кусство у почтеннѣйшаго А. И. Резанова. Помню, что въ это время на меня какъ-то обратилъ вниманіе Брюлловъ; хотя впрочемъ все вниманіе это огра
ничилось тѣмъ, что онъ назвалъ меня «мальчишкой»,
за то, что я началъ «пачкать кистью, прежде чѣмъ выучился рисовать карандашемъ». Вообще, мы учились больше у старшихъ учениковъ, чѣмъ у профессоровъ.
«Съ однимъ изъ такихъ учениковъ, К. К. Вергеймомъ, я особенно сошелся, и онъ, между прочимъ, сталъ уговаривать меня поступить ученикомъ въ частную мастерскую Бонштедта, у котораго, по его сло
вамъ, только и можно было чему нибудь научиться. И въ самомъ дѣлѣ, несмо
тря на мою молодость и неопытность, я очень скоро долженъ былъ убѣдить
ся, какъ ни грустно было, что въ академіи, не имѣя настоящаго руководителя, я (да и не одинъ я) былъ просто брошенъ на произволъ судьбы и что серьезно и основательно поучиться — тамъ было мало возможности. Свои сомнѣнія я передалъ отцу, онъ переговорилъ съ Бон
штедтомъ, заплатилъ за годъ впередъ 100 руб., и лѣтомъ 1857 года я поступилъ въ эту мастерскую, не оставляя, впрочемъ, вечернихъ занятій въ академіи».
Мастерская Бонштедта произвела на юнаго Шретера самое отрадное впечатлѣніе. Ра
бота въ ней, по его словамъ, кипѣла. Тутъ и рисовали, и писали, и пейзажи, и орнаменты, и фигуры; кто каран
дашемъ, кто сепіею, кто акварелью; тутъ же компановал и
и малые, и большіе проекты, и для академіи, и для практики, и на конкурсы. Всѣ три
надцать или четырнадцать человѣкъ учениковъ работали охотно, съ любовью, даже съ увлеченіемъ. Самъ Любимъ Любимовичъ Бонштедтъ почти все время проводилъ съ ними; помогалъ, указывалъ; подмѣчалъ въ каждомъ его способности, его особенности, стараясь одобрять и развивать каждаго. Раза два или три въ недѣлю уче
ники собирались и по вечерамъ, послѣ академическихъ вечернихъ классовъ, и Бонштедтъ читалъ имъ лекціи по строительному искусству, исторіи архитектуры и проч.; вечеръ послѣ этихъ лекцій обыкновенно заканчивался партіей «à la guerre» на билліардѣ.
Когда же приближался срокъ того или другого конкурса, то нерѣдко работали и по ночамъ. «Ни
когда не забуду, — пишетъ В. А. Шретеръ въ своихъ воспоминаніяхъ, — какъ однажды, когда всѣ были уже порядочно утомлены, а работа была спѣшная, одинъ
изъ насъ, покойный Флугъ, воскликнулъ: «ребята, за Любима — въ огонь, ура»! и работа закипѣла снова».
Отношенія между учениками и ихъ наставникомъ были самыя сердечныя, можно сказать - родственныя,
и всѣ ученики были ему крайне преданы, видя въ немъ человѣка, благодаря которому можно было выбиться на дорогу.
За второй годъ пребыванія В. А. въ школѣ, Бонштедтъ не взялъ съ него никакой платы, объяснивъ его отцу, что его сынъ болѣе не ученикъ, а помощникъ,
хотя, — какъ вспоминаетъ самъ В. А., — случаевъ помочь своему наставнику ему представилось немного: одинъ
разъ при составленіи конкур
снаго проекта Берлинской ратуши, и другой - при составленіи нѣкоторыхъ рисун
ковъ для перестраивавша
гося дома Щигельскаго (въ улицѣ Глинки, тогда Никольской).
«Замѣтивъ во мнѣ, должно быть, нѣкоторое дарованіе, — пишетъ далѣе В. А. Шретеръ, - Бонштедтъ посовѣто
валъ отцу отправить меня для дальнѣйшаго образованія въ Берлинскую строительную академію. Средства родителей были въ то время далеко не въ блестящемъ положеніи,
скорѣе на оборотъ; но тѣмъ не менѣе, собравъ кой-какія крохи, они рѣшили испол
нить совѣтъ моего учителя. Въ академіи я въ это время числился, послѣ смерти К. А. Тона, ученикомъ покойнаго Бейне, отъ котораго получилъ свидѣтельство о томъ, что имѣю право быть допущеннымъ къ составленію архитек
турныхъ проектовъ. На этомъ мое ученіе въ академіи и остановилось.
«Получивъ затѣмъ отъ нея свидѣтельство на право быть «учителемъ рисованія», а также взявъ свидѣтельство отъ Бонштедта, я сталъ сбираться въ путь — дорогу, причемъ вышла было задержка, такъ какъ несовершеннолѣтнихъ въ то время безъ сопровожденія родителей за границу не отпускал и, а мнѣ было всего девятнадцать лѣтъ. Дѣло уладилось, благодаря добытому медицинскому свидѣтельству, гдѣ мнѣ припи
сана была какая-то болѣзнь, требующая непремѣнно леченія виноградомъ, и въ сентябрѣ 1858 года меня посадили на пароходъ, который потащилъ меня и многочисленныхъ провожатыхъ въ Кронштадтъ, гдѣ нужно было пересѣсть на большой почтовый пароходъ, кажется «Владиміръ». Распрощавшись съ провожатыми и оставшись одинъ среди чужихъ мнѣ людей, я до того почувствовалъ себя одинокимъ и без
Башня собора въ Салермо. 15 Марта 1862 г.
