ности, къ которой стремился въ продолженіе всей жизни, онъ потерялся и упалъ духомъ. Чтобы поддержать свое существованіе, съ большимъ трудомъ добился онъ званія
уѣзднаго учителя и получилъ мѣсто въ городѣ Черепицынѣ, въ городѣ, далекомъ не только отъ столицъ, но и отъ всякой живой мысли и умственнаго движенія.
Чтобы еще болѣе познакомиться съ товарищемъ Пчельникова, скажемъ, что опъ говорилъ охотно и много, плохо выговаривалъ букву р, любилъ, чтобы его слушали и часто перебивалъ собесѣдника; если желалъ при
дать своей рѣчи болѣе выразительности, то произносилъ слова съ разстановкой, при каждой разстановкѣ тыкалъ пальцемъ впередъ или въ грудь слушателя и наклонялъ голову, отчего безпрерывно долженъ былъ поправлять очки и волосы. Звали его Илья Ильичъ.
— Спасибо, что не позабылъ, промолвилъ Пчельниковъ, радостно и дружелюбію пожимая руки учителя.— Я заходилъ къ тебѣ...
— Слышалъ, слышалъ, заторопился Погостовъ.— Я неподалеку въ село ѣздилъ, нужно было. Сейчасъ
вернулся, слышу: Сережа пріѣхалъ. Вотъ неожиданная радость! Стремлюсь, ничего не вижу, какого-то барина
чуть съ ногъ не сшибъ; тотъ было съ замѣчаніемъ,— провались ты съ замѣчаніемъ! Мнѣ бы Сережку поско
рѣй увидать! Ну что, какъ, голубчикъ? кончилъ? лѣкарь? — Да, кончилъ...
— Поздравляю! воскликнулъ учитель, одушевляясь все болѣе и болѣе и изо всѣхъ силъ потрясая руки Пчельникова въ своихъ рукахъ.—Отъ души поздравляю!
Передъ тобой теперь широкій, славный путь. Пользы, братъ, пользы больше! На этомъ пути много добра можно принести. Конечно, не безъ труда, — и люди черствы, и преградъ много. Ничего, смѣлѣй! Не унывай!
не падай духомъ! Ну, я тебя совсѣмъ заговорилъ! Извини, голубчикъ. Здѣсь и поговорить не съ кѣмъ. Радъ старому товарищу, какъ отцу родному.
— Садись же, садись, упрашивалъ лѣкарь.
— Постой, дай посмотрѣть на тебя какъ слѣдуетъ, говорилъ неугомонный Илья Ильичъ и, повернувъ товарища къ свѣту, началъ впіімателыю его разсматри
вать.—Да, перемѣнился, постарѣлъ. Худъ, морщинки... Шибко работалъ, сейчасъ видно. Съ румянцемъ-то да
леко не уѣдешь, работа не спой братъ. И нужды видно хватилъ, да? Эхъ-хе-хе! Хорошо тому на свѣтѣ жить, кого родятъ да на ватку положатъ; а выростетъ, да
дутъ ему денегъ,—и пошелъ малый по свѣту щеголять

Что ему не жить? Въ карманѣ есть, протекція имѣется; служить захотѣлъ, дядюшка мѣсто дастъ; жениться— тетушка женитъ. А нашему брату, мѣщанипу горемыч

ному, прежде въ потѣ лица полжизнн протрудится надо,
чтобы до краснаго денька дожить. То-то, небось, тетка радуется. Гдѣ она?
— Пошла на богомолье. Я второй день одинъ.
— Ну, разсказывай, разсказывай, заторопился Погостовъ, сажая товарища и присѣвъ рядомъ съ нимъ; но тотчасъ же завертѣлся на стулѣ и сказалъ съ шу
точной гримасой: — Эхъ, жалко! Одного недостаетъ: нечѣмъ наше свиданье спрыснуть.
— Да ты развѣ пьешь теперь? спросилъ Пчельниковъ. Вопросъ этотъ былъ, впрочемъ, совершенно лишній; отъ учителя весьма ощутительно попахивало во
дочкой, да и самое лицо его изобличало въ немъ не послѣдняго охотника выпить.
— Захолустье, братъ, чему не научитъ, вздохнулъ Илья Ильичъ, замѣтивъ удивленіе лѣкаря, н горестно понурилъ голову.
— Ну такъ постой, я поищу, у тетки кажется была водка.—И, порывшись въ шкаФу, Пчельниковъ извлекъ оттуда цѣлый штофъ темной жидкости.—Не знаю только, замѣтилъ онъ, поставивъ посудину на столъ,—по вкусу-ль
тебѣ придется, тре®олыо настоена. Тетка пьетъ; здѣшній лѣкарь велѣлъ ей, для здоровья.
— Ничего, давай съ треФолыо, сказалъ Погостовъ, совѣстливо избѣгая взоровъ лѣкаря,—я самъ предпочитаю горькія. Закусить—ломоть чернаго хлѣба, разно
соловъ не люблю. Выпьемъ! предложилъ онъ, наполняя рюмку.
— Уволь. Не пыо, отклонился Пчельниковъ.
— Напрасно, потужилъ Илья Ильичъ, но тотчасъ же смекнулъ, что тужить тутъ не о чемъ, а скорѣе надо радоваться.—Впрочемъ, нѣтъ! не пей, Сережа, не пей! быстро заговорилъ онъ убѣдительнымъ голосомъ.—Если я еще могу добрый совѣтъ дать,—вотъ тебѣ мой совѣтъ: не пей! Мало совѣтъ,—просьба, мольба, закля
тіе. Много свѣтлыхъ умовъ отнялъ этотъ самоплясъ у нашей матуіики-Россіи. Тебѣ надо беречь силы, тебя жизнь зоветъ для дѣятельности. А это—живая могила,
въ которой человѣкъ, всю жизнь умирая, переживаетъ смерть своихъ силъ, надеждъ и лучшихъ чувствъ. Нѣтъ, не пей, Сережа.
— Совѣтъ, братъ, хорошъ,—да что-жь самъ-то ты... — Э! Я—погибшій человѣкъ! тихо промолвилъ учитель, махнувъ рукой, и со вздохомъ глянулъ въ сторону.
Лѣкаря непріятно передернуло отъ послѣднихъ словъ Погостова; что-то похожее на чувство горькаго разочарованія шевельнулось въ его сердцѣ.

— Однако, что тебя заставляетъ пить? спросилъ онъ, пытливо взглядывая на товарища.

— Что?... Видишь ли... Ну, да обо мнѣ послѣ, торопливо промолвилъ Погостовъ, стараясь дать другое направленіе разговору, принявшему такой непріятный