то ясный вечеръ и густой, тѣнистый садъ; то мрачныя стѣны храма съ потемнѣвшими отъ времени иконами; то длинную дорожку городскаго бульвара,—и въ этомъ
саду, въ этомъ храмѣ, вездѣ онъ видѣлъ красивую русую дѣвушку, съ грустнымъ лицомъ, съ большими
глазами, въ которыхъ свѣтилось такъ много чистой и нѣжной любви къ нему...
— Нѣтъ, ужь видно мнѣ нынче не читать! сказалъ онъ наконецъ, опомнившись, и оттолкнулъ отъ себя.— И къ чему вдругъ привяжутся эти ненужныя мечты,
ненужныя желанья! — Онъ всталъ, подошелъ къ окпу и отворилъ ставни.
Чудная, благоуханная ночь пахнула на него всѣмъ своимъ чарующимъ обаяніемъ; она точно звала, точно манила его къ .себѣ. Чувство невыразимаго сожалѣнія о навсегда утраченномъ счастіи подступило къ его сердцу; жгучее ощущеніе одиночества охватило его грудь и вы
жало изъ глазъ невольныя слезы. «Наденька! Наденька!» прошепталъ онъ въ какомъ-то томительномъ полуза
бытьѣ,—и вотъ, ему показалось, что прямо противъ окна, около дерева, стоитъ чья-то тѣнь... Пчельниковъ дрогнулъ, пошатнулся впередъ, схватился руками за подоконникъ и замеръ въ этомъ положеніи... Нѣтъ,
нѣтъ! Глаза не обманываютъ его,—это не тѣнь, не призракъ разстроеннаго воображенія, это живое существо, это стройная, женская Фигура... Вотъ она отдѣ
лилась отъ дерева, ступила шагъ впередъ, протягиваетъ къ нему руки...
— Сережа! раздался въ ночной тишинѣ прерывистый, задыхающійся ш о и отъ.

— Надя! чуть не крикнулъ Пчельниковъ и, схвативъ фуражку, быстро выбѣжалъ изъ комнаты.

ІӀӀ

Скверно кончилось послѣднее свиданіе Пчельникова сч, Наденькой. Бахваловъ хорошо зналъ о прежнихъ отно
шеніяхъ лѣкаря къ его женѣ. Узнавъ отъ городскихъ кумушекъ и сватовъ, разносчиковъ новостей и сплетней, о пріѣздѣ Пчельникова, онъ началъ зорко смотрѣть за женою и въ то же время наружною безпечностью успѣлъ такъ обмануть ее, что бѣдная женщина сразу попалась въ разставленные силки. Воспользовавшись отъѣздомъ мужа куда-то за городъ по дѣламъ, Наденька рѣшилась повидаться съ Пчельниковымъ; она не знала, что за каждыми, ея шагомъ слѣдятъ нѣсколько глазъ, что самый отъѣздъ мужа—ничто иное, какъ ловко подготовленная комедія. И комедія эта разыгралась тѣмъ, что Бахва
ловъ накрылъ свою жену съ любовникомъ въ 12-мъ часу ночи, за городомъ, йодъ Дубками (такъ называлось мѣсто, куда городская молодежь собиралась гіо праздникамъ коротать лѣтніе вечера),—накрылъ въ то время,
когда Наденька, обливаясь горючими слезами, передавала лѣкарю печальный разсказъ о своихъ страданіяхъ. Скан
далъ этотъ, самъ по себѣ, обошелся довольно тихо, безъ всякихъ раздирательныхъ эффектовъ. Бахваловъ, не смотря на всю свою необузданность, не хотѣлъ да

вать этому дѣлу огласку. Ему нужно было только найти причину, чтобы давить и мучить свою жену безъ за

зрѣнія совѣсти; доселѣ онъ мучилъ ее безъ причины,
и отъ того его совѣсть по временамъ не совсѣмъ пріятно пошевеливалась. Теперь причина была иайдепа. Онъ
удовольствовался только тѣмъ, что обругалъ лѣкаря самыми краснорѣчивыми выраженіями, и увлекъ за собою жепу, какъ волкъ увлекаетъ безсильную жертву въ свое лѣсное логовище.
Одиако, на другое же утро вѣсть о скандалѣ подъ Дубками быстрѣе молніи разнеслась по городу. Невоз
можно описать того виечатлѣиія, которое произвела эта вѣсть на мирныхъ черепицыискихъ обывателей. Давно уже въ городѣ чувствовалось крайнее оскудѣніе новостей, бъ тѣхъ поръ, какъ у мѣщанки Ііандараковой пропалъ
ея 123-хъ лѣтній дѣдъ, и только однѣ сго заплатанныя портища и ваточный нагрудникъ найдены были въ саду, развѣшанными на сучьяхъ коряваго дерева; съ тѣхъ норъ, какъ череницыпскіе обыватели стремительно бѣ
гали къ дому упомянутой мѣщанки, чтобы взглянутьна эти портища и въ чудесномъ исчезновеніи дѣда прови
дѣть знаменіе грядущихъ бѣдъ,—съ тѣхъ самыхъ поръ они были погружены въ умственную спячку. Хоть бы пожаръ, хоть бы драка, хоть бы пріѣздъ новаго градо
начальника, хоть бы чья шібудь замѣтная свадьба или похороны, пли тому подобное несчастіе,—словомъ, хоть бы какая шібудь нища для ума,—небыло ничего, рѣ

шительно ничего. Понятно, какъ послѣ такого долгаго

поста обрадовались череппцынскіе обыватели скандалу подъ Дубками. Если бы кто шібудь пріѣхалъ въ это время вт. Черепицынъ, то навѣрно подумалъ бы, что городишко отличается необыкновенною дѣятельностью.
Повсюду виднѣлись оживленныя лица, всѣ шли какъто чрезвычайно торопливо и прытко, со всѣхъ сторонъ раздавались громкіе возгласы: Слышали? Какъ? Когда? Неужели? Господи! Ну? Ахъ! и т. п. Однимъ словомъ, гнилое болото всколыхнулось и надолго отравило своими міазмами воздухъ.
Честный труженикъ науки, Пчельниковъ въ глазахъ черепицынской публики сталъ какимъ-то ловкимъ авантюристомъ, доморощеннымъ донъ-Жуаномъ самой суздальской рисовки. ІІезнавшіе и не видавшіе его воображали его себѣ трехъ-аршиинымъ молодцомъ съ румяными щеками и залихватскими манерами; знавшіе и ви
дѣвшіе дивились, какъ этотъ тщедушный человѣкъ, пе взявшій ни лицомъ, ни Фигурой, могъ побѣдить сердце