(Сценка.)
Богатый купеческій домъ.
Въ блистающей необычайной чистотой, вылощенной, просторной залѣ красуется громадный столъ, покрытый бѣлоснѣжной ска
тертью и уставленный всевозможной пасхальной снѣдью во главѣ съ пудовымъ окорокомъ, аршинной „бабой“, громадной пасхой и цѣлой горой крашеныхъ во всѣ цвѣта яицъ.
Батарея бутылокъ со всевозможными ярлыками дополняетъ украшеніе стола.
Первый часъ...
„Самъ“ въ новой черной парѣ, съ медалями на шеѣ „для видимости“, расхаживаетъ по залѣ, мурлыкая подъ-носъ:. „па-асха кра-асная!.. и-и торжеств-о изъ торжествъ!..“
Ему одному видимо скучно—онъ въ ожиданіи визитеровъ. Походитъ - походитъ, помурлыкаетъ - помурлыкаетъ и къ столу по
дойдетъ. Остановится, потыкаетъ ветчину вилкой, повертитъ въ рукахъ яйцо—и опять ходить... Наконецъ, ему это надоѣло.
— Тфу!.. Ну, и бабы! Цѣльный часъ я здѣсь изъ угла въ уголъ мотаюсь, а онѣ все никакъ тувалеты свои справить не могутъ!.. Мать!—крикнулъ онъ, пройдя въ слѣдующую комнату,—Ма-ать!
— Ахъ, ты, Господи! Ну, что тебѣ еще?-послышался досадливый голосъ за запертой дверью.
— То-есть, какь это что? Цѣльный часъ ты съ дочкой красоту пасхальную на себя наводишь и никакъ все припаратиться не можете!
— Ахъ, Данилычъ! Какъ тебѣ некогда я вижу!
— Да не некогда мнѣ, безпонятность таганская!—разсердился самъ.—А визитеръ сейчасъ долженъ начать проявляться!
— Конфузь жену-то, конфузь разными словами для праздника этакого! — отвѣчалъ изъ-за двери обиженный голосъ. — Тебѣ же стыдно будетъ, коли твоя собственная супруга да единственное дѣтище не на настоящей ногѣ визитеровъ принимать будутъ!
— Да ладно ужъ! На настоящей ли ногѣ, али тамъ еще на какой, а выходить-то надо-ть? Говорю тебѣ— половина перваго и сейчасъ визитеръ пойдетъ!
— Идемъ,идемъ сейчасъ, хорошо ужъ! Торопилыцикъ... Чсейчасъ Дуняіпа останный крючокъ мнѣ застегиваетъ, а Машенька послѣднюю завитушку на лбу припаливаетъ... Какъ припалитъ настоящимъ манеромъ—такъ мы и готовы!
— Уйдите вы, папаша, отъ двери-то Христа ради!—послышался чуть не плачущій голосъ дѣвушки—Вотъ, изъ-за вашей поспѣшности цѣлую прядь волосъ себѣ спалила!..
Самъ крякнулъ, махнулъ рукой и опять отправился въ залу.
Наконецъ, вскорѣ выплыла и („сама“, полнотѣлая особа, съ кружевной наколкой на головѣ.
Шурша тяжелымъ, шелковымъ платьемъ ярко-лиловаго цвѣта, въ сопровожденіи дочки — упитанной дѣвицы, блондинки, лѣтъ двадцати, съ яркимъ румянцемъ на полныхъ щекахъ и носомъ, „пуговкой“ на кругломъ лицѣ,—хозяйка направилась прямо къ трюмо.
— Ну, вотъ и мы! — заявила она, охорашиваясь передъ зеркаломъ.
— Слава Тебѣ, Создателю! Наконецъ-то! Цѣльныхъ полтора часа красоту-то наводили!
— Тебѣ хорошо говорить, Иванъ Данилычъ, а вотъ изъ-за твоего тороплонья сколько сейчасъ грѣха вышло!..
— Какого еще грѣха?..
— А такого вотъ! „Скоро ли, да скоро ли, да что вы тамъ застряли“ — ну, извѣстно смущаешь! Спѣшить начали, а изъ-за спѣіпки-то Машенька горничной Дуняшѣ щипцами губы припекла, а себѣ волосы спалила. Сейчасъ въ спальной-то не продохнешь отъ жженой шерсти!.. Еще Марѳа кухарка затылокъ себѣ расшибла, а мнѣ чуть спину не сломала!
