невата, а супруга Стефенсона была славная персона, а изобрѣтатель Гальвани открылъ токъ при видѣ madame Гальвани, выходя
щей изъ бани?.. Исторія учитъ насъ, что еще во времена Сократа были Ксантиппы и что даже знаменитѣйшія римскія гетеры и прелестницы употребляли нѣкія воспособленія для округленія своихъ формъ и прелестей. Но... это, между прочимъ, ко
нечно, и, мы великодушно прощаемъ уральскому инженеру г. Филиппову его апріористическія предположенія.
— Значитъ и у ней дурной вкусъ. Напримѣръ, на тебѣ шляпка... Къ твоему костюму такую шляпку—одинъ срамъ. — На тебѣ сакъ сидитъ, какъ на коровѣ сѣдло. — Это ты отъ зависти.
— Гадкому не завидуютъ. — Невѣжа!
— Мужичка грубая! — Свинья!..
Да, я чувствую повсюду Приближеніе весны —
Жарче ласки пѣтуховъ,
Зацвѣли bouton сГапюиг’ы На носахъ у всѣхъ пшютовъ; Вновь несетъ болѣзни рьяно Намъ весенняя пора;
И красотка Каролипа, Дѣва Риги — Гольденбаръ, Снова въ легкой пелеринѣ
Чаще ходитъ па бульваръ; Снова будто прояснилось Неба сквернаго лазурь,
Снова въ сердцѣ появилось Поэтическая дурь.
Я сидѣлъ, слагая пѣсни,
Одиноко въ «гиамбръ-іарнн». Нѣту темъ совсѣмъ, хотъ тресни, Въ наши сумрачные дни...
И на сердцѣ у поэта
Залегла густая тьма — Все описано, воспѣто,
Вся людская кутерьма.
И взывалъ я, полнъ ко нефу за,
Громко, съ трепетомъ въ груди:
— «Муза, миленькая муза, Поскорѣй ко мнѣ приди.
«Я—бъ отъ счастья прямо померъ, Настрочивъ стиховъ милъонъ...»
Тутъ ко мнѣ ворвался въ номеръ Незнакомый мнѣ бурбонъ.
И прикрикнулъ грозно: «славно! — Похвалитъ нельзя мнѣ васъ. Что вамъ Муза Николавна? Отвѣчайте мнѣ тотчасъ!
Съ нею я — съ моей женою — Сѣлъ закусывать едва,
Какъ услышалъ за стѣною Ваши дерзкія слова...
- Голубушка Оленька, какъ я рада, какъ рада! Давно не видались. Ну, цѣлуй крѣпче. Постишься?
— Конечно. Оно, знаешь, Анюта, необходимо очистить себя воздержаніемъ и сердце направить на одно чистое, возвышенное, доброе. Не все грѣшить, злобствовать, думать о пустякахъ... Встрѣтила сейчасъ Ивапа Ивановича.
— Ну, что онъ, хорошѣетъ—ловеласъ противный?.. — Бороду отпустилъ. Съ усами онъ лучше былъ.
— Не говори, душечка: съ бородой мужчина всегда пріятнѣе. Нѣтъ, нѣтъ, милочка! У тебя дурной вкусъ.
— Во всякомъ случаѣ я-то одѣваюсь изящнѣе, чѣмъ ты. — Чѣмъ я? Какой наглый вздоръ! Но вѣдь я служу образцомъ, съ меня примѣръ берутъ. Катя Чумакина кофточку сшила такую же какъ я: и вырѣзка груди, и кружева, ну, точь-въ-точь.
И жена меня просила, Чтобъ наказанъ былъ нахалъ...» Здѣсь онъ палкою уныло
Съ мрачнымъ видомъ замахалъ.
Я четвертый день болѣю,
Не могу съ постели встать... Музу больше я не смѣю
Для твореній призывать!..
Гри-Гри.
