соляного балагана,—въ сарайчикѣ, который изображалъ кассу, Семибратовъ продавалъ билеты.
— Представленіе интересное будетъ?—спрашивали его. — Блистательное!..
— А актеровъ у васъ много? — Сорокъ человѣкъ.
— Ахъ, батюшки!.. Отрѣжьте билетецъ!
Наступилъ день спектакля. По дорогѣ отъ городка В. къ ближайшей желѣзнодорожной станціи, на тройкѣ почтовыхъ лошадей, ѣхалъ какой-то пассажиръ.
— Ну, ты, Вельзевулъ!..—покрикивалъ онъ на ямщика.— Опоздаемъ, вѣдь!..
— Будьте благонадежны, не опоздаемъ. Да вамъ къ какому поѣзду,—къ Москвѣ али къ Курску?
— Все равно! Жарь,—на чай будетъ!.. И ямщикъ жарилъ.
А въ городѣ съ нетерпѣніемъ ожидали вечера этого дня. Не мало и курьезовъ случилось. Сплетница Арина разсказывала такія вещи.
— И такія у насъ въ городѣ съ этой «тіатрой» дѣла творятся, уму-разуму непостижимо... У купца Андронова доче
ри подрались... Одна говоритъ: «я пойду въ тіатръ!», а другая: «нѣтъ, я пойду!»... А билетъ-то, милая моя, одинъ, а другого отецъ не покупаетъ, ну, и исцарапали другъ дружку... А у почтмейстерши съ портнихой баталія вышла, не по-тіатральному платье она ей сшила... А купецъ Евдокимъ Иванычъ же
ну прибилъ, потому въ эту самую тіатру не просись... Да... Такія дѣла, просто ужасти...
Матушка вздыхала, покачивала головой и начинала разсказывать .своей собесѣдницѣ, какъ Евсея третью ночь домовой пужаетъ, и какъ собаки вчера вечеромъ не къ добру посреди улицы выли...
Вечеръ наступилъ... Темною громадой стоялъ посреди пустынной площади соляной амбаръ; около амбара толпился народъ; шли тревожные разговоры...
— Скоро начнутъ?—пищала почтмейстерша, пріѣхавшая не въ театральномъ платьѣ.
— Чего начнутъ?! Двери-то гвоздями заколочены!—слышался голосъ кулака-лавочника.
— Отдирай гвозди!.. Не даромъ деньги платили! —кричалъ какой-то купецъ.
— Отдерите гвозди!..—кричала почтмейстерша.
Двери затрещали... Толпа ввалилась въ темное помѣщеніе... — Эй!.. Актеры! Чего вы тамъ чешетесь?.. Аль до другого дня свою музыку-то отложили? Эй, кто тамъ есть?! Народъ! . Комидіянты!..
Ни гласа, ни послушанія.
— Зажгите огня! —послышался голосъ,
— Сейчасъ!.. У меня съ собой фонарикъ есть! — старчески прошамкалъ кто-то. — Сейчасъ!..
Дрожащимъ, неровнымъ свѣтомъ освѣтилась неприглядная храмина, пестрые узоры ситцеваго занавѣса выступили изъ потемокъ, а между ними красовались аршинныя слова: «Благодарю за посѣщеніе!».. Всѣ разинули рты и недоумѣвали...
— Вотъ такъ «Ваалъ!»..—сказалъ кто-то.
— Чисто «обваалили» нашего брата! — Нда-съ..
Какъ вы думаете, цитадели, кто больше всѣхъ виноватъ въ этомъ случаѣ?.. По-моему, мѣщанинъ, которому захотѣлось покурить. . Впрочемъ, вините, кого хотите, но все-таки...
Садъ «Фантазія». Вылетѣли въ трубу съ трескомъ, съ дымомъ, съ пылью, съ копотью...
Гейтенъ. Садъ нашъ послѣ закрытія представляетъ изъ себя нѣчто въ родѣ «Мамаева побоища».
