оба и жареною миндалиною закусилъ. — Эге! подумали ловеласы,—да этотъ Индюковичъ совсѣмъ не опасенъ, настоящій теленокъ!
Составивъ такое мнѣніе о Жуанвилѣ, ловкіе ловеласы стали частенько его прикармливать. Выдававши себя за утонченнаго гастронома, Викторъ Индюковичъ пре аппе
титно глоталъ все, что ни подавалось ему изъ кулинар
наго производства Дюссо, только окрошку и салатъ не довѣрялъ никакому повару, а любилъ стряпать самъ. Хотя ник Го этихъ кушаньевъ, кромѣ его самого, не рѣшался кушать, но всѣ рѣшительно похваливали и окрошку, и
салатъ, потому собственно, что самый процессъ готовленін доставлялъ много удовольствій участвовавшимъ въ ужинѣ. Въ то время, когда Викторъ Индюковичъ на особомъ столикѣ занимался шинкованіемъ салата, растираніемъ горчицы съ прованскимъ масломъ и крошеніемъ мяса,—-оча
ровательная Любинька успѣвала перекинуться съ своими поклонниками и выразительнымъ взглядомъ, и двусмы
сленною Фразой и даже раздушенной записочкой. Всѣ эти эволюціи, благодаря наставленіямъ опытной благодѣтель
ницы, совершались Любинькой съ необыкновеннымъ искусствомъ. Она до такой степени изощрила свою систему любезнаго обращенія, что каждый изъ собесѣдниковъ былъ увѣренъ въ интимномъ, исключительномъ къ себѣ расположеніи этого милаго, чарующаго существа. И каждый, по мѣрѣ силъ и средствъ, старался раздуть зароненную имъ искорку. Для раздуванія этихъ искръ, ло
веласы выбирали преимущественно время попозднѣе вечеромъ, когда Викторъ Индюковичъ козырялъ въ клубѣ. А козырять онъ также страстно любилъ, какъ и ухажи
вать за цвѣтками, извѣстными подъ именемъ камелій. Эти двѣ слабости милаго Жуапвиля, не считая третьей: гастрономической, причиняли большое огорченіе Любипькѣ. Сама она, правда, очень любила развлеченія, но терпѣть не могла, когда развлекался ея благовѣрный. Если у себя
дома, или въ чужой гостиной, Викторъ Индюковичъ плелъ какую нибудь нисколько не интересную чепуху—Любинька не вступалась и не мѣшала врать Виктору Индюковячу; но если съ неостраго языка Виктора Индюковича сры
вался какой нибудь пошленькій комплиментъ въ пользу какой нибудь хорошенькой дамы, общей знакомой, тутъ же присутствовавшей, то Любинька дѣлалась неузнаваема. Она вспыхивала подобно ФосФоровой спичкѣ и обильный потокъ словъ въ родѣ: дуракъ, болванъ, фатъ, ба
Послѣ такого Фразернаго потока, Викторъ Индюковичъ превращался въ настоящую мокрую курицу и нескоро ужь опять собирался съ духомъ. Хорошенькой дамѣ, невинной виновницѣ неудовольствія Любиньки, дѣлалось очень неловко. Въ другой ужь разъ она не рѣшалась показы
ваться въ гостиной очаровательной Любиньки, а послѣ нѣсколькихъ подобныхъ торпедо, всѣ болѣе или ме
нѣе интересныя знакомыя Любиньки совершенно съ ней раззнакомились. Но не думайте, чтобы Любинька грустила объ этомъ, немаловажномъ повидимому, обстоя
тельствѣ. Нисколько! Она вообще предпочитала прекрас
ному женскому обществу, мужское не прекрасное. Такой вкусъ развился въ ней не самъ собой и не случайно, а подъ руководствомъ опытной ,благодѣтельницы.
