такой гордой, неприступной женщины, какою, по ихъ мнѣнію, была иіена Бахвалова; они предполагали и даже клятвенно завѣряли, что лѣкарь непремѣнно долженъ былъ обладать какимъ нибудь приворотнымъ корнемъ.
— Они, эти лѣкаря-то, тоже бѣдовый народъ! говорилъ одинъ изъ такихъ обывателей. — У меня былъ Фельдшеръ знакомый,—да еще не помните ли, АгаФошка Горбылевъ. Онъ не долго здѣсь жилъ, прогнали за безобразіе. Ну-съ, далъ онъ миѣ въ тѣ поры корень, что
бы, въ случаѣ, ежели выпьешь, изо рта не пахло. И что-жь бы вы думали? Бывалыча, какъ свинья нарѣ
жешься, лыка не вяліешь, а изо рта хоть бы чуточку воняло,—ничего!
Надъ семейнымъ несчастіемъ Бахвалова потѣшались рѣшительно всѣ безъ исключенія. Потѣшался даліе град
скій голова Кузьма Демидычъ, хотя у самого всѣ дѣтки,
выражаясь словами гоголевскаго почтмейстера, были «какъ вылитый судья».
— А ну-ка, ну-ка, говорилъ онъ, заливаясь дробнымъ хохотомъ, городско” л і,»аиьку, съ подобостра
стіемъ разсказывающему ему бахваловскую исторію,— пу-ка, разскажи, какъ это онъ его того... ха-ха-ха!... Въ самый, значитъ, разъ?... ха-ха-ха!
— Да-съ, въ самый эфтотъмоментъ. Тотъ было только ее чмокъ, а Бахваловъ цапъ-царапъ его за шиворотъ! — Да, да, да, ха-ха-ха! Ну, и сейчасъ бока лудить?
— Обнаковенное дѣло, сейчасъ и взвошку. Потому, эта ітрахтика ему не понравилась.
— Ха-ха-ха, не понравилась! По новому, значитъ, способу пользуетъ? Попѣ кто водой, кто синпатіей, кто емепатіей, а этотъ... ха-ха-ха!—по новому способу! Ну, а жеиѣ-то небось понравилась? а? понравилась?
— Онѣ, конечио-съ, женщина слабая, въ здоровьи своемъ разстроены, а супругъ ихній человѣкъ старый;
ну и, само собой, эта прахтика имъ даже очень понутру пришлась. Потому, тутъ только одно можно сказать-съ: вотъ такъ пирюли, что въ ротъ, то спасибо!
— Какъ, какъ, какъ? ха-ха-ха! заливался Кузьма Демидычъ. — Ахъ, чортъ тебя побери! Какъ, какъ ты сказалъ?
И повторялъ куманекъ сотню разъ свои пирюли, и потѣшался градскій голова, задыхаясь отъ хохота и обзывая угодившаго ему куманька плутомъ, ерыгой, мошенникомъ и тому подобными выраженіями, которыми куманекъ былъ доволенъ до глубины души; въ этихъ выраженіяхъ онъ чуялъ либо сюртучокъ съ плеча Кузьмы Демидыча, либо трешникъ въ долгъ безъ отдачи.
Не только Кузьма Демидычъ,—надъ Бахваловымъ и его женой потѣшался даже’ квартальный Болтуйцевъ, сидя съ МанеФОю Ѳерапотовной за чашкою чая,—человѣкъ, которому менѣе всѣхъ слѣдовало потѣшаться;
не далѣе, какъ два дня тому назадъ, черепицынскій градоначальникъ громко крикнулъ ему на всю канцелярію: «Вы у меня, сударь, извольте чѣмъ нибудь однимъ заниматься: либо находитесь при исполненіи возло
женныхъ на васъ обязанностей, либо—при своей Ѳерапонтовнѣ. Въ городѣ грабежъ, на базарѣ столпотвореніе вавилонское, а васъ ищутъ съ семью собаками и, на
конецъ, находятъ въ объятьяхъ вашей бабелипы. Если вся полиція послѣдуетъ вашему примѣру, что же это будетъ? Аркадія какая-то, чортъ побери! Но я не по
терплю такого послабленія порядка! Слышите? Извольте объ этомъ подумать, иначе я избавлю васъ отъ труда служить двумъ господамъ въ одно и то же время».
Одного смѣха оказалось впрочемъ мало. Нашелся искусникъ, пожелавшій вымазать ворота Бахваловскаго дома дегтемъ. Смѣлое это предпріятіе кончилось однако худо для него самого: его поймали бахваловскіе сторожа и отправили въ полицейское управленіе, гдѣ онъ и по
лучилъ достойное возмездіе. Другой искусникъ сочинилъ насчетъ Бахвалова и его супруги весьма язвительную пѣсенку, которую разучила толпа Фабричныхъ и гро
могласно распѣвала, прогуливаясь мимо дома Бахвалова.
Послѣдній, какъ ни скребли у него на сердцѣ кошки отъ скандальной пѣсенки, поступилъ въ этомъ случаѣ очень ловко: когда Фабричные проходили мимо его оконъ въ третій разъ, онъ выслалъ пмъ съ молодцомъ пять рублей на водку и велѣлъ благодарить отъ своего имени за пѣсню. Фабричные устыдились своего поступка, отправились въ кабакъ иигь з.ч здоровье Бахвалова, въ заключеніе попойки исколотили сочинителя пѣсни до полу

смерти и отпустили его душу на покаяніе только подъ условіемъ—заложить, чуйку и поставить па всю артель

ведро вица. Такимъ образомъ живопись и поэзія должны были отказаться отъ участія въ бахваловсквмъ дѣлѣ; но за то изустная повѣствовательная словесность торжествовала.
Дм. Кафтыревъ. (Окончаніе слѣдуетъ).
ВЕСНА

Хлынуло солнце потоками свѣта,

Жавронокъ льется серебряной пѣснью.... Бѣдность одна лишь весной не согрѣта, Мрачны и стѣны, покрытыя плѣснью.
Труженикъ! выйди на праздникъ природы,—- Видишь, какое привѣтное небо!
Грустно страдавшему многіе годы
Въ тяжкой борьбѣ изъ за черстваго хлѣба! Съ нѣжною лаской, съ горячей любовью Жйзнью природа богатаго манитъ;
Бѣдный же кашляетъ съ болью и кровью: Жизни не надолго станетъ!
Сандараковъ.