пулъ. Ну и ничего... прошло... Меня многогрѣшную хотѣли въ участокъ, къ мировому... въ окружный... да спасибо старику: далъ три плюхи, пятомъ и порѣшили. «Не люблю, говоритъ, по судьбищамъ таскаться,
аблакатовъ кормить, а своя расправа на что лучше!» Такъ вѣдь что-жъ, мать моя, и я-то ужъ нивѣсть какъ была рада, а то въ титовкѣ-бъ заморили. . вотъ и теперь у нихъ же живу... Что и говорить, ягодка моя, хозяева нынѣ всѣ на одинъ покрой/ Однако я съ тобой забол
талась, а у меня вѣдь и печь затоплена, и горшки припасены... Я отъ нихъ вотъ сюда на Смоленскій за гусемъ побѣжала, сами-то гуси лапчатые! да и встрѣтилась съ тобой... поди ты! поди ты!.........
— А я, родная Саѣвишна, съ Пречистенки за солониной пришла, хозяева же послали... да и охти мнѣ! какой случай-то! послѣ столькихъ лѣтъ, да привелось увидѣться!..
— Вотъ что, Иотаповна, не обезсудь ты меня... пойдемъ-ка съ тобой, вспомнимъ старинушку... тутотка на перекресткѣ славная пивная... ужъ больно давно, желанная моя, не видались-то!..
— Какъ же хозяева-то наши, Саввишна?
— Ну, есть о чемъ, дуй ихъ горой! подождутъ!., небось, не умрутъ съ голода! что имъ дѣется!.. А ты мнѣ про своихъ-то, про своихъ-то хозяевъ пораскажи, чай тоже гоголи!
— Разскажу, разскажу, родная моя Акулина Саввишна, все повѣдаю... Да вотъ что мнѣ на разумъ пришло. . слышь ты: перво-на
перво угощаю я... Если на пятнадцать фунтовъ солонины по копеечкѣ прикину, ото... это пятнадцать... да если еще два фунтика на вѣсъ накину, хоть по двѣнадцати па кажинный... такъ еще двадцать... двадцать двѣ... тьфу!., двадцать четыре... Что въ самомъ дѣлѣ на нихъ и смотрѣть то!
— Вотъ такъ душа! ай-да Иотаповна!.. Ну, такъ и моя денежка не щербата, и у меня для милаго дружка сережка изъ ушка!.. Вѣдь гусь-то, глянь-ка, матерой, жирный, словно арзамазскій, такъ трид
цать на него можно накинуть... Да и что въ самомъ дѣлѣ, чай старикъ-отъ, какъ мыло да свѣчи развѣшиваетъ, такъ, небось, на руки охулки тоже не кладетъ... знаемъ ихъ!.. Ахъ, ты моя милая, Ѳекла Иотаповна! сколько лѣтъ-то не видались!.. Вотъ поди ты!

— Ахъ, Акулина Саввишна, дорогая ты моя лебедушка, солнышко ты мое ясное! сколько зимъ не видались-то! Такъ идемъ что-ль?.. Вотъ притча-то! вотъ оказія-то!..

— Эва! еще бы не идти!., да пусть всѣ и горшки полопаются!.. Хозяева-то подождутъ часокъ-другой... съ голоду чай не окачурятся!..

А мы вотъ съ тобой покупочки-то спрыснемъ, хоть на разговорцѣ но малости душки отведемъ... Экая, подумаешь, нежданная встрѣча! а? Экая, подумаешь, оказія-то!!..
Черезъ два часа двѣ подруги, обнявшись крѣпко накрѣпко, вышли изъ славной пивной, распѣвая звонкую пѣсню:
«Эхъ, Настасья, эхъ, Настасья, Отворяй-ка ворота!..»
Съ каждымъ куплетомъ кровь разыгрывалась больше, въ рукахъ и ногахъ явилось какое-то подергиванье, а тутъ, когда выскочившіе изъ лавокъ торговцы, извозчики и развозчики закричали: — «Ай-да бабы!
вотъ какъ! молодцомъ!, живѣй! живѣй!» то самолюбіе подругъ было задѣто за живое.
«Доставались кудри, доставались русы Красной дѣвицѣ чесать...»
Ѳекла Иотаповна и Акулина Саввишна съ прищелкиваньемъ и присвистывапьемъ пошли выдѣлывать антраша среди грязной площади.
Но въ самомъ разгарѣ пляски, когда Саввишна хотѣла пойти въ присядку и махнула надъ головою гусемъ, тотъ перетянулъ ее направо, и она повалилась.

Иотаповна, увидавъ это, бросилась поднимать, но кулекъ съ солониной, привязанный къ шеѣ, заставилъ ее упасть въ объятія подруги.

— Вставайте! нора печку топить! гусь улетѣлъ! раздавались голоса глазѣющей публики.

Но двѣ пріятельницы лежали какъ мертвыя, не обращая вниманія на крикъ и хохотъ торговцевъ. Кулекъ съ выпавшимъ изъ него матпрымъ, арзамасскимъ гусемъ, валялся въ грязи въ разстояніи двухъ саженей отъ Саввишны, а солонина, крѣпко привязанная къ шеѣ Потаповпы, тянула ее къ низу и заставляла хрипѣть.
Явился городовой и принялся оттирать двумъ подругамъ за ушами, желая привести ихъ въ чувство, но учердіе его оказалось напраснымъ.
— Что теперь съ ними дѣлать?—говорилъ онъ, раскачивая головою и разводя руками, — надо въ участокъ... безпремѣнно въ уча
стокъ!.. Оставить не хорошо, а можетъ прочхались бы!.. Кажись еще кухарки... съ кулечками... съ гусемъ... Чай и печь не топили...
хозяева ждутъ... вонъ и къ вечернѣ ударили... Вотъ оказія-то! Эй, ломовой! ломовой!.. Вотъ оказія-то!..

А. М — въ.

НА ЛОНѢ ПРИРОДЫ

(или ерунда на постномъ маслѣ). (Нѣчто вродѣ оперетки на русскіе мотивы).

Дѣйствующія лица: Дачникъ. Дачница.
Ихъ сынокъ. Ихъ дочка.
Поселяне и поселянки.
Дѣйствіе происходитъ въ глухой дачной мѣстности. На скамейки, передъ далей сидятъ дачники, съ одной стороны ихъ стоятъ поселяне, съ другой поселянки.
Дачникъ (оживленно).
Комары кусаютъ злѣй Скорпіоновъ жгучихъ.
Хоръ поселянъ.

„Мы живемъ среди полей И лѣсовъ дремучихъ11.

Дачникъ (также). Но комаръ когда-нибудь Пролетитъ же мимо.
Хоръ поселянъ.
„Конченъ, конченъ дальній путь, Вижу край родимый*.
Дачница (меланхолически). Ни одь а мамаша дочекъ
Выдать замужъ вѣдь не прочь.

Хоръ поселянсиъ.

„Стонетъ сизый голубочекъ

Стонетъ онъ и день, и ночь“.

Дачникъ (пѣвуче).
Зато природа здѣсь какая, Какая тишь, какой покой!
Хоръ поселянъ.
„Вотъ мчится тройка удалая Вдоль по дорожкѣ столбовой.