Павла, оно приняло крайне рѣзкія формы, въ равной мѣрѣ и едва-ли не съ равной жестокостью обрушившись на либеральныя идеи и на заморскіе вкусы, на всѣ пред
меты и даже на всѣ слова, почему-либо заслужившіе неблаговоленіе русскаго государя. Въ видахъ истребленія вольнодумства въ русскомъ обществѣ былъ воспрещенъ ввозъ изъ-за границы не только какихъ бы то ни было книгъ, но даже и нотъ, а русская литература была под
чинена строжайшей цензурѣ. Одновременно съ этимъ и вся вообще доступная наблюденію власти жизнь русскаго общества была взята подъ строгую полицейскую опеку, и эта опека распространилась даже на русскій языкъ, изъ котораго приказами императора были исключены нѣкоторыя слова.
Это гоненіе на вольнодумство, — гоненіе, въ отдѣльныхъ своихъ проявленіяхъ доходившее до высокаго ко
мизма, въ цѣломъ же преисполненное необычайной свирѣпости,—временно придавило начавшееся на русской почвѣ идейное движеніе, но не заглушило его окончательно и даже не остановило его роста. Въ частности годы правленія Павла оставили въ сознаніи русскаго общества глу
бокій слѣдъ, и недаромъ одинъ изъ современниковъ этой эпохи, писавшій много времени спустя, утверждалъ, что ихъ «въ отношеніи цѣлаго состава имперіи должно признать благотворительною лихорадкою». Эти годы яснѣе раскрыли передъ верхами русскаго общества дѣй
ствительную обстановку ихъ жизни и устранили много неосновательныхъ представленій, существовавшихъ раньше и опиравшихся на случайные и плохо понятые факты. Де-Сангленъ въ своихъ запискахъ объ этой эпохѣ го
воритъ, что при Екатеринѣ II въ русскомъ обществѣ существовалъ «какой-то духъ рыцарства, который имѣлъ корень не во внутреннемъ убѣжденіи своего достоинства,
а въ одной наружности. Все пышное государственное зданіе Екатерины, продолжаетъ онъ, было потрясено,
меты и даже на всѣ слова, почему-либо заслужившіе неблаговоленіе русскаго государя. Въ видахъ истребленія вольнодумства въ русскомъ обществѣ былъ воспрещенъ ввозъ изъ-за границы не только какихъ бы то ни было книгъ, но даже и нотъ, а русская литература была под
чинена строжайшей цензурѣ. Одновременно съ этимъ и вся вообще доступная наблюденію власти жизнь русскаго общества была взята подъ строгую полицейскую опеку, и эта опека распространилась даже на русскій языкъ, изъ котораго приказами императора были исключены нѣкоторыя слова.
Это гоненіе на вольнодумство, — гоненіе, въ отдѣльныхъ своихъ проявленіяхъ доходившее до высокаго ко
мизма, въ цѣломъ же преисполненное необычайной свирѣпости,—временно придавило начавшееся на русской почвѣ идейное движеніе, но не заглушило его окончательно и даже не остановило его роста. Въ частности годы правленія Павла оставили въ сознаніи русскаго общества глу
бокій слѣдъ, и недаромъ одинъ изъ современниковъ этой эпохи, писавшій много времени спустя, утверждалъ, что ихъ «въ отношеніи цѣлаго состава имперіи должно признать благотворительною лихорадкою». Эти годы яснѣе раскрыли передъ верхами русскаго общества дѣй
ствительную обстановку ихъ жизни и устранили много неосновательныхъ представленій, существовавшихъ раньше и опиравшихся на случайные и плохо понятые факты. Де-Сангленъ въ своихъ запискахъ объ этой эпохѣ го
воритъ, что при Екатеринѣ II въ русскомъ обществѣ существовалъ «какой-то духъ рыцарства, который имѣлъ корень не во внутреннемъ убѣжденіи своего достоинства,
а въ одной наружности. Все пышное государственное зданіе Екатерины, продолжаетъ онъ, было потрясено,