щей изъ бани?.. Исторія учитъ насъ, что еще во времена Сократа были Ксантиппы и что даже знаменитѣйшія римскія гетеры и прелестницы употребляли нѣкія воспособленія для округленія своихъ формъ и прелестей. Но... это, между прочимъ, ко
нечно, и, мы великодушно прощаемъ уральскому инженеру г. Филиппову его апріористическія предположенія.
— Значитъ и у ней дурной вкусъ. Напримѣръ, на тебѣ шляпка... Къ твоему костюму такую шляпку—одинъ срамъ. — На тебѣ сакъ сидитъ, какъ на коровѣ сѣдло. — Это ты отъ зависти.
— Гадкому не завидуютъ. — Невѣжа!
— Мужичка грубая! — Свинья!..
Бушменъ.
Происшествіе.
Приближеніе весны.
Да, я чувствую повсюду Приближеніе весны —
Вновь плодятъ сонетовъ груду Намъ пѣвцы родной страны; Веселѣе стали куры,
Жарче ласки пѣтуховъ,
Зацвѣли bouton сГапюиг’ы На носахъ у всѣхъ пшютовъ; Вновь несетъ болѣзни рьяно Намъ весенняя пора;
Вновь, предчувствуя аржаны, Оживаютъ доктора...
И красотка Каролипа, Дѣва Риги — Гольденбаръ, Снова въ легкой пелеринѣ
Чаще ходитъ па бульваръ; Снова будто прояснилось Неба сквернаго лазурь,
Снова въ сердцѣ появилось Поэтическая дурь.
Я сидѣлъ, слагая пѣсни,
Одиноко въ «гиамбръ-іарнн». Нѣту темъ совсѣмъ, хотъ тресни, Въ наши сумрачные дни...
И на сердцѣ у поэта
Залегла густая тьма — Все описано, воспѣто,
Вся людская кутерьма.
И взывалъ я, полнъ ко нефу за,
Громко, съ трепетомъ въ груди:
— «Муза, миленькая муза, Поскорѣй ко мнѣ приди.
«Я—бъ отъ счастья прямо померъ, Настрочивъ стиховъ милъонъ...»
Тутъ ко мнѣ ворвался въ номеръ Незнакомый мнѣ бурбонъ.
И прикрикнулъ грозно: «славно! — Похвалитъ нельзя мнѣ васъ. Что вамъ Муза Николавна? Отвѣчайте мнѣ тотчасъ!
Съ нею я — съ моей женою — Сѣлъ закусывать едва,
Какъ услышалъ за стѣною Ваши дерзкія слова...
- Голубушка Оленька, какъ я рада, какъ рада! Давно не видались. Ну, цѣлуй крѣпче. Постишься?
— Конечно. Оно, знаешь, Анюта, необходимо очистить себя воздержаніемъ и сердце направить на одно чистое, возвышенное, доброе. Не все грѣшить, злобствовать, думать о пустякахъ... Встрѣтила сейчасъ Ивапа Ивановича.
— Ну, что онъ, хорошѣетъ—ловеласъ противный?.. — Бороду отпустилъ. Съ усами онъ лучше былъ.
— Не говори, душечка: съ бородой мужчина всегда пріятнѣе. Нѣтъ, нѣтъ, милочка! У тебя дурной вкусъ.
— Ошибаешься, душечка; у тебя менѣе развитъ вкусъ. Это видно по твоимъ костюмамъ.
— Во всякомъ случаѣ я-то одѣваюсь изящнѣе, чѣмъ ты. — Чѣмъ я? Какой наглый вздоръ! Но вѣдь я служу образцомъ, съ меня примѣръ берутъ. Катя Чумакина кофточку сшила такую же какъ я: и вырѣзка груди, и кружева, ну, точь-въ-точь.
И жена меня просила, Чтобъ наказанъ былъ нахалъ...» Здѣсь онъ палкою уныло
Съ мрачнымъ видомъ замахалъ.
Я четвертый день болѣю,
Не могу съ постели встать... Музу больше я не смѣю
Для твореній призывать!..
Гри-Гри.