ничилось тѣмъ, что онъ назвалъ меня «мальчишкой»,
за то, что я началъ «пачкать кистью, прежде чѣмъ выучился рисовать карандашемъ». Вообще, мы учились больше у старшихъ учениковъ, чѣмъ у профессоровъ.
«Съ однимъ изъ такихъ учениковъ, К. К. Вергеймомъ, я особенно сошелся, и онъ, между прочимъ, сталъ уговаривать меня поступить ученикомъ въ частную мастерскую Бонштедта, у котораго, по его сло
вамъ, только и можно было чему нибудь научиться. И въ самомъ дѣлѣ, несмо
тря на мою молодость и неопытность, я очень скоро долженъ былъ убѣдить
ся, какъ ни грустно было, что въ академіи, не имѣя настоящаго руководителя, я (да и не одинъ я) былъ просто брошенъ на произволъ судьбы и что серьезно и основательно поучиться — тамъ было мало возможности. Свои сомнѣнія я передалъ отцу, онъ переговорилъ съ Бон
штедтомъ, заплатилъ за годъ впередъ 100 руб., и лѣтомъ 1857 года я поступилъ въ эту мастерскую, не оставляя, впрочемъ, вечернихъ занятій въ академіи».
Мастерская Бонштедта произвела на юнаго Шретера самое отрадное впечатлѣніе. Ра
бота въ ней, по его словамъ, кипѣла. Тутъ и рисовали, и писали, и пейзажи, и орнаменты, и фигуры; кто каран
дашемъ, кто сепіею, кто акварелью; тутъ же компановал и
и малые, и большіе проекты, и для академіи, и для практики, и на конкурсы. Всѣ три
надцать или четырнадцать человѣкъ учениковъ работали охотно, съ любовью, даже съ увлеченіемъ. Самъ Любимъ Любимовичъ Бонштедтъ почти все время проводилъ съ ними; помогалъ, указывалъ; подмѣчалъ въ каждомъ его способности, его особенности, стараясь одобрять и развивать каждаго. Раза два или три въ недѣлю уче
ники собирались и по вечерамъ, послѣ академическихъ вечернихъ классовъ, и Бонштедтъ читалъ имъ лекціи по строительному искусству, исторіи архитектуры и проч.; вечеръ послѣ этихъ лекцій обыкновенно заканчивался партіей «à la guerre» на билліардѣ.
Когда же приближался срокъ того или другого конкурса, то нерѣдко работали и по ночамъ. «Ни
когда не забуду, — пишетъ В. А. Шретеръ въ своихъ воспоминаніяхъ, — какъ однажды, когда всѣ были уже порядочно утомлены, а работа была спѣшная, одинъ
изъ насъ, покойный Флугъ, воскликнулъ: «ребята, за Любима — въ огонь, ура»! и работа закипѣла снова».
Отношенія между учениками и ихъ наставникомъ были самыя сердечныя, можно сказать - родственныя,
и всѣ ученики были ему крайне преданы, видя въ немъ человѣка, благодаря которому можно было выбиться на дорогу.
За второй годъ пребыванія В. А. въ школѣ, Бонштедтъ не взялъ съ него никакой платы, объяснивъ его отцу, что его сынъ болѣе не ученикъ, а помощникъ,
хотя, — какъ вспоминаетъ самъ В. А., — случаевъ помочь своему наставнику ему представилось немного: одинъ
разъ при составленіи конкур
снаго проекта Берлинской ратуши, и другой - при составленіи нѣкоторыхъ рисун
ковъ для перестраивавша
гося дома Щигельскаго (въ улицѣ Глинки, тогда Никольской).
«Замѣтивъ во мнѣ, должно быть, нѣкоторое дарованіе, — пишетъ далѣе В. А. Шретеръ, - Бонштедтъ посовѣто
валъ отцу отправить меня для дальнѣйшаго образованія въ Берлинскую строительную академію. Средства родителей были въ то время далеко не въ блестящемъ положеніи,
скорѣе на оборотъ; но тѣмъ не менѣе, собравъ кой-какія крохи, они рѣшили испол
нить совѣтъ моего учителя. Въ академіи я въ это время числился, послѣ смерти К. А. Тона, ученикомъ покойнаго Бейне, отъ котораго получилъ свидѣтельство о томъ, что имѣю право быть допущеннымъ къ составленію архитек
турныхъ проектовъ. На этомъ мое ученіе въ академіи и остановилось.
«Получивъ затѣмъ отъ нея свидѣтельство на право быть «учителемъ рисованія», а также взявъ свидѣтельство отъ Бонштедта, я сталъ сбираться въ путь — дорогу, причемъ вышла было задержка, такъ какъ несовершеннолѣтнихъ въ то время безъ сопровожденія родителей за границу не отпускал и, а мнѣ было всего девятнадцать лѣтъ. Дѣло уладилось, благодаря добытому медицинскому свидѣтельству, гдѣ мнѣ припи
сана была какая-то болѣзнь, требующая непремѣнно леченія виноградомъ, и въ сентябрѣ 1858 года меня посадили на пароходъ, который потащилъ меня и многочисленныхъ провожатыхъ въ Кронштадтъ, гдѣ нужно было пересѣсть на большой почтовый пароходъ, кажется «Владиміръ». Распрощавшись съ провожатыми и оставшись одинъ среди чужихъ мнѣ людей, я до того почувствовалъ себя одинокимъ и без
Башня собора въ Салермо. 15 Марта 1862 г.