1. ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ДОСТОИНСТВО В
очереди стоял старый человек с красным испуганным носом. Очередь была беспокойная, раздраженная, жадная. Толкались, огрызались, ненавидели.
От нечего делать, я внимательно следил — есть ли хоть один не обиженный или не огрызнувшийся. Нет... В этой очереди не было.
Остался только старик. Его пока никто не трогал... Но, наконец, и ему сказали перед самым окошечком:
— Чего вы прете, как бык?
Я стоял с боку и видел его лицо: старик обиделся. Действительно, это прозвучало так резко. Черная тень, как за
навес, спустилась над его лицом. Его незаслуженно обидели. Грубо. Мерзко. Ни за что.
У старика открылся рот. Я думал, что он испепелит обидчика. Ведь, как виртуозно огрызались тут все! Замсча_ тельно огрызались! И зло, а порой и остроумно!
Как же иначе! Это — неот емлемое человеческое право — огрызаться на обиды! Отвечать! «Крыть!».
— Ну,— мысленно подталкивал я его.— Ответь же! Испепели хулигана! Ответь достойно на незаслуженную обиду!
Старик закрыл рот, дернул плечом, хмыкнул носом. Один глаз его умер. Так мне показалось: он остеклел. Но через секунду — воскрес. Старик опять открыл рот.
— Да ну же, говори! Отвечай же!
Во мне все было задето возмущением. Обидчик — гнусный человек — еще не ушел. Он стоял перед стариком — омерзительный, настоящий хам, с наглой гнусной рожей.
Старик нагнулся к нему. Я волновался:
— Да ну же, ну, живей!!!
Его красный испуганный нос вздрогнул, рот закрылся и открылся в третий раз. Умерший глаз во второй раз ожил. Из него разлился во все стороны злой блеск.
— Да говори же, старый чорт! Нельзя же так проглотить обиду. Ведь тебя же обидели зря. Грубо обидели! Совершенно Зря! Ответь же! Ведь ты человек! Есть же у тебя чувство собственного достоинства! Все отвечают на малейшие обиды и задевания. Отвечают, как могут, но отвечают. Ответь же, жалкое существо!
Старик сам чувствовал, что он должен ответить. Его красный нос прыгал, плечо дергалось, глаза умирали и вос
кресали поочередно, рот открывался и закрывался. Старик задыхался от обиды. Но он боялся. Он дрожал от неуверен
ности. Ом должен был получить молоко или масло. Видно было, что он не может отказаться от этого из-за скандала. Видно было, что положение его в семье тяжелое. Видно, бедняге плохо приходилось в семье. Но все нее проглотить обиду он не должен был и, видимо, сам не хотел.
Но мне надоело ждать. Я хотел уже было вмешаться, сказать, почему он терпит оскорбления от первого встречного. Какое право имеет первый встречный хулиган оскорблять! И так далее.
Но в это время старик получил молоко и масло. Получил, прижал к груди и вырвался из очереди.
Что же он будет делать дальше? Неужели уйдет?
Фу, чорт! Как-будто бы так. Он спешит к двери... Жалкое существо! Вытравили из него последние остатки прекрасной человеческой горячности, неот емлемого свойства каж
дого человека реагировать протестом на обиду. Ведь это есть у всех. Неужели он лишен этого? Правда, старик очень уж жалок, но все-таки...
Но нет! Нет! Рано еще делать выводы! Старик остановился. Он достает клочок бумаги! Смотрите, он просит у кого-то карандаш! Он пишет! Пишет в дверях потому, что здесь светло! Какой молодец! Он написал и бросил бумажку в ящик «для жалоб». Ну, конечно! Это человек, как все! Молодец, старикан, приветствую тебя!
Он оправился. Он вовсе не так жалок! Какая у него осанка появилась!
Ну, что дальше? Жалоба написана, но он еще не уходит. Что такое? Он возвращается к очереди, он пробирается к окошечку.
Интересно. Я иду за ним. Забыл ли он что-нибудь? Нет, не забыл. Он хочет что-то сказать. Да, он хочет что-то гказать.
И он говорит грубому продавцу:
— Я на тебя пожаловался! Нс имеете права! Я и не бык вовсе!
Вокруг заулыбались.- Улыбнулся и я. Его ответ на оскорбление нельзя, конечно, квалифицировать, как блестящий... Бывают более остроумные и смелые ответы...
Но все-таки я рад. Я спокоен. Даже больше: я горд.
Человеческое достоинство есть! Есть! Это—главное. Форма Hie — вещь спорная, как и остроумие...
2. МАЛОПОНЯТНОЕ Р
ано утром из лагерных палаток вышли двое. Один рп ныл*— молодой, гибкий, жизнерадостный. Другой — чуть постарше — минут через пятнадцать.
Роса еще блестела на траве. Великие возможно i и дпя клубились в легких туманах. Лес умывался синевой. 1!<ыи птицы.
Молодой солдат постоял перед палаткой, потянулся, зевнул и направился к площадке, на которой стояли параллельные брусья, турники, висели кольца и находились другн<- гимнастические снаряды.
