Его мотивы были чрезвычайно просты: деревенская околица, покосившиеся избы на деревенской улице, широкая дорога или маленькая деревушка на берегу реки, — но эта великая простота стоила дорогого. В ней были заложены большие чувства, большие мысли.
С величайшей требовательностью относился художник к общественному показу своих работ. Дягилеву он, например, пи
сал: «Дать на выставку недоговоренные картины, кроме того, что и для выставки это не клад — составляет для меня стра
дания, тем более, что мотивы мне дороги и я доставил бы себе много тяжелых минут, если бы не послал их».
Каждое выступление Левитана было событием.
«Мы с нетерпением ждали некогда открытия Передвижной выставки, — вспо
минал Игорь Грабарь, — и жадно искали уголка с его новыми картинами. Каждая из них была для нас ни с чем не срав
нимым наслаждением и радостью. Они вселяли бодрость и веру в нас, они заражали и поднимали. Хотелось жить и работать. Велика должна быть сила художест
венных произведений, если они действуют столь неотразимо и благодатно. В них есть дыхание истинной жизни и скрыта подлинная поэзия. Поэтому сквозь их сей
час, быть может, старомодный красочный наряд и через головы самых модных жи
вописцев из глубины вызвавшего их к жизни чувства до сих пор светит и не перестает лучить таинственно прекрасное, приветливое искусство великого поэта русской природы».
В ответ на просьбу, обращенную к Чехову, написать что-либо на смерть вели
кого мастера русского пейзажа писатель ответил:
«Вы хотите, чтобы я сказал несколько слов о Левитане, но мне хочется сказать но несколько слов, а много. Я но тороп
люсь, потому что про Левитана написать никогда не поздно».
В дни Отечественной войны искусствоведы и художники шли в военные госпи
тали рассказать раненым бойцам о тех культурных сокровищах, которыми владеет наша страна и которые они обороняли от фашистского варварства. Беседы с бойцами сопровождались показом цветных репродукций с лучших произведений русского искусства.
Казалось, что в эти дни грандиозных битв, когда гарыо пожарищ была пропитана русская земля и вражеской пятой вы
топтаны наши ноля, лирическая песнь, звучащая в мирных пейзажах Левитана, едва ли будет слышима.
Но на деле оказалось, что в числе наиболее излюбленных репродукций, которые дольше всего задерживались в руках раненых бойцов й позже других возвраща
лись лектору, были: «Золотая осень», «Весна. Большая вода» Левитана и его же «Март».
«Патриотизм начинается с самого простого, — писал в своем очерке «Испыта
ние огнем» Илья Эренбург, — с дерева около дома, с переулочка, сбегающего вниз к реке, с запаха антоновских яблок или степной Польши... Война помогла советско
му человеку понять его родные места... Любовь к дому, к селу, к краю становится любовью к родине».
Воины, зачастую не видавшие до этого Произведений художника, не читавшие специальных исследований о его творче
стве, глубоко воспринимали: и багрянец осеннего убора, и первые лучи весеннего солнца на ослепительно белоснежной пе
лене, и нежную зелень тонких берез, — одним словом, все то, что кистью вели
кого художника было запечатлено в его картинах.
Левитан помог доблестным защитникам нашего отечества глубже понять свои родные места. Присущая его пейзажам поэзия глубоко волновала их сердца.
«...Хорошо!» —сказал один из раненых бойцов, как бы с неохотой выпуская из рук большую репродукцию с картины Левитана, которую я показывала ему во время своей лекции.—«Хорошо! Еак-будто
бы ничего особенного... Знакомо... А все как надо — наше, родное...»
Большие статьи о Левитане появились в советской прессе («Советское искусст
во», «Вечерняя Москва», «Ленинградская Правда», «Волжская коммуна», Советская Белоруссия», «Коммунист» — г. Ереван).
Известные искусствоведы писали о ценности творческого наследия Левитана, о том, что почти полстолетия, отделяющие пае от времени исполнения наиболее, со
вершенных его произведений, не только не ослабили, но во много раз усилили воз
действие его творческих достижений, на развитие нашей советской художественной культуры. Левитан — наш. За годы вой
ны он стал нам еще ближе,, еще понятнее, еще дороже.
