въ глуши.

РАЗСКАЗЪ.
Осенній день... На торговой площади города И, на одномъ изъ фонарныхъ столбовъ красуется какое-то объявленіе. Проходили мимо этого столба глубокомысленные кулаки-лавочни
ки, проходили разношерстные обыватели городка И, прошелъ городской голова, учитель подъ ручку съ учительницей прошелъ,
но никто не обратилъ вниманія на этотъ столбъ и на это болтающееся на немъ, надорванное вѣтромъ объявленіе. Ка
кой-то мѣщанинъ въ засаленномъ длиннополомъ сюртукѣ, въ прадѣдовской шапченкѣ, изъ которой мѣстами торчала грязная вата, въ грязныхъ стоптанныхъ, заплатанныхъ сапогахъ, про
ходя мимо столба, задумалъ покурить... Лѣвая грязная пола сюртука отворотилась, грязная съ крючковатыми пальцами ру
ка полѣзла въ карманъ полосатыхъ брюкъ, вытащила изъ кармана ситцевый кисетъ съ табакомъ и маленькую мѣдную спичечницу... Кисетъ развязанъ; маленькіе, плутоватые глазки заглянули въ его нѣдра,—и съ тонкихъ синеватыхъ, прикры
тыхъ тощими, рыжими усами, мѣщанскихъ губъ сорвалось бранное слово...
— То-ись вотъ кажинный разъ такъ!.. Захочешь покурить,— бумаги нѣтъ... Ахъ, исто-бъ тебѣ!..
Мѣщанинъ оглянулся; осенній вѣтеръ зашуршалъ объявленіемъ на фонарномъ столбѣ; по испитому мѣщанскому лицу пробѣжала довольная улыбка...
— А вотъ и бумага есть!—подумалъ онъ вслухъ.—Тонкая, хорошая... Маленько клейкомъ запачкана... ну, да это наплевать... На безрыбьи и ракъ—рыба...
Онъ подошелъ къ столбу, хотѣлъ было сорвать с}бъявлеіііе, но вычурныя крупныя буквы бросились ему въ глаза.
— «Ва-алъ»,—-прочиталъ онъ по складамъ.—Еще что?! Новоприбывшей труппой драматическихъ артистовъ представлено будетъ «Ваалъ». Такъ!.. Теперича гдѣ же эта самая «актераупо мѣшается?!
Грязные мѣщанскіе пальцы заерзали по афишѣ, перескочили на пять строкъ выше крупнаго слова «Ваалъ» и наткнулись на желаемое.
— «Въ большомъ мучномъ амбарѣ купца Объегорева, перестроенномъ на театральное помѣщеніе». Великолѣпно!.. Упомѣщеніе хорошее... Ну, теперича и сорвать можно...
Иногда самые незначительные факты бываютъ корнемъ самыхъ многозначительныхъ событій. Такъ и тутъ вышло. Не задумай мѣщанинъ покурить или будь у него клочокъ бумаги на «козью ножку»,—онъ не прочиталъ бы афиши. А не про
читай онъ, никто бы, пожалуй, не прочиталъ и никто бы не
узналъ, что въ городъ пріѣхала труппа и даетъ спекталь въ амбарѣ. Благодаря мѣщанину, весь городъ объ этомъ узналъ.
Забѣжалъ въ ряды,—разсказалъ; завернулъ въ два-три трактира,—оповѣстилъ; встрѣтилъ писаря, — разблаговѣстилъ... И пошелъ писарь звонить, и раззвонилъ прибытіе «актеровъна славу.
И начались на другой день пересуды и разговоры: въ рядахъ рѣшали съ надлежащимъ глубокомысліемъ и неизбѣж
ною бранью вопросъ: что такое «Ваалъ»... рѣшали, рѣшали, въ трактирныхъ заведеніяхъ разсуждали, что ежели «тіатрапріѣхала, то безпремѣнно и газету привезутъ, потому—«цевелизація»; въ обывательскихъ домахъ... Ну, да о нихъ и говорить нечего.—Всѣ были поражены, удивлены, и всѣ рѣшили въ «тіатру» сходить...
