не то вязали—чортъ ихъ знаетъ! Вотъ Семенъ Григорьевичъ (молодой баринъ тутъ одинъ есть, весельчакъ та
кой—чудо!) и говоритъ мнѣ: «Вань! Вань! знаешь,
какъ этихъ самыхъ барышень, что у Ѳедюхина въ домѣ живутъ, звать?»—Какъ? говорю. — «Да мегелистки,
говоритъ, самое имъ прозваніе, гулящая значитъ, одно слово!»—Да, говорю, оно точно, что ловко это по на
стоящему времени для благородства этого самаго; скажи таперь: гулящая—всякій пойметъ, а мегелистка-ио,
это еще сразу не видать, что означаетъ, можетъ что и хорошее...—«Да! говоритъ Семенъ Григорьевичъ,—это точно—поделикатнѣе значитъ. Ну, одначе, Ванька, эта старшая мегелистка, больно она тово... съ рожи смаз
лива, прахъ ее возьми... право!» — Что-жь, говорю, Семенъ Григорьевичъ, зачѣмъ же дѣло стало? громых
ните, говорю, вы ваше чувствіе сейчасъ же, не теряя времени... долго ли? Такъ итакъ, молъ, барышня, такъ какъ вы, дескать, мое сердце красотой вашей плѣнили (теперь по благороднѣе утраФлять надо—оно вѣрнѣй!), то я, значитъ, въ полномъ размѣрѣ свое чувствіе вамъ показать желаю... Чего же ждать? обпаковенпо... дѣло извѣстное...
«Ну, собрались... пошли... идемъ мы это, а Семенъ Григорьевичъ то и дѣло: «Ахъ, Ванюшка, какъ она моему сердцу пріятна... Ббоже!»—Что-жь, говорю, и превосходно... самое чувствіе...—«И какъ оиа, говоритъ, это красива... ручки, ножки, губки... ну и про
чее тамъ...»—Въ самомъ видѣ, говорю. — «Какъ бы
намъ, Ванька, насчетъ любови ейной дѣла смастерить? ужь я, кажись, душу прозакладываю...» — Будьте покойны, говорю, будьте покойны! нетто она, меіе
лисгѵка-то, не такая же юбка, какъ и прочія?... Чуть деньги почуютъ, то онѣ словно звѣри лютые, такъ па человѣка и лѣзутъ...
«Вотъ приходимъ... Онѣ обнаковенно шьютъ это тамъ... Квартира это маленькая, бѣдная... ну, одначе чистота... «Что вамъ нужно?» спрашиваетъ мегелистка эта, зазноба Семена Григорьевича.—Да вотъ, говоритъ Семенъ Григорьевичъ,—мы прослышали, будто бы вы цвѣты пріятные продаете... — «Нѣтъ, говоритъ меіслистка, — это вы совершенно ошиблись, потому что здѣсь не цвѣточный магазинъ».—Ахъ,-говоритъ Семенъ Григорьевичъ (и таково онъ жалобно глаза подъ лобъ закатилъ—смѣхъ, право!),—совсѣмъ вы напротивъ раз
суждаете! Какъ же можно, чтобы здѣсь цвѣтовъ не было, когда вы, сударыня, сами, можно’ сказать, цвѣточекъ-съ, эксъ-букетъ, одно слово!—Та такъ это брови сурово сдвинула и говоритъ:—«Вы господинъ, совсѣмъ дуракъ! Ежели вы только для такихъ разговоровъ сюда пришли, то я васъ попросила бы, чтобы, значитъ, вонъ!»—Ахъ, говоритъ Семенъ Григорьевичъ, совсѣмъ
вы меня, барышня, дурно поняли; я совсѣмъ честный человѣкъ, ей-богу!...—Тутъ ужь она, мегелистка эта самая, въ самое, значитъ, это свое благородство вдарилась:—«Ахъ вы подлецъ! кричитъ, я сейчасъ позову двор
ника, и онъ васъ въ шею!» А сама глазами это поводитъ, покраснѣла... благимъ матомъ орётъ... Семенъ Григорье
вичъ маленько того... струсилъ... и задомъ, задомъ...
къ дверямъ попятился. . Ну, ужь тутъ я не выдержалъ и, подошедши къ ней, показалъ ей кулакъ—любуйся,
дескать. «Ежели вы, говорю, мамзель, на мужчину этакъто еще минуточку покричите, то я, видитъ Богъ, не посмотря па то, что вы мегелистка какая тамъ ни наесть, сейчасъ васъ, на этомъ самомъ мѣстѣ, оченно пребольно ушибу»... Она, увидамши кулакъ, притихла,
присмирѣла. «Идемъ! говорю я Семену Григорьевичу,— уйдемъ отъ грѣха; еще пожалуй на крикъ люди сбѣгутся... упаси Боже!...»