— Вона сколько дѣловъ надѣлали! Какъ вамъ, бабамъ, одѣваться- никакъ не можете, чтобы безъ какихъ-нибудь енциденовъ! — И завсегда изъ-за тебя, Данилычъ! — То есть это какъ же изъ-за меня?
— А вотъ такъ же!.. Машенька совсѣмъ была готова, а только что двѣ завитушки на лбу никакимъ манеромъ не слушались. Она ихъ и такъ, она ихъ и этакъ—не завиваются, да и только! Съе
жатся спервоначалу, а потомъ сейчасъ и повиснутъ, на манеръ хвостовъ—досадно вѣдь! Женихъ ^сейчасъ, напримѣръ, пріѣдетъ,
а у его нареченной замѣсто правильныхъ волосъ—хвосты! А ты все въ дверь „скоро ли?“ Дуняша и научи. „Вы,—говоритъ,—ба
рышня, раскалите хорошенько щипцы, намажьте волосы помадой, да покрѣпче и закрутите“.—Ну, Машенька, стало-быть, калидакалила щипцы - то, да полхв.оста себѣ и отожгла! А Дуняша опять ее учитъ. „Это у васъ, — говоритъ, — отого происшествіе вышло, что вы, барышня, щипцовъ не понюхали. Надо,—говоритъ,— какъ паликмахеры дѣлаютъ. Нагрѣютъ щипцы и сейчасъ шохать, а коли оченно ужъ горячи—сейчасъ вертѣть щипцы“.—Ну, а какъ Машенька сама-то не умѣетъ нюхать — накалила щипцы, да Ду
няшѣ и подставила къ носу для пробы. А ты, какъ на грѣхъ, въ это время въ дверь застучалъ. Ну, Машенька съ испугу-то й маз
нула Дуняшу по губамъ щипцами!.. Кожа у нея въ моментъ съ губъ лохмоточками! И какъ только она теперь христосоваться будетъ съ этакими губами?
— Да ужъ какое можетъ быть лобзаніе, ежели губы безъ шкуры! — Ну, вотъ. И съ Марѳой тоже... Изъ-за спѣшки твоей... Корсетъ
то я дѣльный постъ не надѣвала, Дуняша никогда и но можетъ одна затянуть. Позвали на подмогу Марѳу. Дуняша съ одной стороны тянетъ, а Марѳа съ другой силится. А ты опять понужда
ешь. Налегла, стало-быть, Марѳа—шнурокъ у нея и лопни! Отлетѣла она да затылкомъ объ комодъ! И подняться не можетъ, лежитъ да мычитъ!.. Насилу отошла. И сейчасъ, замѣсто праздничнаго времяпровожденія, лежитъ да охаетъ. А тутъ Дуняша какъ
на грѣхъ!.. „Я,—говоритъ,—сама васъ, барыня, еще разъ попробую по-другому перетянуть, только вы дерзкитесь!..“ Намотала на руки
шнурокъ, уперлась мнѣ въ спину колѣнкой, да ка-акъ потянетъ!.. Свѣту не взвидѣла я, Данилычъ! И какъ только спина цѣла осталась—узкъ и не знаю!..
Въ прихожей задребезжалъ звонокъ.,.
Невѣста юркнула въ гостиную... Родители приготовились встрѣчать гостя.
Въ залу вошелъ длинный молодой человѣкъ, завитой, съ рыженькими бачками у висковъ, съ букетомъ и шелковымъ яйцомъ въ рукахъ.
— Христосъ воскресъ, маменька! Съ праздникомъ-съ!.. Папашенька,—съ праздникомъ-съ!—лобызался троекратно молодой человѣкъ.—А гдѣ же Машенька-съ?
— Марья!—позвалъ родитель.—Будетъ ужъ въ скромность-то играть—иди. Григорій Саввичъ, нареченный твой, пріѣхалъ!
Въ дверяхъ гостиной показывается Машенька, съ опущенными глазками. Къ-ней подлетаетъ зкенихъ.