Театръ Корта. Понемногу «разыгрываемся». Стали малопо-малу «обнаруживаться» если не «таланты», то во всякомъ случаѣ приличные для сцены актеры.
Малый театръ. Все чинно, благородно, какъ и слѣдуетъ быть. Мелкія сошки не суютъ свой носъ куда не слѣдуетъ, хотя и направляютъ его по вѣтру.
Большой театръ. Открылись и запѣли всякъ своимъ голосомъ, нѣкоторые, впрочемъ, «пѣтушинымъ» и «козлинымъ», но сравнительно пока немногіе.
0-0-0.
„Ласточки пропали ...
А. Фетъ.
«Дивы» всѣ пропали,
А давно ль съ толпой По саду порхали
И успѣховъ ждали Вонъ на сценѣ той!
Всѣмъ лакеямъ спится, Дождикъ, ночь темна,
Шарпантье все злится, Кредиторъ стучится Въ кассѣ у окна. Только у буфета Одинокій гость,
Вспоминая Фета,
«Заливаетъ» злость.
„Какъ мой садикъ свѣжъ и зеленъ!‘
А. Плещеевъ.
Былъ мой садикъ свѣжъ и веселъ; Въ немъ, встрѣчая бѣлый день, Развалясь на спинки креселъ, Пили всѣ, кому не лѣнь.
Правда, не было въ немъ «грацій», «Знаменитостей» и «звѣздъ(Не любитель ассигнацій
Тратить я на ихъ пріѣздъ),
Лишь Чекалова старуха,
Ждановъ, Зайцевъ и Днѣпровъ Наслажденьемъ были слуха
Фатовъ, пшютовъ и купцовъ.
Но люблю свой садъ я скромный Съ сѣтью правильныхъ аллей: Я копировалъ огромный
Садъ твой, «магъ и чародѣй!»
II.
— Представленіе интересное будетъ?—спрашивали его. — Блистательное!..
— А актеровъ у васъ много? — Сорокъ человѣкъ.
— Ахъ, батюшки!.. Отрѣжьте билетецъ!
Семибратовъ коварно улыбался и отрѣзалъ билеты...
Наступилъ день спектакля. По дорогѣ отъ городка В. къ ближайшей желѣзнодорожной станціи, на тройкѣ почтовыхъ лошадей, ѣхалъ какой-то пассажиръ.
— Ну, ты, Вельзевулъ!..—покрикивалъ онъ на ямщика.— Опоздаемъ, вѣдь!..
— Будьте благонадежны, не опоздаемъ. Да вамъ къ какому поѣзду,—къ Москвѣ али къ Курску?
— Все равно! Жарь,—на чай будетъ!.. И ямщикъ жарилъ.
А въ городѣ съ нетерпѣніемъ ожидали вечера этого дня. Не мало и курьезовъ случилось. Сплетница Арина разсказывала такія вещи.
— И такія у насъ въ городѣ съ этой «тіатрой» дѣла творятся, уму-разуму непостижимо... У купца Андронова доче
ри подрались... Одна говоритъ: «я пойду въ тіатръ!», а другая: «нѣтъ, я пойду!»... А билетъ-то, милая моя, одинъ, а другого отецъ не покупаетъ, ну, и исцарапали другъ дружку... А у почтмейстерши съ портнихой баталія вышла, не по-тіатральному платье она ей сшила... А купецъ Евдокимъ Иванычъ же
ну прибилъ, потому въ эту самую тіатру не просись... Да... Такія дѣла, просто ужасти...
Матушка вздыхала, покачивала головой и начинала разсказывать .своей собесѣдницѣ, какъ Евсея третью ночь домовой пужаетъ, и какъ собаки вчера вечеромъ не къ добру посреди улицы выли...
Вечеръ наступилъ... Темною громадой стоялъ посреди пустынной площади соляной амбаръ; около амбара толпился народъ; шли тревожные разговоры...