«Да! вотъ оно, благородство-то... шельма эдакая! Ежели тебѣ что предлагаютъ и это самое тебѣ не но скусу—откажись! откажись... только чтобы безъ крику: оченно, дескать, за ласку благодарна, одначе вы мнѣ не по нраву... А то крикъ: ахъ! ухъ! охъ!... Скажите на милость, а? экая недотрога!!! ужь будто господамъ и пошутить съ тобой нельзя... благородство, какъ же!! Нѣ-ѣтъ! это благородство совсѣмъ, такъ сказать, не
потребное... оно намъ не съ руки... Нѣ-ѣтъ-съ! покорнѣйше васъ благодарю!!!
III
ВЪ ТРАКТИРѢ. ОСКОРБЛЕННЫЙ РОДИТЕЛЬ. «БОРОДА—
ПЛЕВОЕ ДѢЛО!». «СТЕРВОЗА».
Изъ многаго множества лицъ, которыхъ мнѣ пришлось встрѣтить но моемъ возвращеніи на родину, я выберу только такихъ, которыя представляютъ собою поболѣе интереса, какъ но своей типичности, такъ и по отношенію къ основной идеѣ моего разсказа.
Послѣ разнообразныхъ встрѣчъ, сначала занимавшихъ меня, разобщившагося съ бытомъ родиаго городка, а
потомъ и значительно иоиадоѣвшихъ мнѣ, приближался я въ одно прекрасное утро къ дверямъ одного увесе
лительнаго заведенія, занимавшаго весьма видное мѣсто въ лѣтописи всеобщихъ дракъ и зубодробительныхъ побоищъ роднаго городка.
Тяжелая, запотѣлая и закоитѣлая дверь, обитая изодранной, висѣвшей клочьями рогожей, заскрипѣла на ржавыхъ петляхъ и растворившись, представила гла
замъ моимъ возможность любоваться на внутренность сего злачнаго мѣста.
Въ увеселительномъ заведеніи купца Шилохвостова «Чайпой Фанталъ» веселье шло неописуемое... гремѣла шарманка... бѣгали половые... звенѣли стаканы и цѣ
кой—чудо!) и говоритъ мнѣ: «Вань! Вань! знаешь,
какъ этихъ самыхъ барышень, что у Ѳедюхина въ домѣ живутъ, звать?»—Какъ? говорю. — «Да мегелистки,
говоритъ, самое имъ прозваніе, гулящая значитъ, одно слово!»—Да, говорю, оно точно, что ловко это по на
стоящему времени для благородства этого самаго; скажи таперь: гулящая—всякій пойметъ, а мегелистка-ио,
это еще сразу не видать, что означаетъ, можетъ что и хорошее...—«Да! говоритъ Семенъ Григорьевичъ,—это точно—поделикатнѣе значитъ. Ну, одначе, Ванька, эта старшая мегелистка, больно она тово... съ рожи смаз
лива, прахъ ее возьми... право!» — Что-жь, говорю, Семенъ Григорьевичъ, зачѣмъ же дѣло стало? громых
ните, говорю, вы ваше чувствіе сейчасъ же, не теряя времени... долго ли? Такъ итакъ, молъ, барышня, такъ какъ вы, дескать, мое сердце красотой вашей плѣнили (теперь по благороднѣе утраФлять надо—оно вѣрнѣй!), то я, значитъ, въ полномъ размѣрѣ свое чувствіе вамъ показать желаю... Чего же ждать? обпаковенпо... дѣло извѣстное...
«Ну, собрались... пошли... идемъ мы это, а Семенъ Григорьевичъ то и дѣло: «Ахъ, Ванюшка, какъ она моему сердцу пріятна... Ббоже!»—Что-жь, говорю, и превосходно... самое чувствіе...—«И какъ оиа, говоритъ, это красива... ручки, ножки, губки... ну и про
чее тамъ...»—Въ самомъ видѣ, говорю. — «Какъ бы
намъ, Ванька, насчетъ любови ейной дѣла смастерить? ужь я, кажись, душу прозакладываю...» — Будьте покойны, говорю, будьте покойны! нетто она, меіе
лисгѵка-то, не такая же юбка, какъ и прочія?... Чуть деньги почуютъ, то онѣ словно звѣри лютые, такъ па человѣка и лѣзутъ...