— Дозвольте ужъ по-христіански!—протянулъ онъ губы.
— Ахъ, нѣтъ!.. Зачѣмъ... Лучше узкъ такъ!—жеманится дѣвица — Ну, чего модничаешь?—вступается отецъ.—Черезъ недѣлю свадьба, а ты ломаешься!
Молодые люди поцѣловались и прошли въ гостиную. Послышался опять звонокъ; за нимъ второй—третій.
Черезъ часъ залъ переполняется визитерами всѣхъ сортовъ Красота и порядокъ пасхальнаго стола нарушены. Пасха на боку,
баба покривилась, но всему столу яичная скорлупа... Больше всего въ ходу бутылки и рюмки, закусываютъ, чего-нибудь ковырнувъ— только для видимости. Потому не обидѣть чтобы хозяевъ, не отвѣдавъ пасхи или чего еще...
Въ залу влетѣ^ пастрѳпанная горничная.
— Иванъ ’ >, пожалуйте въ прихозкую! Тамъ сейчасъ какой-то вог ,,ральный поздравитель заявился!
— Что та
— Да ввалился какой-то господинъ, прямо въ нальтѣ на меня бросился—и повисъ! Я и такъ, я и этакъ, а онъ уцѣпился и не
пущаетъ! Я ему: „господинъ пустите!“—а онъ только: „хрс-екрсъ!“— и въ лицо лизнуть норовитъ! Я его отъ себя: „нехорошо, молъ, господинъ!“—а онъ все свое: „хрс-скрсъ!“—и опять лизать! Теперича сидитъ въ прихожей и чтой-то бормочетъ!
— Грншй, ты бы сходилъ, полюбопытствовалъ, можетъ, жуликъ какой?
Черезъ нѣсколько минутъ женихъ вернулся.
— И вовсе, тятенька, не зкуликъ, а визитеръ многократный! И сейчасъ съ нимъ ничего подѣлать нельзя, потому вовсе безъ послѣдствій человѣкъ! А вотъ какъ малость очухается—мы его сейчасъ и выставимъ!
Изъ прихожей опять послышался звонокъ...
Маркизъ д’Эсъ.
Богатый купеческій домъ.
Въ блистающей необычайной чистотой, вылощенной, просторной залѣ красуется громадный столъ, покрытый бѣлоснѣжной ска
тертью и уставленный всевозможной пасхальной снѣдью во главѣ съ пудовымъ окорокомъ, аршинной „бабой“, громадной пасхой и цѣлой горой крашеныхъ во всѣ цвѣта яицъ.
Батарея бутылокъ со всевозможными ярлыками дополняетъ украшеніе стола.
Первый часъ...
„Самъ“ въ новой черной парѣ, съ медалями на шеѣ „для видимости“, расхаживаетъ по залѣ, мурлыкая подъ-носъ:. „па-асха кра-асная!.. и-и торжеств-о изъ торжествъ!..“
Ему одному видимо скучно—онъ въ ожиданіи визитеровъ. Походитъ - походитъ, помурлыкаетъ - помурлыкаетъ и къ столу по
дойдетъ. Остановится, потыкаетъ ветчину вилкой, повертитъ въ рукахъ яйцо—и опять ходить... Наконецъ, ему это надоѣло.
— Тфу!.. Ну, и бабы! Цѣльный часъ я здѣсь изъ угла въ уголъ мотаюсь, а онѣ все никакъ тувалеты свои справить не могутъ!.. Мать!—крикнулъ онъ, пройдя въ слѣдующую комнату,—Ма-ать!
— Ахъ, ты, Господи! Ну, что тебѣ еще?-послышался досадливый голосъ за запертой дверью.
— То-есть, какь это что? Цѣльный часъ ты съ дочкой красоту пасхальную на себя наводишь и никакъ все припаратиться не можете!
— Ахъ, Данилычъ! Какъ тебѣ некогда я вижу!
— Да не некогда мнѣ, безпонятность таганская!—разсердился самъ.—А визитеръ сейчасъ долженъ начать проявляться!
— Конфузь жену-то, конфузь разными словами для праздника этакого! — отвѣчалъ изъ-за двери обиженный голосъ. — Тебѣ же стыдно будетъ, коли твоя собственная супруга да единственное дѣтище не на настоящей ногѣ визитеровъ принимать будутъ!