Молодое тело жаждало движения. Парень поднялся на мускулах, качнулся и сделал «ножницы». Брусья приятно за
скрипели. Молодые упругие ноги легко ударились об легко гнущееся гладкое дерево. От плеч по рукам горячо заструилась кровь. Парнишке стало тепло. Он с большим удоволь
ствием раскачался на брусьях и соскочил на землю «через руки». Потом «через голову». Потом опять «через руки». Глаза его заблестели. Еще несколько сильных упражнений, и он почувствовал, что весь об‘ят прекрасным горением спортп
Хотелось сделать необыкновенное. Он перешел на кольца. Тело его взвивалось вверх, подскакивало, гнулось, изгибалось, выворачивалось. Ноги и руки работали точно, как на хороших новых пружинах. Каждый мускул трепетал жаж
дой опасности, риска. Парень перешел на турники, смазал ладони магнезией. Он вертелся на перекладине волчком, рас
качивался во весь рост, застывал на одной руке, вытянув тело в струнку кверху.
Солдат постарше давно уже приблизился к снарядам и стоял в стороне, внимательно и с явным удовольствием следя за упражнениями своего молодого товарища.
А тот все больше увлекался гимнастикой. Он уже летал через высокую перекладину вниз головой, но в нужный мо
мент ловко изворачивался и хватался руками. Стройные ноги его взлетали и опускались с удивительной четкостью. Все его существо отдавалось ненасытной страсти движения и радости излучения силы и молодости.
Паренек был классически здоров. Это длилось долго. Его силы были неисчерпаемы. Прекрасное сердце давало возможность длить эту оргию кипящей крови.
Но, наконец, он устал. Из открытого рта выбивались клубы пара, он соскочил на землю, вытер пот, поправил гимнастерку, поясок и медленно направился к палатке.
Тут была произнесена фраза. Ее произнес солдат постарше, который внимательно следил за зрелищем и явно наслаждался им. Когда молодой проходил мимо него, он сказал ему, пере
полняя до отказа каждый звугк скрытым скепсисом и особым ироническим равнодушием:
— Спасибо, земляк, за маневры...
Это было давно. Но я никогда не забуду этой фразы. Молодой ничего не ответил. Но это не важно.
Важно, что это были в сырой примитивной первооснове взаимоотношения между обществом и артистом.
Молодой солдат, конечно, не мог понять их. Но и мы
сейчас, умудренные годами и опытом, не всегда их понимаем.
очереди стоял старый человек с красным испуганным носом. Очередь была беспокойная, раздраженная, жадная. Толкались, огрызались, ненавидели.
От нечего делать, я внимательно следил — есть ли хоть один не обиженный или не огрызнувшийся. Нет... В этой очереди не было.
Остался только старик. Его пока никто не трогал... Но, наконец, и ему сказали перед самым окошечком:
— Чего вы прете, как бык?
Я стоял с боку и видел его лицо: старик обиделся. Действительно, это прозвучало так резко. Черная тень, как за
навес, спустилась над его лицом. Его незаслуженно обидели. Грубо. Мерзко. Ни за что.
У старика открылся рот. Я думал, что он испепелит обидчика. Ведь, как виртуозно огрызались тут все! Замсча_ тельно огрызались! И зло, а порой и остроумно!
Как же иначе! Это — неот емлемое человеческое право — огрызаться на обиды! Отвечать! «Крыть!».
— Ну,— мысленно подталкивал я его.— Ответь же! Испепели хулигана! Ответь достойно на незаслуженную обиду!
Старик закрыл рот, дернул плечом, хмыкнул носом. Один глаз его умер. Так мне показалось: он остеклел. Но через секунду — воскрес. Старик опять открыл рот.
— Да ну же, говори! Отвечай же!
Во мне все было задето возмущением. Обидчик — гнусный человек — еще не ушел. Он стоял перед стариком — омерзительный, настоящий хам, с наглой гнусной рожей.
Старик нагнулся к нему. Я волновался:
— Да ну же, ну, живей!!!
Его красный испуганный нос вздрогнул, рот закрылся и открылся в третий раз. Умерший глаз во второй раз ожил. Из него разлился во все стороны злой блеск.
— Да говори же, старый чорт! Нельзя же так проглотить обиду. Ведь тебя же обидели зря. Грубо обидели! Совершенно Зря! Ответь же! Ведь ты человек! Есть же у тебя чувство собственного достоинства! Все отвечают на малейшие обиды и задевания. Отвечают, как могут, но отвечают. Ответь же, жалкое существо!
Старик сам чувствовал, что он должен ответить. Его красный нос прыгал, плечо дергалось, глаза умирали и вос
кресали поочередно, рот открывался и закрывался. Старик задыхался от обиды. Но он боялся. Он дрожал от неуверен
ности. Ом должен был получить молоко или масло. Видно было, что он не может отказаться от этого из-за скандала. Видно было, что положение его в семье тяжелое. Видно, бедняге плохо приходилось в семье. Но все нее проглотить обиду он не должен был и, видимо, сам не хотел.