* * *
В национальном музее русского искусства — Государственной Третьяковской галлегсе — Левитану посвящен большой зал. В свое время собиратель русского на
С величайшей требовательностью относился художник к общественному показу своих работ. Дягилеву он, например, пи
сал: «Дать на выставку недоговоренные картины, кроме того, что и для выставки это не клад — составляет для меня стра
дания, тем более, что мотивы мне дороги и я доставил бы себе много тяжелых минут, если бы не послал их».
Каждое выступление Левитана было событием.
«Мы с нетерпением ждали некогда открытия Передвижной выставки, — вспо
минал Игорь Грабарь, — и жадно искали уголка с его новыми картинами. Каждая из них была для нас ни с чем не срав
нимым наслаждением и радостью. Они вселяли бодрость и веру в нас, они заражали и поднимали. Хотелось жить и работать. Велика должна быть сила художест
венных произведений, если они действуют столь неотразимо и благодатно. В них есть дыхание истинной жизни и скрыта подлинная поэзия. Поэтому сквозь их сей
час, быть может, старомодный красочный наряд и через головы самых модных жи
вописцев из глубины вызвавшего их к жизни чувства до сих пор светит и не перестает лучить таинственно прекрасное, приветливое искусство великого поэта русской природы».
В ответ на просьбу, обращенную к Чехову, написать что-либо на смерть вели
кого мастера русского пейзажа писатель ответил:
«Вы хотите, чтобы я сказал несколько слов о Левитане, но мне хочется сказать но несколько слов, а много. Я но тороп
люсь, потому что про Левитана написать никогда не поздно».
ИЗ БЕСЕД О ЛЕВИТАНЕ В ГОСПИТАЛЯХ
В дни Отечественной войны искусствоведы и художники шли в военные госпи
тали рассказать раненым бойцам о тех культурных сокровищах, которыми владеет наша страна и которые они обороняли от фашистского варварства. Беседы с бойцами сопровождались показом цветных репродукций с лучших произведений русского искусства.
Казалось, что в эти дни грандиозных битв, когда гарыо пожарищ была пропитана русская земля и вражеской пятой вы
топтаны наши ноля, лирическая песнь, звучащая в мирных пейзажах Левитана, едва ли будет слышима.
Но на деле оказалось, что в числе наиболее излюбленных репродукций, которые дольше всего задерживались в руках раненых бойцов й позже других возвраща
лись лектору, были: «Золотая осень», «Весна. Большая вода» Левитана и его же «Март».
«Патриотизм начинается с самого простого, — писал в своем очерке «Испыта
ние огнем» Илья Эренбург, — с дерева около дома, с переулочка, сбегающего вниз к реке, с запаха антоновских яблок или степной Польши... Война помогла советско
му человеку понять его родные места... Любовь к дому, к селу, к краю становится любовью к родине».
Воины, зачастую не видавшие до этого Произведений художника, не читавшие специальных исследований о его творче
стве, глубоко воспринимали: и багрянец осеннего убора, и первые лучи весеннего солнца на ослепительно белоснежной пе
лене, и нежную зелень тонких берез, — одним словом, все то, что кистью вели
кого художника было запечатлено в его картинах.
Левитан помог доблестным защитникам нашего отечества глубже понять свои родные места. Присущая его пейзажам поэзия глубоко волновала их сердца.
«...Хорошо!» —сказал один из раненых бойцов, как бы с неохотой выпуская из рук большую репродукцию с картины Левитана, которую я показывала ему во время своей лекции.—«Хорошо! Еак-будто
бы ничего особенного... Знакомо... А все как надо — наше, родное...»
ЗАМЕТКИ ПО ПОВОДУ 45-ЛЕТИЯ СО ДНЯ
СМЕРТИ ИСААКА ЛЕВИТАНА
Большие статьи о Левитане появились в советской прессе («Советское искусст
во», «Вечерняя Москва», «Ленинградская Правда», «Волжская коммуна», Советская Белоруссия», «Коммунист» — г. Ереван).
Известные искусствоведы писали о ценности творческого наследия Левитана, о том, что почти полстолетия, отделяющие пае от времени исполнения наиболее, со
вершенных его произведений, не только не ослабили, но во много раз усилили воз
действие его творческих достижений, на развитие нашей советской художественной культуры. Левитан — наш. За годы вой
ны он стал нам еще ближе,, еще понятнее, еще дороже.
* * *
В национальном музее русского искусства — Государственной Третьяковской галлегсе — Левитану посвящен большой зал. В свое время собиратель русского на