Птицы, вы не пойте тамъ, «по заграницамъ», Что у насъ на сценахъ мѣсто есть пѣвицамъ
Безголосымъ вовсе, лишь съ красивымъ фасомъ, Съ «шикомъ», что по вкусу только лоботрясамъ; Что «новинки» наши, драмы, водевили
Интересъ къ театру въ насъ похоронили. Изъ избы, прошу васъ, соръ не выносите!
Слушать васъ такъ любятъ, ваши пѣсни звонки. Будьте же любезны: на чужой сторонкѣ О порядкахъ нашихъ вы не голосите,
Ни про нашу Думу, ни про наши конки Въ чужедальныхъ странахъ’ рѣчь не заводите. Вы не пойте также съ видомъ беззаботнымъ,
Какъ у насъ все чисто, какъ въ ряду Охотномъ Отпускаютъ людямъ, будто по ошибкѣ,
Сыръ «съ душкомъ» и мясо, иль несвѣжей рыбки Говорунъ-приказчикъ норовитъ отвѣсить,
Да не фунтъ, а сразу фунтовъ пять иль десять. Промолчите также и о томъ, что роютъ
Въ матушкѣ столицѣ третій годъ канавы,
Чѣмъ московскихъ гражданъ очень безпокоятъ, Не касайтесь лучше Городской Управы.
Пойте лучше, птицы, пойте громко, звучно, - Что у насъ въ столицѣ все благополучно.
Маркизъ Перецъ.
(разсказъ бывшаго охотника).
I.
— Какой породы ваша собака, Евгеній Ивановичъ?—спросилъ я своего пріятеля.
— Плутонъ?.. Н-н-е-знаю!.. И врать не хочу!.. Это напрасно про насъ говорятъ, что мы времъ!.. Не знаю!
— А хорошъ!—подхватилъ я, чтобы чѣмъ-нибудь подвеселить радушнаго хозяина.
— О, Плутошка-то?!.. Это не песъ, я вамъ скажу, а шельма на четырехъ лапахъ!.. Вы взгляните, что это за морда! Каковы глаза! Какія уши!.. И при томъ политико-экономъ!..
— Какъ это. политико-экономъ?!—спросилъ я изумленно.
— Да-съ! Самый заправскій Рикардо или тамъ Милль, Мальтусъ съ Адамомъ Смитомъ!
— Странныя сравненія! — сказала Марья Петровна, супруга моего пріятеля.
— Ничего не странныя!.. Онъ блюдетъ наши интересы и самъ себѣ снискиваетъ пропитаніе!
— Представьте себѣ,—патетически воскликнулъ Евгеній Ивановичъ, обращаясь ко мнѣ,—представьте себѣ, ранымъ рано Плутошка нашъ поднимается съ своего логовища и куда-то исче
заетъ, а затѣмъ ровно въ семь часовъ, когда затапливаютъ у насъ печь, онъ степенно входитъ на дворъ,- держа въ зубахъ, по-крайней-мѣрѣ около десяти фунтовъ мясной рванины, изъ которой ему варится дневной порціонъ... А?!.. Каковъ песъ?..
Я покачалъ отъ изумленія головой, а «политико-экономъсъ хвостомъ добродушно моргалъ плутовскими глазами, подергивалъ ушами и вилялъ обрубленнымъ хвостомъ...
II.
— Ты все кончилъ?—спросила усмѣхаясь Марья Петровна. — Больше нечего и говорить! — побѣдоносно заявилъ Евгеній Ивановичъ.
— А исторія съ аристономъ? — Гм!.. Ну!.. Да!..
— То-то!..—внушительно погрозилась Марья Петровна своимъ маленькимъ пальчикомъ.
— И у великихъ людей, матушка, бывали слабости; напримѣръ, Ньютонъ, такъ тотъ...
— Мы говоримъ не о Ньютонѣ, а о Плутонѣ! — Гм!.. Конечно, это было...
— Вотъ именно—это было, это есть и это будетъ!
— Что же это за исторія съ аристономъ?—спросилъ я.
— Видите ли, когда были именины Вѣрочки Бирюлькиной, онѣ у насъ просили аристона, а намъ его дали на время Косолаповы, когда еще были имянины, моей сестры Лизы... Пре
красно, мы, разумѣется, дали... Послѣ танцевъ я уѣхала домой, а Евгеній Ивановичъ остался тамъ не то водку пить, не то въ карты играть...
— Маничка, ты всегда такъ...
