и проѣздъ около кремлевской стѣны съ цѣлымъ рядомъ большихъ площадей. Тамъ также многое перемѣнилось
и вмѣсто прежнихъ двухъ—и даже одноэтажныхъ домовъ выросли пяти и шести-этажные.
Въ большинствѣ случаевъ эти дома того неопредѣленнаго, свойственнаго и не одной Москвѣ, характера, что мало что можно сказать про каждый изъ нихъ въ отдѣльности. Это—пестрая смѣсь различныхъ вліяній и различныхъ эпохъ, обработанная по римскому методу, которой положилъ начало Гарнье и которая такъ пришлась по вкусу всемірной буржуазіи.
Постепенно, послѣ постройки Парижской оперы, это безсодержательное направленіе, какъ злокачественная экзема, распространилось всюду, захватило въ свои руки и художниковъ и публику, и стало даже академическимъ.
Не только Москва, но и другіе города Стараго и Новаго свѣта еще довольно сильно придерживаются этого отличающаго credo, и даже у насъ, въ Парнасѣ, на выставкѣ 1900 года мы имѣли возможность любоваться сами и удивлять пріѣзжихъ дагомейцевъ, абиссинцевъ и негровъ блескомъ этой кондитерской архитектуры.
Но рядомъ съ проявленіями этой, такъ сказать рыночной, художественно-строительной дѣятельности, вы
званной чисто экономическими условіями, и въ Москвѣ, какъ и вездѣ, возникаютъ другія зданія, преслѣдующія иныя цѣли.
И въ Москвѣ существуетъ потребность новаго, свѣжаго, еще не примелькавшагося. Новыя идеи требуютъ новыхъ формъ—и въ Москвѣ, какъ и вездѣ, есть попытки идти по новому пути въ архитектурѣ.
Но такія постройки—не здѣсь, въ шумныхъ торговыхъ кварталахъ; чтобы ихъ видѣть, нужно идти туда, гдѣ въ тиши безлюдныхъ переулковъ еще держатся обычаи старой Москвы, и гдѣ лавки и торговыя конторы еще не убили человѣческое жилище.
Вотъ тамъ-то молено встрѣтить доходные дома, а чаще—особняки, иногда крайне причудливой архитек
туры, созданія послѣдняго времени, возникающія въ сосѣдствѣ полу развалившихся лачужекъ: Москва, какъ вообще востокъ,—городъ контрастовъ.
Возрожденіе «конца вѣка», поднявшаяся волна новыхъ художественныхъ идей въ Европѣ, благодаря тысячамъ иллюстрированныхъ изданій и облегченнымъ спо
собамъ путешествія, отразилась и здѣсь, и вылилась въ весьма своеобразную форму.
Особенно—особняки. Я была въ восторгѣ отъ этой непосредственности, отъ этой наивности, съ которой здѣсь художникъ создаетъ и примѣняетъ форму, ни
сколько не заботясь о ея содержаніи. И рядомъ съ этимъ я не могла не признать, что и здѣсь уже начи
наетъ пробуждаться самостоятельная мысль, и здѣсь ищутъ чего-то, хотя, можетъ быть, и не тамъ, гдѣ слѣдуетъ.
Выло время, когда въ Москвѣ, какъ впрочемъ и во всей Россіи, граждане могли строить зданія только опредѣленнаго типа, выработаннаго въ Петербургѣ и утвержденнаго высшимъ начальствомъ.
Это былъ родъ подражательной греко-римскимъ образцамъ архитектуры, извѣстный здѣсь подъ именемъ строгаго (sévère) стиля, и онъ служилъ прекраснымъ архитектурнымъ выраженіемъ тогдашняго соціальнаго ре
жима. При этомъ многія формы, кромѣ чисто эстетическихъ цѣлей, служили еще и цѣлямъ практическимъ или, вѣрнѣе, моральнымъ.
Тогда, напримѣръ, для того, чтобы внушить проходящимъ возможно большее почтеніе къ зданію, а так
же для того, чтобы публика отвыкала отъ дурной при
вычки заглядывать въ окна, къ свѣсу кровли зданія приклеивались растворомъ алебастра довольно большія и тяжелыя гипсовыя плиты, которымъ не безъ остроумія придавали видъ греческихъ или римскихъ консолей. Эти плиты время отъ времени отваливались и давили неосторожнаго прохожаго, идущаго не тамъ, гдѣ слѣдуетъ.
