Во всѣхъ газетахъ и журналахъ О немъ бряцали на кимвалахъ.
И номеръ первый былъ журналъ
Иллюстрированный, притомъ литературный Съ программой самой бурной.
Второй—научныя стремленія питалъ, А третій былъ, объемомъ исполинскій, По содержанью медицинскій.

Журналъ четвертый взглядовъ былъ иныхъ.

Хозяекъ молодыхъ
Училъ онъ какъ щи варить съ грибами И жить въ согласіи съ мужьями.
А приложеній къ нимъ, Сказать по чести,
Дать обѣщалъ онъ, не въ примѣръ другимъ. Рублей на триста иль на двѣсти.
И вотъ пошло, пошло... Журналамъ повезло,
Подписчикамъ не видится отбою. Ни днемъ, ни ночыо нѣтъ покою,
И денежки въ карманъ къ издателю плывутъ, Ихъ успѣвай лишь прятать гутъ.
Три мѣсяца прошло—подписчики бѣсйтся— И ни одинъ журналъ не думалъ появляться.

А отчего и почему,

То неизвѣстно никому. И всѣ вопятъ, орутъ и плачутъ въ перепугѣ...

Не плачьте, миленькіе други,

Тутъ что нибудь одно—иль деньги получать

Или журналы посылать...
Морали вамъ, пожалуй, не дождаться Боюсь я крѣпко обругаться...
Шило.
— Представьте, шерочка, я вчера до того разо.злилась, что даже выдрала своего мужа за волосы!
— Меня - то вы, положимъ, не обманете: я прекрасно знаю, что вашъ мужъ носитъ парикъ!

Въ „Амбургъ“.

(Сценка съ натуры.)
— Куды прёшь-то? Рази не видишь — „для мущинъ“? Разуй глаза, обуй ноги-то!
— А то, нешто, не вижу! Знамо, вижу! — Ну, и проваливай! Не отсвѣчивай!
— Чево „отсвѣчивать — мы не хвонарь. А по дѣлу, значитъ, намъ—вотъ и премъ!
— Безтолочь!! Для вашей націи вотъ тутъ рядомъ — во!—видишь дверь?
— На кой лядъ мнѣ дверь! Не надо мнѣ! Гришку мнѣ! Здѣсь онъ сидитъ! Эй, ты, оглашенный! Звонъ ужъ про

звонилъ! Опоздала я съ тобой, дуракомъ! Скоро выйдешь,

аль нѣтъ? А? Ахъ, ты, Господи! И чево, мои милые? „На часъ“ грить. Вотъ те и „на часъ“!.. Да постучи, ему кор
милецъ, въ дверь — то! Вить стащутъ поклажу-то! Ахъ, царица моя небесная! Ну, што тутъ теперичя...
Растрепаная баба съ мѣшкомъ на спинѣ и узломъ подъ-мышкой, вся потная и раскраснѣвшаяся, сдѣлала было попытку взять отчаяннымъ приступомъ скрывшую за собой
Гришку дверь, но тотчасъ же встрѣтила рѣшительный отпоръ своего противника, саженнаго станціоннаго жан
дарма, съ анаѳемски закрученными усами и колесомъ выпяченной грудью.
— Проходи, проходи!—нетерпѣливо схватилъ блюститель порядка за рукавъ мятущуюся бабу.—Чего разъегокалась-то—чисто насѣдка на яйцахъ. Не въ деревнѣ, чай! Осади къ стѣнѣ и стой. Вишь—публика.
— Ахъ, ты, Господи! Да опоздаемъ мы! Вить помретъ безъ насъ Егорычъ-то!
— „ГІомретъ“... Небось, не помретъ! Первый звонокъ только былъ—успѣешь. И къ Егорычу пріѣдешь, и Гришка твой выйдетъ! Успѣешь! Охолони!
— И чего сидитъ—и кто её знаетъ! И сидитъ и сидитъ... Кликни его, родимой! Въ возгалѣ поклажа-то у меня...
— Ну, и иди въ вокзалъ, а тутъ не трепись. Придетъ твой Гришка. Иди, иди!
Баба, заворчавъ что-то невнятное подъ носъ, ушла, но черезъ минуту снова явилась на прежнюю позицію.
Въ молчаливомъ ожиданіи она переминалась съ ногъ на ногу, безпрестанно утирая грязнымъ рукавомъ обильно струившійся съ грубаго, загорѣлаго лица потъ. Жандармъ, стоявшій на своемъ посту, согласно завѣта г. Мережков
скаго, „твердо“[*)], изрѣдка обдавалъ ее строгимъ взглядомъ, готовясь при малѣйшемъ подозрительномъ движеніи „принять надлежащія мѣры“. Наконецъ, завѣтная дверь отворилась, и на порогѣ появился предметъ долгихъ и безплод
ныхъ терзаній — здоровенный, лѣтъ 20 малый, съ добро
душно-глупой, рябой физіономіей и въ густо выпачканныхъ дегтемъ ужасныхъ сапогахъ. Онъ сильно сопѣлъ носомъ. Увидѣвъ Гришку, баба сорвалась съ мѣста и чуть не влѣзла малому.на лобъ.
— Баринъ!! Разсѣлся! Дуракъ! Звонъ ужъ прозвонилъ!... Бѣги за ноклажей-то, а я въ эфтотъ вагонъ полѣзу, опоздаемъ вить!
Баба полѣзла съ мѣшками въ вагонъ I кл., а Гришка пустился сломя голову вдоль по платформѣ за поклажей.
— Куды, куды! — загородилъ ей (т. е. бабѣ, а не поклажѣ) дорогу кондукторъ.—Не знаешь своего мѣста—вонъ туда, въ самый задній. Проваливай, проваливай, тетка, чево
[*)] Часовой на посту долженъ твердо стоять.
У тебя молодыя, здоровыя руки“ и т. д. въ томъ же духѣ.