— Нѣтъ, Женичка, это вы всегда такъ поступаете, а я, какъ вы знаете, въ карты не играю и водки не пью!.. Ну, не пере
бивайте!.. Хорошо!.. О чемъ, бишь, я?.. Да!.. Досидѣлся нашъ Евгеній Ивановичъ до утра, распростился со всѣми, захватилъ аристонъ, свистнулъ Плутошку (онъ съ нимъ былъ) и от
правился домой.. И тутъ его дернуло дать Плутону въ зубы узелъ съ аристономъ...
— Да вѣдь я думалъ...
— Оставьте!.. Вы знаете кто обыкновенно думаетъ?
— Да-съ,—продолжала Марья Петровна,—приходитъ нашъ Евгеній Ивановичъ домой, раздѣлся и кричитъ: «Плутоша, иси»! А его и слѣдъ простылъ... «Отоприте, говоритъ, дверь, тамъ собака съ аристономъ!..» Отперли дверь и въ нее важно такъ входитъ Плутошка, а въ зубахъ... около десяти фунтовъ рванины всякой!.. А?!.. Каково это?!.. — А аристонъ?—спросилъ я.
— Искали, искали—такъ и канулъ, какъ въ воду!.. И пришлось заплатить Косолаповымъ двѣсти цѣлковыхъ за эту музыку!..
— Гм!—крякнулъ Евгеній Ивановичъ.
— Вотъ .и «гмыкай» теперь съ своимъ дорогимъ псомъ.
Плутонъ словно почуялъ свою рекомендацію, и какъ-то весь съежившись, полѣзъ подъ кресло Евгенія Ивановича.
(Басня).
Одинъ изъ молодыхъ поэтовъ нашихъ дней (Фамилію ты самъ, читатель, разумѣй),
Питаясь воздухомъ въ лѣсу, Воспѣлъ природную красу:
Стишину сочинилъ,—лирической отваги
Была полна его душа, А такъ какъ онъ съ собой не взялъ карайдаша И не имѣлъ бумаги, То на корѣ осины
Онъ вырѣзалъ тогда слова своей стишины,
И успокоенный исчезъ. Позднѣе, черезъ годъ, сюда же, въ этотъ лѣсъ, Пришелъ охотникъ изъ крестьянъ, По имени Касьянъ,
И, зайца застрѣливъ, отнесъ его къ поэту,
Который на корѣ свой стихъ повѣдалъ свѣту.
И что же? Зайца потроша,
Нашелъ онъ въ немъ осиновую кору,
Безголосымъ вовсе, лишь съ красивымъ фасомъ, Съ «шикомъ», что по вкусу только лоботрясамъ; Что «новинки» наши, драмы, водевили
Интересъ къ театру въ насъ похоронили. Изъ избы, прошу васъ, соръ не выносите!
Слушать васъ такъ любятъ, ваши пѣсни звонки. Будьте же любезны: на чужой сторонкѣ О порядкахъ нашихъ вы не голосите,
Ни про нашу Думу, ни про наши конки Въ чужедальныхъ странахъ’ рѣчь не заводите. Вы не пойте также съ видомъ беззаботнымъ,
Какъ у насъ все чисто, какъ въ ряду Охотномъ Отпускаютъ людямъ, будто по ошибкѣ,
Сыръ «съ душкомъ» и мясо, иль несвѣжей рыбки Говорунъ-приказчикъ норовитъ отвѣсить,
Да не фунтъ, а сразу фунтовъ пять иль десять. Промолчите также и о томъ, что роютъ
Въ матушкѣ столицѣ третій годъ канавы,
Чѣмъ московскихъ гражданъ очень безпокоятъ, Не касайтесь лучше Городской Управы.
Пойте лучше, птицы, пойте громко, звучно, - Что у насъ въ столицѣ все благополучно.
Маркизъ Перецъ.
ПЕСЪ.
(разсказъ бывшаго охотника).
I.
— Какой породы ваша собака, Евгеній Ивановичъ?—спросилъ я своего пріятеля.
— Плутонъ?.. Н-н-е-знаю!.. И врать не хочу!.. Это напрасно про насъ говорятъ, что мы времъ!.. Не знаю!
— А хорошъ!—подхватилъ я, чтобы чѣмъ-нибудь подвеселить радушнаго хозяина.
— О, Плутошка-то?!.. Это не песъ, я вамъ скажу, а шельма на четырехъ лапахъ!.. Вы взгляните, что это за морда! Каковы глаза! Какія уши!.. И при томъ политико-экономъ!..
— Какъ это. политико-экономъ?!—спросилъ я изумленно.
— Да-съ! Самый заправскій Рикардо или тамъ Милль, Мальтусъ съ Адамомъ Смитомъ!
— Странныя сравненія! — сказала Марья Петровна, супруга моего пріятеля.