Въ менѣе богатыхъ зданіяхъ довольствовались просто толстымъ слоемъ штукатурки, слабо держащейся на деревянной подшивкѣ свѣса кровли.
Для этой же цѣли, т. е. для устрашенія постороннихъ, на столбахъ воротъ ставились гипсовыя изобра
женія львовъ. Такъ какъ настоящихъ львовъ въ Россіи тогда не видали, то, я думаю—по невѣдѣнію, народъ въ достаточной мѣрѣ боялся и искусственныхъ; иначе трудно объяснить это явленіе.
Между прочимъ, въ Китаѣ еще не такъ давно мы встрѣчались съ подобнымъ пуганьемъ народа посред
ствомъ страшныхъ изображеній. Для богатой фантазіи востока этого оказывалось достаточно. Возможно, что эти и подобныя мѣры въ другихъ отрасляхъ человѣчес
кой дѣятельности создали то стремленіе къ шири, къ простору, а съ другой стороны то, почти фатальное, пре
зрѣніе къ случайностямъ жизни, которыя составляютъ характерную черту русскихъ.
Но, внушая такимъ образомъ уваженіе низшимъ классамъ, архитектура стремилась вліять и на высшіе. Напримѣръ, съ цѣлью воспитанія опредѣленнаго направ
ленія и взглядовъ у живущихъ въ домѣ, между окнами главныхъ комнатъ его, снаружи, немного отступя отъ стѣны, ставились довольно толстыя колонны, обыкновенно дорическія, какъ наиболѣе дешевыя. Такимъ обра
зомъ живущіе въ домѣ могли видѣть только то, что находилось прямо передъ окнами, боковыя же части горизонта загораживались прямо колоннами. Замѣчательно, что эти колонны дѣлались всегда каменными, даже если самъ домъ былъ деревянный (фиг. 2).
Въ общемъ такое своеобразное и не лишенное остроумія примѣненіе формъ античной архитектуры и дало, вѣроятно, поводъ русскимъ назвать этотъ стиль «строгимъ» (sévère).
Фиг. 2.
и вмѣсто прежнихъ двухъ—и даже одноэтажныхъ домовъ выросли пяти и шести-этажные.
Въ большинствѣ случаевъ эти дома того неопредѣленнаго, свойственнаго и не одной Москвѣ, характера, что мало что можно сказать про каждый изъ нихъ въ отдѣльности. Это—пестрая смѣсь различныхъ вліяній и различныхъ эпохъ, обработанная по римскому методу, которой положилъ начало Гарнье и которая такъ пришлась по вкусу всемірной буржуазіи.
Постепенно, послѣ постройки Парижской оперы, это безсодержательное направленіе, какъ злокачественная экзема, распространилось всюду, захватило въ свои руки и художниковъ и публику, и стало даже академическимъ.
Не только Москва, но и другіе города Стараго и Новаго свѣта еще довольно сильно придерживаются этого отличающаго credo, и даже у насъ, въ Парнасѣ, на выставкѣ 1900 года мы имѣли возможность любоваться сами и удивлять пріѣзжихъ дагомейцевъ, абиссинцевъ и негровъ блескомъ этой кондитерской архитектуры.
Но рядомъ съ проявленіями этой, такъ сказать рыночной, художественно-строительной дѣятельности, вы
званной чисто экономическими условіями, и въ Москвѣ, какъ и вездѣ, возникаютъ другія зданія, преслѣдующія иныя цѣли.
И въ Москвѣ существуетъ потребность новаго, свѣжаго, еще не примелькавшагося. Новыя идеи требуютъ новыхъ формъ—и въ Москвѣ, какъ и вездѣ, есть попытки идти по новому пути въ архитектурѣ.
Но такія постройки—не здѣсь, въ шумныхъ торговыхъ кварталахъ; чтобы ихъ видѣть, нужно идти туда, гдѣ въ тиши безлюдныхъ переулковъ еще держатся обычаи старой Москвы, и гдѣ лавки и торговыя конторы еще не убили человѣческое жилище.