— Ахъ, mon ange, Люба, восклицала неоднократно благодѣтельница, — берегись болѣе всего женщинъ!... Хотя я сама принадлежу къ этому же полу, который му
щи ны. изъ любезности называютъ прекраснымъ, но на самомъ дѣлѣ это—совершенный вздоръ!... Наши сестры
всѣ ужасныя выдумщицы... О, mon Dieu! сколько мнѣ приходилось самой отъ нихъ терпѣть!... Поѣдешь, бывало, съ какимъ нибудь молодымъ человѣкомъ, tres comme il faut, въ ресторанъ.... такъ за-просто.... поужинать въ
отдѣльной комнатѣ. Ну, что тутъ такого!... По если встрѣтишься при выходѣ изъ каречи съ своею знакомой, хотя бы съ самой интимной,—лучше ворочайся назадъ,
въ противномъ случаѣ—бѣда!... Сочинитъ на тебя такія небылицы, что повѣрить даже трудно... А Москва все-таки повѣритъ и протрезвенитъ во всѣ свои колокола!
Такія увѣщанія не могли не повліять на молодое, впечатлительное сердце Любиньки. Съ выходомъ своимъ замужъ, Любинька особенно стала опасаться за свою ре
путацію и страшась всякихъ небылицъ на свой счетъ, постаралась отстранить всякіе поводы къ нимъ.
Изъ посѣтителей пепрекраснзго пола чаще извѣщали
Любипьку адъютантскіе аксельбанты съ различными фи
зіономіями. Бывали у пей экеельбанты и съ черными волосяными украшеніями, и съ темиорусыми, и съ бѣло
курыми. Навёртывались иногда п съ рыженькими. Часто стала появляться въ гостиной Любиньки даже рыжень
кая венгерка, облекавшая не совсѣмъ стройный корпусъ молодого человѣка по Фамиліи Хватина. Голова у этого господина была не изъ тѣхъ, которыя занимаются какими нибудь полезными изобрѣтеніями или такъ какими нибудь серьезными занятіями. Нѣтъ. Устройство этой головы было приспособлено единственно къ однимъ только на
слажденіямъ жизнію, а разрѣшеніемъ какихъ бы то ня было жизненныхъ вопросовъ она не способна была зани
вала самые уклончивые отвѣты, по при томъ съ такою улыбочкой, которая безъ словъ краснорѣчиво говорила, что Хватинъ себѣ на умѣ: все знаетъ да сказать не хо
Составивъ такое мнѣніе о Жуанвилѣ, ловкіе ловеласы стали частенько его прикармливать. Выдававши себя за утонченнаго гастронома, Викторъ Индюковичъ пре аппе
титно глоталъ все, что ни подавалось ему изъ кулинар
наго производства Дюссо, только окрошку и салатъ не довѣрялъ никакому повару, а любилъ стряпать самъ. Хотя ник Го этихъ кушаньевъ, кромѣ его самого, не рѣшался кушать, но всѣ рѣшительно похваливали и окрошку, и
салатъ, потому собственно, что самый процессъ готовленін доставлялъ много удовольствій участвовавшимъ въ ужинѣ. Въ то время, когда Викторъ Индюковичъ на особомъ столикѣ занимался шинкованіемъ салата, растираніемъ горчицы съ прованскимъ масломъ и крошеніемъ мяса,—-оча
ровательная Любинька успѣвала перекинуться съ своими поклонниками и выразительнымъ взглядомъ, и двусмы
сленною Фразой и даже раздушенной записочкой. Всѣ эти эволюціи, благодаря наставленіямъ опытной благодѣтель
ницы, совершались Любинькой съ необыкновеннымъ искусствомъ. Она до такой степени изощрила свою систему любезнаго обращенія, что каждый изъ собесѣдниковъ былъ увѣренъ въ интимномъ, исключительномъ къ себѣ расположеніи этого милаго, чарующаго существа. И каждый, по мѣрѣ силъ и средствъ, старался раздуть зароненную имъ искорку. Для раздуванія этихъ искръ, ло
веласы выбирали преимущественно время попозднѣе вечеромъ, когда Викторъ Индюковичъ козырялъ въ клубѣ. А козырять онъ также страстно любилъ, какъ и ухажи
вать за цвѣтками, извѣстными подъ именемъ камелій. Эти двѣ слабости милаго Жуапвиля, не считая третьей: гастрономической, причиняли большое огорченіе Любипькѣ. Сама она, правда, очень любила развлеченія, но терпѣть не могла, когда развлекался ея благовѣрный. Если у себя
дома, или въ чужой гостиной, Викторъ Индюковичъ плелъ какую нибудь нисколько не интересную чепуху—Любинька не вступалась и не мѣшала врать Виктору Индюковячу; но если съ неостраго языка Виктора Индюковича сры
вался какой нибудь пошленькій комплиментъ въ пользу какой нибудь хорошенькой дамы, общей знакомой, тутъ же присутствовавшей, то Любинька дѣлалась неузнаваема. Она вспыхивала подобно ФосФоровой спичкѣ и обильный потокъ словъ въ родѣ: дуракъ, болванъ, фатъ, ба
ранья, nijcman голова, проливался на распомажеппую, съ англійскимъ проборомъ, голову Виктора Индюковича.