— Да ладно ужъ! На настоящей ли ногѣ, али тамъ еще на какой, а выходить-то надо-ть? Говорю тебѣ— половина перваго и сейчасъ визитеръ пойдетъ!
— Идемъ,идемъ сейчасъ, хорошо ужъ! Торопилыцикъ... Чсейчасъ Дуняіпа останный крючокъ мнѣ застегиваетъ, а Машенька послѣднюю завитушку на лбу припаливаетъ... Какъ припалитъ настоящимъ манеромъ—такъ мы и готовы!
— Уйдите вы, папаша, отъ двери-то Христа ради!—послышался чуть не плачущій голосъ дѣвушки—Вотъ, изъ-за вашей поспѣшности цѣлую прядь волосъ себѣ спалила!..
Самъ крякнулъ, махнулъ рукой и опять отправился въ залу.
Наконецъ, вскорѣ выплыла и („сама“, полнотѣлая особа, съ кружевной наколкой на головѣ.
Шурша тяжелымъ, шелковымъ платьемъ ярко-лиловаго цвѣта, въ сопровожденіи дочки — упитанной дѣвицы, блондинки, лѣтъ двадцати, съ яркимъ румянцемъ на полныхъ щекахъ и носомъ, „пуговкой“ на кругломъ лицѣ,—хозяйка направилась прямо къ трюмо.
— Ну, вотъ и мы! — заявила она, охорашиваясь передъ зеркаломъ.
— Слава Тебѣ, Создателю! Наконецъ-то! Цѣльныхъ полтора часа красоту-то наводили!
— Тебѣ хорошо говорить, Иванъ Данилычъ, а вотъ изъ-за твоего тороплонья сколько сейчасъ грѣха вышло!..
— Какого еще грѣха?..
— А такого вотъ! „Скоро ли, да скоро ли, да что вы тамъ застряли“ — ну, извѣстно смущаешь! Спѣшить начали, а изъ-за спѣіпки-то Машенька горничной Дуняшѣ щипцами губы припекла, а себѣ волосы спалила. Сейчасъ въ спальной-то не продохнешь отъ жженой шерсти!.. Еще Марѳа кухарка затылокъ себѣ расшибла, а мнѣ чуть спину не сломала!
— Вона сколько дѣловъ надѣлали! Какъ вамъ, бабамъ, одѣваться- никакъ не можете, чтобы безъ какихъ-нибудь енциденовъ! — И завсегда изъ-за тебя, Данилычъ! — То есть это какъ же изъ-за меня?
— А вотъ такъ же!.. Машенька совсѣмъ была готова, а только что двѣ завитушки на лбу никакимъ манеромъ не слушались. Она ихъ и такъ, она ихъ и этакъ—не завиваются, да и только! Съе
жатся спервоначалу, а потомъ сейчасъ и повиснутъ, на манеръ хвостовъ—досадно вѣдь! Женихъ ^сейчасъ, напримѣръ, пріѣдетъ,
а у его нареченной замѣсто правильныхъ волосъ—хвосты! А ты все въ дверь „скоро ли?“ Дуняша и научи. „Вы,—говоритъ,—ба
рышня, раскалите хорошенько щипцы, намажьте волосы помадой, да покрѣпче и закрутите“.—Ну, Машенька, стало-быть, калидакалила щипцы - то, да полхв.оста себѣ и отожгла! А Дуняша опять ее учитъ. „Это у васъ, — говоритъ, — отого происшествіе вышло, что вы, барышня, щипцовъ не понюхали. Надо,—говоритъ,— какъ паликмахеры дѣлаютъ. Нагрѣютъ щипцы и сейчасъ шохать, а коли оченно ужъ горячи—сейчасъ вертѣть щипцы“.—Ну, а какъ Машенька сама-то не умѣетъ нюхать — накалила щипцы, да Ду
няшѣ и подставила къ носу для пробы. А ты, какъ на грѣхъ, въ это время въ дверь застучалъ. Ну, Машенька съ испугу-то й маз
нула Дуняшу по губамъ щипцами!.. Кожа у нея въ моментъ съ губъ лохмоточками! И какъ только она теперь христосоваться будетъ съ этакими губами?