Вотъ тамъ-то молено встрѣтить доходные дома, а чаще—особняки, иногда крайне причудливой архитек
туры, созданія послѣдняго времени, возникающія въ сосѣдствѣ полу развалившихся лачужекъ: Москва, какъ вообще востокъ,—городъ контрастовъ.
Возрожденіе «конца вѣка», поднявшаяся волна новыхъ художественныхъ идей въ Европѣ, благодаря тысячамъ иллюстрированныхъ изданій и облегченнымъ спо
собамъ путешествія, отразилась и здѣсь, и вылилась въ весьма своеобразную форму.
Особенно—особняки. Я была въ восторгѣ отъ этой непосредственности, отъ этой наивности, съ которой здѣсь художникъ создаетъ и примѣняетъ форму, ни
сколько не заботясь о ея содержаніи. И рядомъ съ этимъ я не могла не признать, что и здѣсь уже начи
наетъ пробуждаться самостоятельная мысль, и здѣсь ищутъ чего-то, хотя, можетъ быть, и не тамъ, гдѣ слѣдуетъ.
Выло время, когда въ Москвѣ, какъ впрочемъ и во всей Россіи, граждане могли строить зданія только опредѣленнаго типа, выработаннаго въ Петербургѣ и утвержденнаго высшимъ начальствомъ.
Это былъ родъ подражательной греко-римскимъ образцамъ архитектуры, извѣстный здѣсь подъ именемъ строгаго (sévère) стиля, и онъ служилъ прекраснымъ архитектурнымъ выраженіемъ тогдашняго соціальнаго ре
жима. При этомъ многія формы, кромѣ чисто эстетическихъ цѣлей, служили еще и цѣлямъ практическимъ или, вѣрнѣе, моральнымъ.
Тогда, напримѣръ, для того, чтобы внушить проходящимъ возможно большее почтеніе къ зданію, а так
же для того, чтобы публика отвыкала отъ дурной при
вычки заглядывать въ окна, къ свѣсу кровли зданія приклеивались растворомъ алебастра довольно большія и тяжелыя гипсовыя плиты, которымъ не безъ остроумія придавали видъ греческихъ или римскихъ консолей. Эти плиты время отъ времени отваливались и давили неосторожнаго прохожаго, идущаго не тамъ, гдѣ слѣдуетъ.
Въ менѣе богатыхъ зданіяхъ довольствовались просто толстымъ слоемъ штукатурки, слабо держащейся на деревянной подшивкѣ свѣса кровли.
Для этой же цѣли, т. е. для устрашенія постороннихъ, на столбахъ воротъ ставились гипсовыя изобра
женія львовъ. Такъ какъ настоящихъ львовъ въ Россіи тогда не видали, то, я думаю—по невѣдѣнію, народъ въ достаточной мѣрѣ боялся и искусственныхъ; иначе трудно объяснить это явленіе.
Между прочимъ, въ Китаѣ еще не такъ давно мы встрѣчались съ подобнымъ пуганьемъ народа посред
ствомъ страшныхъ изображеній. Для богатой фантазіи востока этого оказывалось достаточно. Возможно, что эти и подобныя мѣры въ другихъ отрасляхъ человѣчес
кой дѣятельности создали то стремленіе къ шири, къ простору, а съ другой стороны то, почти фатальное, пре
зрѣніе къ случайностямъ жизни, которыя составляютъ характерную черту русскихъ.
Но, внушая такимъ образомъ уваженіе низшимъ классамъ, архитектура стремилась вліять и на высшіе. Напримѣръ, съ цѣлью воспитанія опредѣленнаго направ
ленія и взглядовъ у живущихъ въ домѣ, между окнами главныхъ комнатъ его, снаружи, немного отступя отъ стѣны, ставились довольно толстыя колонны, обыкновенно дорическія, какъ наиболѣе дешевыя. Такимъ обра
зомъ живущіе въ домѣ могли видѣть только то, что находилось прямо передъ окнами, боковыя же части горизонта загораживались прямо колоннами. Замѣчательно, что эти колонны дѣлались всегда каменными, даже если самъ домъ былъ деревянный (фиг. 2).
Въ общемъ такое своеобразное и не лишенное остроумія примѣненіе формъ античной архитектуры и дало, вѣроятно, поводъ русскимъ назвать этотъ стиль «строгимъ» (sévère).
Фиг. 2.