— Вотъ другъ! вотъ люблю! Ну поцалуй меня—благодарилъ гость.

Роковая рюмка сдѣлала свое дѣло.
Вечеръ продолжался; нервно вздрагивая, ходилъ Василій Кириловичъ изъ комнаты въ комнату, стараясь миновать ту, гдѣ стоялъ столъ съ закускою. Не выдержалъ Василій Кириловичъ, подошелъ къ столу, когда тамъ ни

кого не было и выпилъ еще рюмку. Выпивъ эту вторую, онъ, тревожно оглядываясь, ушолъ въ свою комнату.

Накрыли ужинъ, всѣ пошли къ столу, Семенъ Кириловичъ хватился брата.
_ Должно у себя въ комнатѣ, рѣшилъ онъ и послалъ звать брата ужинать.
Оказалось, что въ комнатѣ Василія Кириловича не было. — Гдѣ же онъ? спросилъ Семенъ Кириловичъ, —ну да ладно, придетъ.
Гости поужинали и разъѣхались; весь домъ Закоблучяныхъ погрузился въ сонъ, а Василія Кириловича не было. На утро его привезли откуда-то, но въ видѣ самомъ непотребномъ. Василій Кириловичъ еле держался на ногахъ.
_ Скотина ты, скотина! говорилъ Семенъ Кириловичъ, входя въ его комнату.
Василій Кириловичъ хотѣлъ было лечь на постель.
__ Куда! крикнулъ Семенъ Кириловичъ, —ты забылъ уговоръ, а я, братъ, помню. Вонъ! Вонъ сейчасъ изъ двора, штобы и духу твоего здѣсь не пахло.
Василій Кириловичъ казалось сообразилъ въ чемъ дѣло. — Братъ, прости! проговорилъ онъ, опускаясь на колѣни ей Богу въ послѣдній разъ, никогда больше не буду прости, братъ.
— Слыхали это, слыхали, ступай вонъ.
_ Не простишь, братъ? Выгонишь? поднимаясь съ колѣнъ, спрашивалъ Василій Кириловичъ.
— Нѣтъ, няньчится съ тобой буду. Дудки—горбатаго могила исправитъ. Вонъ! — Братъ...

_ Пу, ну! зыкнулъ Семенъ Кириловичъ.

— Позволь же мнѣ, хоть поцѣловать на прощанье племянниковъ Петеньку и Мишеньку.
— Вишь ты блаженничаетъ, ступай, ступай.
Слезы градомъ текли по щекамъ Василія Кириловича, когда онъ выходилъ изъ воротъ братнина дома.
— Прощай, Петенька, прощай Мишенька, не увижу я васъ никогда болѣе, прошепталъ онъ, выходя на улицу
Въ первый же кабакъ завернулъ Василій Кириловичъ, затѣмъ въ другой, въ третій и такъ далѣе.Трудно, тоскли

во было у него на сердцѣ, крупныя слезы бѣжали по его щекамъ, но странное дѣло, онъ плакалъ не о потерянной

спокойной, порядочной жизни, и не предстоящую ему грустную перспективу оплакивалъ онъ, онъ плакалъ о
своихъ маленькихъ племянникахъ, и почему-то передъ ними считалъ себя больше всего вииоватымъ.
Чрезъ недѣлю опять видали бродящаго, оборваннаго, безпросыпнаго пропойцу, скитавшагося отъ кабака къ, кабаку. Но если бы кто, отстранивъ брезгливость, разго
ворился съ этимъ пропойцей, тогда бы потрясло самобичеваніе этого несчастнаго въ тѣ моменты, когда рѣчь касалась его маленькихъ племянниковъ.
— Меня выгнали, говорилъ онъ,—я ушелъ, а они крошки чистые, непорочные, проснулись и весело защебетали: дядюшка! гдѣ дядюшка... Вашъ дядюшка него
дяй, отвѣтили имъ, не вспоминайте о немъ. Да! негодяй!
Е пропойца, грустно понуривъ голову, пилъ стаканъ за стаканомъ пока было на что пить.
И. Пашковъ.
ПОКОРНѢЙШІЙ СЛУГА
Въ перепискѣ межъ собою, — Такъ у насъ заведено,
Мы «покорнѣйшимъ слугою
Быть спѣшимъ для всѣхъ равно. А прійдетъ нужда въ услугѣ Отъ покорнаго слуги—
Такъ покорнѣйшіе слуги Намъ едва ли не враги. Часто даже поступали
Хуже злѣйшаго врага
Тѣ, что въ письмахъ намъ писали:
Вашъ покорнѣйшій слуга.

Призанять денжатъ желая;

Къ вамъ слуга покорный вашъ Подъѣзжаетъ, обѣщая
При возвратѣ башъ на башъ... Пристаетъ, чтобъ денегъ дали И увѣрить васъ спѣшитъ,
Что онъ въ словѣ—тверже стали, Крѣпокъ, стоекъ, какъ гранитъ, А досталъ—за шапку взялся, Маршъ—и сказка не долга:

Поминай лишь знай, какъ звался

Вашъ покорнѣйшій слуга.

Предъ тузомъ юлитъ юлою, Изгибается въ кольцо
И покорнѣйшимъ слугою