Но мне надоело ждать. Я хотел уже было вмешаться, сказать, почему он терпит оскорбления от первого встречного. Какое право имеет первый встречный хулиган оскорблять! И так далее.
Но в это время старик получил молоко и масло. Получил, прижал к груди и вырвался из очереди.
Что же он будет делать дальше? Неужели уйдет?
Фу, чорт! Как-будто бы так. Он спешит к двери... Жалкое существо! Вытравили из него последние остатки прекрасной человеческой горячности, неот емлемого свойства каж
дого человека реагировать протестом на обиду. Ведь это есть у всех. Неужели он лишен этого? Правда, старик очень уж жалок, но все-таки...
Но нет! Нет! Рано еще делать выводы! Старик остановился. Он достает клочок бумаги! Смотрите, он просит у кого-то карандаш! Он пишет! Пишет в дверях потому, что здесь светло! Какой молодец! Он написал и бросил бумажку в ящик «для жалоб». Ну, конечно! Это человек, как все! Молодец, старикан, приветствую тебя!
Он оправился. Он вовсе не так жалок! Какая у него осанка появилась!
Ну, что дальше? Жалоба написана, но он еще не уходит. Что такое? Он возвращается к очереди, он пробирается к окошечку.
Интересно. Я иду за ним. Забыл ли он что-нибудь? Нет, не забыл. Он хочет что-то сказать. Да, он хочет что-то гказать.
И он говорит грубому продавцу:
— Я на тебя пожаловался! Нс имеете права! Я и не бык вовсе!
Вокруг заулыбались.- Улыбнулся и я. Его ответ на оскорбление нельзя, конечно, квалифицировать, как блестящий... Бывают более остроумные и смелые ответы...
Но все-таки я рад. Я спокоен. Даже больше: я горд.
Человеческое достоинство есть! Есть! Это—главное. Форма Hie — вещь спорная, как и остроумие...
2. МАЛОПОНЯТНОЕ Р
ано утром из лагерных палаток вышли двое. Один рп ныл*— молодой, гибкий, жизнерадостный. Другой — чуть постарше — минут через пятнадцать.
Роса еще блестела на траве. Великие возможно i и дпя клубились в легких туманах. Лес умывался синевой. 1!<ыи птицы.
Молодой солдат постоял перед палаткой, потянулся, зевнул и направился к площадке, на которой стояли параллельные брусья, турники, висели кольца и находились другн<- гимнастические снаряды.
Молодое тело жаждало движения. Парень поднялся на мускулах, качнулся и сделал «ножницы». Брусья приятно за
скрипели. Молодые упругие ноги легко ударились об легко гнущееся гладкое дерево. От плеч по рукам горячо заструилась кровь. Парнишке стало тепло. Он с большим удоволь
ствием раскачался на брусьях и соскочил на землю «через руки». Потом «через голову». Потом опять «через руки». Глаза его заблестели. Еще несколько сильных упражнений, и он почувствовал, что весь об‘ят прекрасным горением спортп
Хотелось сделать необыкновенное. Он перешел на кольца. Тело его взвивалось вверх, подскакивало, гнулось, изгибалось, выворачивалось. Ноги и руки работали точно, как на хороших новых пружинах. Каждый мускул трепетал жаж
дой опасности, риска. Парень перешел на турники, смазал ладони магнезией. Он вертелся на перекладине волчком, рас
качивался во весь рост, застывал на одной руке, вытянув тело в струнку кверху.
Солдат постарше давно уже приблизился к снарядам и стоял в стороне, внимательно и с явным удовольствием следя за упражнениями своего молодого товарища.
А тот все больше увлекался гимнастикой. Он уже летал через высокую перекладину вниз головой, но в нужный мо
мент ловко изворачивался и хватался руками. Стройные ноги его взлетали и опускались с удивительной четкостью. Все его существо отдавалось ненасытной страсти движения и радости излучения силы и молодости.
Паренек был классически здоров. Это длилось долго. Его силы были неисчерпаемы. Прекрасное сердце давало возможность длить эту оргию кипящей крови.
Но, наконец, он устал. Из открытого рта выбивались клубы пара, он соскочил на землю, вытер пот, поправил гимнастерку, поясок и медленно направился к палатке.
Тут была произнесена фраза. Ее произнес солдат постарше, который внимательно следил за зрелищем и явно наслаждался им. Когда молодой проходил мимо него, он сказал ему, пере
полняя до отказа каждый звугк скрытым скепсисом и особым ироническим равнодушием:
— Спасибо, земляк, за маневры...
Это было давно. Но я никогда не забуду этой фразы. Молодой ничего не ответил. Но это не важно.
Важно, что это были в сырой примитивной первооснове взаимоотношения между обществом и артистом.
Молодой солдат, конечно, не мог понять их. Но и мы
сейчас, умудренные годами и опытом, не всегда их понимаем.