— Ничего не странныя!.. Онъ блюдетъ наши интересы и самъ себѣ снискиваетъ пропитаніе!
— Представьте себѣ,—патетически воскликнулъ Евгеній Ивановичъ, обращаясь ко мнѣ,—представьте себѣ, ранымъ рано Плутошка нашъ поднимается съ своего логовища и куда-то исче
заетъ, а затѣмъ ровно въ семь часовъ, когда затапливаютъ у насъ печь, онъ степенно входитъ на дворъ,- держа въ зубахъ, по-крайней-мѣрѣ около десяти фунтовъ мясной рванины, изъ которой ему варится дневной порціонъ... А?!.. Каковъ песъ?..
Я покачалъ отъ изумленія головой, а «политико-экономъсъ хвостомъ добродушно моргалъ плутовскими глазами, подергивалъ ушами и вилялъ обрубленнымъ хвостомъ...
II.
— Ты все кончилъ?—спросила усмѣхаясь Марья Петровна. — Больше нечего и говорить! — побѣдоносно заявилъ Евгеній Ивановичъ.
— А исторія съ аристономъ? — Гм!.. Ну!.. Да!..
— То-то!..—внушительно погрозилась Марья Петровна своимъ маленькимъ пальчикомъ.
— И у великихъ людей, матушка, бывали слабости; напримѣръ, Ньютонъ, такъ тотъ...
— Мы говоримъ не о Ньютонѣ, а о Плутонѣ! — Гм!.. Конечно, это было...
— Вотъ именно—это было, это есть и это будетъ!
— Что же это за исторія съ аристономъ?—спросилъ я.
— Видите ли, когда были именины Вѣрочки Бирюлькиной, онѣ у насъ просили аристона, а намъ его дали на время Косолаповы, когда еще были имянины, моей сестры Лизы... Пре
красно, мы, разумѣется, дали... Послѣ танцевъ я уѣхала домой, а Евгеній Ивановичъ остался тамъ не то водку пить, не то въ карты играть...
— Маничка, ты всегда такъ...
— Нѣтъ, Женичка, это вы всегда такъ поступаете, а я, какъ вы знаете, въ карты не играю и водки не пью!.. Ну, не пере
бивайте!.. Хорошо!.. О чемъ, бишь, я?.. Да!.. Досидѣлся нашъ Евгеній Ивановичъ до утра, распростился со всѣми, захватилъ аристонъ, свистнулъ Плутошку (онъ съ нимъ былъ) и от
правился домой.. И тутъ его дернуло дать Плутону въ зубы узелъ съ аристономъ...
— Да вѣдь я думалъ...
— Оставьте!.. Вы знаете кто обыкновенно думаетъ?
— Да-съ,—продолжала Марья Петровна,—приходитъ нашъ Евгеній Ивановичъ домой, раздѣлся и кричитъ: «Плутоша, иси»! А его и слѣдъ простылъ... «Отоприте, говоритъ, дверь, тамъ собака съ аристономъ!..» Отперли дверь и въ нее важно такъ входитъ Плутошка, а въ зубахъ... около десяти фунтовъ рванины всякой!.. А?!.. Каково это?!.. — А аристонъ?—спросилъ я.
— Искали, искали—такъ и канулъ, какъ въ воду!.. И пришлось заплатить Косолаповымъ двѣсти цѣлковыхъ за эту музыку!..
— Гм!—крякнулъ Евгеній Ивановичъ.
— Вотъ .и «гмыкай» теперь съ своимъ дорогимъ псомъ.
Плутонъ словно почуялъ свою рекомендацію, и какъ-то весь съежившись, полѣзъ подъ кресло Евгенія Ивановича.
Зубоскалъ.
Поэтъ и осина
(Басня).
Одинъ изъ молодыхъ поэтовъ нашихъ дней (Фамилію ты самъ, читатель, разумѣй),
Питаясь воздухомъ въ лѣсу, Воспѣлъ природную красу:
Стишину сочинилъ,—лирической отваги
Была полна его душа, А такъ какъ онъ съ собой не взялъ карайдаша И не имѣлъ бумаги, То на корѣ осины
Онъ вырѣзалъ тогда слова своей стишины,
И успокоенный исчезъ. Позднѣе, черезъ годъ, сюда же, въ этотъ лѣсъ, Пришелъ охотникъ изъ крестьянъ, По имени Касьянъ,
И, зайца застрѣливъ, отнесъ его къ поэту,
Который на корѣ свой стихъ повѣдалъ свѣту.
И что же? Зайца потроша,
Нашелъ онъ въ немъ осиновую кору,