— Да ужъ какое можетъ быть лобзаніе, ежели губы безъ шкуры! — Ну, вотъ. И съ Марѳой тоже... Изъ-за спѣшки твоей... Корсетъ
то я дѣльный постъ не надѣвала, Дуняша никогда и но можетъ одна затянуть. Позвали на подмогу Марѳу. Дуняша съ одной стороны тянетъ, а Марѳа съ другой силится. А ты опять понужда
ешь. Налегла, стало-быть, Марѳа—шнурокъ у нея и лопни! Отлетѣла она да затылкомъ объ комодъ! И подняться не можетъ, лежитъ да мычитъ!.. Насилу отошла. И сейчасъ, замѣсто праздничнаго времяпровожденія, лежитъ да охаетъ. А тутъ Дуняша какъ
на грѣхъ!.. „Я,—говоритъ,—сама васъ, барыня, еще разъ попробую по-другому перетянуть, только вы дерзкитесь!..“ Намотала на руки
шнурокъ, уперлась мнѣ въ спину колѣнкой, да ка-акъ потянетъ!.. Свѣту не взвидѣла я, Данилычъ! И какъ только спина цѣла осталась—узкъ и не знаю!..
Въ прихожей задребезжалъ звонокъ.,.
Невѣста юркнула въ гостиную... Родители приготовились встрѣчать гостя.
Въ залу вошелъ длинный молодой человѣкъ, завитой, съ рыженькими бачками у висковъ, съ букетомъ и шелковымъ яйцомъ въ рукахъ.
— Христосъ воскресъ, маменька! Съ праздникомъ-съ!.. Папашенька,—съ праздникомъ-съ!—лобызался троекратно молодой человѣкъ.—А гдѣ же Машенька-съ?
— Марья!—позвалъ родитель.—Будетъ ужъ въ скромность-то играть—иди. Григорій Саввичъ, нареченный твой, пріѣхалъ!
Въ дверяхъ гостиной показывается Машенька, съ опущенными глазками. Къ-ней подлетаетъ зкенихъ.
— Дозвольте ужъ по-христіански!—протянулъ онъ губы.
— Ахъ, нѣтъ!.. Зачѣмъ... Лучше узкъ такъ!—жеманится дѣвица — Ну, чего модничаешь?—вступается отецъ.—Черезъ недѣлю свадьба, а ты ломаешься!
Молодые люди поцѣловались и прошли въ гостиную. Послышался опять звонокъ; за нимъ второй—третій.
Черезъ часъ залъ переполняется визитерами всѣхъ сортовъ Красота и порядокъ пасхальнаго стола нарушены. Пасха на боку,
баба покривилась, но всему столу яичная скорлупа... Больше всего въ ходу бутылки и рюмки, закусываютъ, чего-нибудь ковырнувъ— только для видимости. Потому не обидѣть чтобы хозяевъ, не отвѣдавъ пасхи или чего еще...
Въ залу влетѣ^ пастрѳпанная горничная.
— Иванъ ’ >, пожалуйте въ прихозкую! Тамъ сейчасъ какой-то вог ,,ральный поздравитель заявился!
— Что та
— Да ввалился какой-то господинъ, прямо въ нальтѣ на меня бросился—и повисъ! Я и такъ, я и этакъ, а онъ уцѣпился и не
пущаетъ! Я ему: „господинъ пустите!“—а онъ только: „хрс-екрсъ!“— и въ лицо лизнуть норовитъ! Я его отъ себя: „нехорошо, молъ, господинъ!“—а онъ все свое: „хрс-скрсъ!“—и опять лизать! Теперича сидитъ въ прихожей и чтой-то бормочетъ!
— Грншй, ты бы сходилъ, полюбопытствовалъ, можетъ, жуликъ какой?
Черезъ нѣсколько минутъ женихъ вернулся.
— И вовсе, тятенька, не зкуликъ, а визитеръ многократный! И сейчасъ съ нимъ ничего подѣлать нельзя, потому вовсе безъ послѣдствій человѣкъ! А вотъ какъ малость очухается—мы его сейчасъ и выставимъ!
Изъ прихожей опять послышался звонокъ...
Маркизъ д’Эсъ.