Послѣ такого Фразернаго потока, Викторъ Индюковичъ превращался въ настоящую мокрую курицу и нескоро ужь опять собирался съ духомъ. Хорошенькой дамѣ, невинной виновницѣ неудовольствія Любиньки, дѣлалось очень неловко. Въ другой ужь разъ она не рѣшалась показы
ваться въ гостиной очаровательной Любиньки, а послѣ нѣсколькихъ подобныхъ торпедо, всѣ болѣе или ме
нѣе интересныя знакомыя Любиньки совершенно съ ней раззнакомились. Но не думайте, чтобы Любинька грустила объ этомъ, немаловажномъ повидимому, обстоя
тельствѣ. Нисколько! Она вообще предпочитала прекрас
ному женскому обществу, мужское не прекрасное. Такой вкусъ развился въ ней не самъ собой и не случайно, а подъ руководствомъ опытной ,благодѣтельницы.
— Ахъ, mon ange, Люба, восклицала неоднократно благодѣтельница, — берегись болѣе всего женщинъ!... Хотя я сама принадлежу къ этому же полу, который му
щи ны. изъ любезности называютъ прекраснымъ, но на самомъ дѣлѣ это—совершенный вздоръ!... Наши сестры
всѣ ужасныя выдумщицы... О, mon Dieu! сколько мнѣ приходилось самой отъ нихъ терпѣть!... Поѣдешь, бывало, съ какимъ нибудь молодымъ человѣкомъ, tres comme il faut, въ ресторанъ.... такъ за-просто.... поужинать въ
отдѣльной комнатѣ. Ну, что тутъ такого!... По если встрѣтишься при выходѣ изъ каречи съ своею знакомой, хотя бы съ самой интимной,—лучше ворочайся назадъ,
въ противномъ случаѣ—бѣда!... Сочинитъ на тебя такія небылицы, что повѣрить даже трудно... А Москва все-таки повѣритъ и протрезвенитъ во всѣ свои колокола!
Такія увѣщанія не могли не повліять на молодое, впечатлительное сердце Любиньки. Съ выходомъ своимъ замужъ, Любинька особенно стала опасаться за свою ре
путацію и страшась всякихъ небылицъ на свой счетъ, постаралась отстранить всякіе поводы къ нимъ.
При такой искусной тактикѣ, злымъ язычкамъ приходилось только облизываться. To-есть по русской пословицѣ: око и видѣло, да зубъ не могъ взять.
Изъ посѣтителей пепрекраснзго пола чаще извѣщали
Любипьку адъютантскіе аксельбанты съ различными фи
зіономіями. Бывали у пей экеельбанты и съ черными волосяными украшеніями, и съ темиорусыми, и съ бѣло
курыми. Навёртывались иногда п съ рыженькими. Часто стала появляться въ гостиной Любиньки даже рыжень
кая венгерка, облекавшая не совсѣмъ стройный корпусъ молодого человѣка по Фамиліи Хватина. Голова у этого господина была не изъ тѣхъ, которыя занимаются какими нибудь полезными изобрѣтеніями или такъ какими нибудь серьезными занятіями. Нѣтъ. Устройство этой головы было приспособлено единственно къ однимъ только на
слажденіямъ жизнію, а разрѣшеніемъ какихъ бы то ня было жизненныхъ вопросовъ она не способна была зани
маться. Даже разсуждать о самыхъ удовольствіяхъ она много не любила. Въ случаѣ же крайней надобности да
вала самые уклончивые отвѣты, по при томъ съ такою улыбочкой, которая безъ словъ краснорѣчиво говорила, что Хватинъ себѣ на умѣ: все знаетъ да сказать не хо