Послѣдніе лучи солнца, закатившагося за дальнія рощи, догорали на западѣ; на востокѣ виднѣлся блѣдный серпъ молодаго мѣсяца. Томительная жара іюльскаго дня спала; наступалъ ясный, тихій вечеръ. Уѣздный городъ Черепицыиъ, сонный и безмолвный съ са

маго полудня, оживился и заговорилъ; открылись ставни его укромныхъ домиковъ, задымились въ этихъ доми

кахъ самовары; проснулся даже самъ градскій голова Кузьма Демидычъ и, громогласно зѣвнувъ, приказалъ подать себѣ граФинъ квасу со-льдомъ; проснулся даже квартальный Болтуйцевъ и уже успѣлъ на кого-то такъ грозно прикрикнуть, что встревожилъ свою сосѣдку, ку
печескую вдову МанеФу Ѳеранонтовну, которая еще вовсе не располагала проснуться; разбуженная ужаснымъ кри
комъ блюстителя чедеепицынскаго порядка, она пугливо вскинула голову; но, разобравъ, чей это голосъ, сей

часъ же успокоилась, отбросила набѣжавшія на лицо

пряди волосъ и протерла свои/аспанпые глазки обоими кулачками, изъ которыхъ каждый величиною былъ съ двадцатифунтовое пушечное ядро.
— Ахъ, что за голосъ у этого Павла Степаныча! помыслила МаисФа Ѳерапонтовна, зѣвнувъ съ какой-то сладчайшей потяготой,—и помыслила не съ укоризной,
а съ тѣмъ же чувствомъ, съ какимъ наши барынимеломанки говорятъ о голосѣ очаровательнаго Станіо.— Ахъ, что за голосъ! еще разъ подумала она, закрывъ глазки. И вотъ, въ ея воображеніи возникла статная Фигура высокаго, облаго, военнаго человѣка, съ лицомъ, цвѣтущимъ самымъ аркадскимъ здоровьемъ, съ черными усами, съ прожигательными взорами. Все выше и выше стала подниматься высокая грудь МанеФЫ Ѳерапоптовны, волнуемая какимъ-то невѣдомымъ чувствомъ, и воспрянула наконецъ купчиха со своего вдовьяго ложа, и по
слала неизмѣнную Агашку просить Павла Степаныча на чашку чаю
Въ эти-то минуты нисшествія на землю благодатнаго вечера, лѣкарь Сергѣй Петровичъ Пчельниковъ одиноко ходилъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ. Пчельниковъ въ прошедшемъ мѣсяцѣ окончилъ университетскій курсъ и три дня тому назадъ пріѣхалъ на родину, въ городъ Черепицыиъ, къ теткѣ Аннѣ Платоновнѣ Фирстовой, единственной своей родственницѣ, съ цѣлью немного отдохнуть послѣ трудовъ выпускнаго экзамена и потомъ заняться диссертаціей. Теперь онъ былъ одинъ. Анна Платоновна, исполняя обѣщаніе, данное ею еще въ то
время, когда племянникъ поступалъ въ университетъ: сходить на поклоненіе къ угоднику въ дальній монастырь въ томъ случаѣ, если Сережа благополучно кон
читъ курсъ, — отправилась на богомолье; работница Авдотья, единственная прислуга въ домѣ Фирстовой, пользуясь отсутствіемъ хозяйки, побѣжала иавѣстить неизбѣжнаго кума-солдата и оставила молодаго барина наединѣ съ самимъ собою. Но Пчельниковъ не чувство
валъ своего одиночества. Долго ходилъ онъ по комнатѣ,
весь погруженный въ воспоминанія прошлаго; потомъ остановился у окна и сталъ глядѣть въ зарѣчную даль,
не замѣчая ни теченія времени, ни того, какъ мало по малу номеркали небеса и вечернія тѣни падали на землю.
На туманномъ фонѣ голубой дали, слабо озаренной кроткимъ сіяніемъ мѣсяца, передъ нимъ рисовались знакомыя картины давпо-минувшаго: грязное уличное дѣтство, отчаянная борьба съ непобѣдимою нуждой, смерт
ные одры отца и матери. Вспомнилось .ему, какъ его мать за нѣсколько минутъ до кончины, устремивъ на свою сестру, Айну Платоновну, потухающій взоръ, по
ручала ея попеченіямъ своего Сережу и умоляла ее не покинуть его такимъ кротко-страдальческимъ голосомъ,
отъ котораго дрогнули, бы даже камни; вспомнилось, какъ вѣчно строгая Анна Платоновна обѣщала ей по

заботиться о сироткѣ и о чемъ-то долго говорила ей

съ необыкновенно сердитымъ выраженіемъ лица, новъ самомъ тонѣ ея голоса было что-то такое, отчего уми

рающая успокоилась, а у него, ребенка, стало легко и

отрадно па сердцѣ; вспомнилось, какъ вередъ лицомъ отходящей вт. вѣчность матери эта сердитая женщина положила свои сухія руки па его голову, и закапали ея теплыя слезы на его лицо и рубашонку... И не измѣнила Анна Платоновна своимъ обѣщаніямъ. Замѣ
тивъ вт. племянникѣ страсть кт. знанію, она рѣшилась пустить его-по ученой части, махнувъ рукой па всѣ совѣты и заклятія уѣздныхъ кумушекъ и старичковъ, рисовавшихъ передъ ней завидныя картины чиновнической службы; но мнѣнію этихъ мудрыхъ людей сча
стливая будущность могла ожидать мальчика только на стулѣ какой нибудь канцеляріи или правленія. Анна Платоновна, будучи сама женщина необразованная, едва умѣвшая читать и писать, какъ-то смутно и въ то же время неотразимо чувствовала могущество прочнаго обра
зованія; она всѣ свои средства употребила на то, чтобы вывести племянника на хорошую, широкую дорогу; безъ ея помощи онъ никогда не достигъ бы до университета; наслѣдства его родителей недостало даже на ихъ похо
роны, званіе его,—онъ былъ родомъ мѣщанинъ,—не давало ему никакихъ правъ на общественное содѣйствіе въ дѣлѣ образованія, а Ломоносовыми родятся немногіе. Только теперь понималъ Пчельниковъ, сколько здравыхъ

НА РОДИНҌ РАЗСКАЗЪ.

I