куртиза
нили съ очаровательной Любинькой; но не настолько поддавались ея чарамъ, чтобы рѣшиться привязать себя къ ней узами Гименея. Любинька начинала порядкомъ злобиться на коварныхъ донъ-хуановъ. Всѣ эти милые сердцеѣды съ ихъ пожатіями и поцѣлуями , только сердили Любиньку. Она, бѣдненькая, не знала какъ и чѣмъ успокоить себя. Каждый ловеласъ какъ будто отрывалъ клоченъ отъ Любинькипа сердца. Любинька начинала страдать не на шутку. Сонъ ея сдѣлался тре
воженъ. Въ грезахъ стали представляться ей то черные, закрученные усики, то темпорусые бакенбарды, то адъю
тантскіе эксельбанты, то модный Фракъ, то желто-гаваннаго цвѣта венгерка. Усы спорили съ бакенбардами о правѣ обладанія Любинькиной ручкой. Желто-гаванная венгерка заводила ссору съ аксельбантами и Фракомъ, одерживала надъ своими соперниками побѣду и, какъ