— Скоро начнутъ?—пищала почтмейстерша, пріѣхавшая не въ театральномъ платьѣ.
— Чего начнутъ?! Двери-то гвоздями заколочены!—слышался голосъ кулака-лавочника.
— Отдирай гвозди!.. Не даромъ деньги платили! —кричалъ какой-то купецъ.
— Отдерите гвозди!..—кричала почтмейстерша.
Двери затрещали... Толпа ввалилась въ темное помѣщеніе... — Эй!.. Актеры! Чего вы тамъ чешетесь?.. Аль до другого дня свою музыку-то отложили? Эй, кто тамъ есть?! Народъ! . Комидіянты!..
Ни гласа, ни послушанія.
— Зажгите огня! —послышался голосъ,
— Сейчасъ!.. У меня съ собой фонарикъ есть! — старчески прошамкалъ кто-то. — Сейчасъ!..
Дрожащимъ, неровнымъ свѣтомъ освѣтилась неприглядная храмина, пестрые узоры ситцеваго занавѣса выступили изъ потемокъ, а между ними красовались аршинныя слова: «Благодарю за посѣщеніе!».. Всѣ разинули рты и недоумѣвали...
— Вотъ такъ «Ваалъ!»..—сказалъ кто-то.
— Чисто «обваалили» нашего брата! — Нда-съ..
Какъ вы думаете, цитадели, кто больше всѣхъ виноватъ въ этомъ случаѣ?.. По-моему, мѣщанинъ, которому захотѣлось покурить. . Впрочемъ, вините, кого хотите, но все-таки...
Театры и зрѣлища.
Садъ «Фантазія». Вылетѣли въ трубу съ трескомъ, съ дымомъ, съ пылью, съ копотью...
Эрмитажъ. Продолжаемъ все въ томъ же духѣ.
Гейтенъ. Садъ нашъ послѣ закрытія представляетъ изъ себя нѣчто въ родѣ «Мамаева побоища».
Театръ Корта. Понемногу «разыгрываемся». Стали малопо-малу «обнаруживаться» если не «таланты», то во всякомъ случаѣ приличные для сцены актеры.
Малый театръ. Все чинно, благородно, какъ и слѣдуетъ быть. Мелкія сошки не суютъ свой носъ куда не слѣдуетъ, хотя и направляютъ его по вѣтру.
Большой театръ. Открылись и запѣли всякъ своимъ голосомъ, нѣкоторые, впрочемъ, «пѣтушинымъ» и «козлинымъ», но сравнительно пока немногіе.
0-0-0.
Признаки осени. НАШИ УВЕСЕЛИТЕЛЬНЫЕ САДЫ.
I.
Садъ „Рейтенъ .
„Ласточки пропали ...
А. Фетъ.
«Дивы» всѣ пропали,
А давно ль съ толпой По саду порхали
И успѣховъ ждали Вонъ на сценѣ той!
Всѣмъ лакеямъ спится, Дождикъ, ночь темна,
Шарпантье все злится, Кредиторъ стучится Въ кассѣ у окна. Только у буфета Одинокій гость,
Вспоминая Фета,
«Заливаетъ» злость.
Садъ „Эрмитажъ“.
„Какъ мой садикъ свѣжъ и зеленъ!‘
А. Плещеевъ.
Былъ мой садикъ свѣжъ и веселъ; Въ немъ, встрѣчая бѣлый день, Развалясь на спинки креселъ, Пили всѣ, кому не лѣнь.
Правда, не было въ немъ «грацій», «Знаменитостей» и «звѣздъ(Не любитель ассигнацій
Тратить я на ихъ пріѣздъ),
Лишь Чекалова старуха,
Ждановъ, Зайцевъ и Днѣпровъ Наслажденьемъ были слуха
Фатовъ, пшютовъ и купцовъ.
Но люблю свой садъ я скромный Съ сѣтью правильныхъ аллей: Я копировалъ огромный
Садъ твой, «магъ и чародѣй!»
Маркизъ Перецъ.
II.