Въ мучномъ амбарѣ визжали пилы, стучали топоры, пахло скипидаромъ, клеемъ, — тамъ дѣятельная работа шла... Зана
вѣсъ, сшитый изъ мебельнаго съ крупными цвѣтами ситца, перегораживалъ это старинное, угрюмое, неприглядное зданіе пополамъ; ряды скамеекъ изъ неструганныхъ досокъ были уже
готовы; строили дешевыя мѣста—«галерку»; два рыжебородыхъ, массивныхъ плотника работали до седьмого пота; тщедушный, бритый, въ высокихъ сапогахъ, въ кургузомъ пиджачкѣ пожилой человѣчекъ то и дѣло покрикивалъ на нихъ.
— Идолы, не такъ!.. Тысяча громовъ и двѣ тысячи молній, шутъ васъ возьми, не такъ! Развѣ такъ можно?! Ахъ ты, египетская мумія!.. Давай сюда топоръ!..
Тщедушная, фигурка выхватывала изъ рукъ оторопѣвшаго плотника топоръ, рубила, тесала, приколачивала и дѣлала все, какъ нужно.
— Вотъ какъ надо!.. Вотъ!.. Учись, крокодилъ, пока я не умеръ? Понимаешь?!
— Мы знаемъ! —мычалъ плотникъ и опять начиналъ коверкать и корежить по-своему.
— Вельзевулъ, не такъ!.. Скудоуміе воплощенное, не этакъ!.. У тебя голова есть?!
Плотникъ недоумѣвалъ.
— Голова у тебя, спрашиваю, есть или нѣтъ?.. — Есть... какъ можно безъ головы...
— Врешь!.. У тебя голову глупость съѣла! Нѣтъ у тебя головы!.. Нѣтъ!.. Дай-ка сюда пилу!..
И ходуномъ ходила пила въ рукахъ тщедушнаго человѣчка, и снова, сдѣлавши дѣло, начиналъ онъ доказывать крокодилу-плотнику, что у него голову глупость съѣла, что онъ—вельзевулъ, и снова пилилъ, рубилъ, строгалъ и бранился...
Въ импровизированный театръ вошелъ почтальонъ... — Актеру Семибратову по.сьмецо есть!
— Я Семибратовъ! Давайте его сюда!- А за «ий чаекъприходите завтра, сегодня мелкихъ нѣтъ
Почтальонъ вышелъ; плотники перестали работать; старенькое черепаховое пенснэ появилось на носу у Семибратова, разорванный конвертъ упалъ наземь, бойкіе сѣрые глазки забѣ
гали по строкамъ письма, лицо состроило недоумѣвающую гримасу и на секунду застыло на ней...
— Черти презрѣнные!—прошепталъ Семибратовъ, прочитавъ письмо. — Ну, вы, эѳіопы, — обратился онъ потомъ къ плотникамъ,—пошли вонъ, вы мнѣ больше не нужны!
Плотники почесали затылокъ. — Слышите!, или нѣтъ?.
— Слышимъ... Только какъ же это вдругъ...
— Безъ разсужденій! Забирай инструменты и маршъ! За деньгами черезъ недѣлю!.. — Таперича бы!..
— Молчать, идолы!.. Безъ разговора, Вельзевулы!..
Плотникй, не спѣша, вышли. Семибратовъ остался одинъ и задумался.
«Писали, что пріѣдутъ, и вдругъ отказъ... Неблаговидно и глупо. Но все-таки не бѣда... Мнѣ же больше достанется.
Заберемъ денежки и адьё... Конечно, оно не очень лестно, но что дѣлать».
Черезъ часъ послѣ этого, въ маленькомъ сарайчикѣ сбоку
Говорятъ, вслѣдствіе большихъ прибылей въ текущемъ году въ Московскомъ Городскомъ Кредитномъ обществѣ члены наблюдательнаго комитета означеннаго общества, не получаю
щіе до сего времени никакого жалованья, кромѣ наградныхъ, за свою тяжелую обязанность—посѣщать одинъ разъ въ мѣ
сяцъ засѣданія комитета, съ будущаго года будутъ получать опредѣленное жалованье 1200 р. въ годъ каждый; въ виду этого, говорятъ, не мало явилось охотниковъ баллотироваться на предстоящихъ ноябрьскихъ выборахъ.