«Вотъ приходимъ... Онѣ обнаковенно шьютъ это тамъ... Квартира это маленькая, бѣдная... ну, одначе чистота... «Что вамъ нужно?» спрашиваетъ мегелистка эта, зазноба Семена Григорьевича.—Да вотъ, говоритъ Семенъ Григорьевичъ,—мы прослышали, будто бы вы цвѣты пріятные продаете... — «Нѣтъ, говоритъ меіслистка, — это вы совершенно ошиблись, потому что здѣсь не цвѣточный магазинъ».—Ахъ,-говоритъ Семенъ Григорьевичъ (и таково онъ жалобно глаза подъ лобъ закатилъ—смѣхъ, право!),—совсѣмъ вы напротивъ раз
суждаете! Какъ же можно, чтобы здѣсь цвѣтовъ не было, когда вы, сударыня, сами, можно’ сказать, цвѣточекъ-съ, эксъ-букетъ, одно слово!—Та такъ это брови сурово сдвинула и говоритъ:—«Вы господинъ, совсѣмъ дуракъ! Ежели вы только для такихъ разговоровъ сюда пришли, то я васъ попросила бы, чтобы, значитъ, вонъ!»—Ахъ, говоритъ Семенъ Григорьевичъ, совсѣмъ
вы меня, барышня, дурно поняли; я совсѣмъ честный человѣкъ, ей-богу!...—Тутъ ужь она, мегелистка эта самая, въ самое, значитъ, это свое благородство вдарилась:—«Ахъ вы подлецъ! кричитъ, я сейчасъ позову двор
ника, и онъ васъ въ шею!» А сама глазами это поводитъ, покраснѣла... благимъ матомъ орётъ... Семенъ Григорье
вичъ маленько того... струсилъ... и задомъ, задомъ...
къ дверямъ попятился. . Ну, ужь тутъ я не выдержалъ и, подошедши къ ней, показалъ ей кулакъ—любуйся,
дескать. «Ежели вы, говорю, мамзель, на мужчину этакъто еще минуточку покричите, то я, видитъ Богъ, не посмотря па то, что вы мегелистка какая тамъ ни наесть, сейчасъ васъ, на этомъ самомъ мѣстѣ, оченно пребольно ушибу»... Она, увидамши кулакъ, притихла,
присмирѣла. «Идемъ! говорю я Семену Григорьевичу,— уйдемъ отъ грѣха; еще пожалуй на крикъ люди сбѣгутся... упаси Боже!...»
«Да! вотъ оно, благородство-то... шельма эдакая! Ежели тебѣ что предлагаютъ и это самое тебѣ не но скусу—откажись! откажись... только чтобы безъ крику: оченно, дескать, за ласку благодарна, одначе вы мнѣ не по нраву... А то крикъ: ахъ! ухъ! охъ!... Скажите на милость, а? экая недотрога!!! ужь будто господамъ и пошутить съ тобой нельзя... благородство, какъ же!! Нѣ-ѣтъ! это благородство совсѣмъ, такъ сказать, не
потребное... оно намъ не съ руки... Нѣ-ѣтъ-съ! покорнѣйше васъ благодарю!!!
III
ВЪ ТРАКТИРѢ. ОСКОРБЛЕННЫЙ РОДИТЕЛЬ. «БОРОДА—
ПЛЕВОЕ ДѢЛО!». «СТЕРВОЗА».
Изъ многаго множества лицъ, которыхъ мнѣ пришлось встрѣтить но моемъ возвращеніи на родину, я выберу только такихъ, которыя представляютъ собою поболѣе интереса, какъ но своей типичности, такъ и по отношенію къ основной идеѣ моего разсказа.
Послѣ разнообразныхъ встрѣчъ, сначала занимавшихъ меня, разобщившагося съ бытомъ родиаго городка, а
потомъ и значительно иоиадоѣвшихъ мнѣ, приближался я въ одно прекрасное утро къ дверямъ одного увесе
лительнаго заведенія, занимавшаго весьма видное мѣсто въ лѣтописи всеобщихъ дракъ и зубодробительныхъ побоищъ роднаго городка.
Тяжелая, запотѣлая и закоитѣлая дверь, обитая изодранной, висѣвшей клочьями рогожей, заскрипѣла на ржавыхъ петляхъ и растворившись, представила гла
замъ моимъ возможность любоваться на внутренность сего злачнаго мѣста.
Въ увеселительномъ заведеніи купца Шилохвостова «Чайпой Фанталъ» веселье шло неописуемое... гремѣла шарманка... бѣгали половые... звенѣли стаканы и цѣ