Сапожныхъ дѣлъ мастеръ Михеичъ только что снесъ починку. Усаживаясь снова за работу, онъ бережно вы
таскиваетъ изъ-подъ фартука откупоренную бутылку и ставитъ ее возлѣ себя на подоконникъ. Жена Михеича, баба очень худая, но съ громаднымъ, словно чужимъ, угло
ватымъ животомъ, пристально смотритъ черезъ плечо мужа на бутылку и сдвигаетъ брови.
— Ты чего это тамъ, жидъ-колдунъ, принесъ-то?—спрашиваетъ она.
— Лайся спозоранку...—смущенно ворчитъ Михеичъ.— Видишь, что принесъ... Стало-быть, принесъ...
— А зачѣмъ ты это, колдунъ, принесъ? Давно не трескалъ?!— напираетъ жена.
Михеичъ насупливаетъ брови и плюется.
— Ахъ ты, оголтѣлый чортъ!—злобно шипитъ Агаѳья, подвигаясь къ подоконнику.—ІЦиблеты къ вечеру отдѣ
лать нужно, а ты винища принесъ?.. Для чего ты это принесъ?!..
— Тфу!—плюется Михеичъ, косясь на жену съ безпокойствомъ матери, у которой хотятъ отнять ребенка. — Чего полтинники-то вытаращила? Пристала хуже клейстера... Принесъ, стало-быть, такъ надо было, а то,
можетъ бы, и не принесъ... Встрѣлъ вотъ давеча кума, а онъ говоритъ, что вечеромъ придетъ, а я вотъ взялъ, да и принесъ... и... не лѣзь!..
— Щиблеты къ вечеру, анаѳемъ, не отдѣлаешь, — „жильцы“ вѣдь будутъ! Уѣзжаетъ вѣдь Самойлинъ-то!!
— Растоскуйся-ка... А я безъ тебя не знаю...—угрюмо ворчитъ Михеичъ.—Ты за меня додѣлаешь...
— Посмотрю я, жидъ-колдунъ!—барабанитъ Агаѳья высохшимъ кулакомъ по лысинѣ мужа.—У ягъ я посмотрю!.. Не додѣлай ты мнѣ щиблеты!..—оскаливаетъ она зубы.
— Я-те ткну... Я-те ткну-у!..—повышаетъ Михеичъ голосъ, когда разстояніе между имъ и ягеной увеличивается.—Ты у меня возьмешь моду въ голову тыкать!..
Агаѳья, усѣвшись за грязнымъ пологомъ на кровать, принимается за штопаніе стараго чулка.
Михеичъ гнетъ свою сутулую спину надъ работой и, вытаскивая изо рта шпильки, лихорадочно постукиваетъ моло
точкомъ. Временами онъ поглядываетъ въ сторону Агаѳьи, косится на бутылку, облизывается и крякаетъ. Изъ-за по
лога зорко слѣдятъ за нимъ два пытливыхъ глаза... Такъ продолжается съ полчаса...
— И ітодлецовщина яге этотъ Клечкинъ!—оборачивается вдругъ къ женѣ Михеичъ:—страсть!
Агаѳья молча ковыряется въ чулкѣ.
— Клечкинъ, вотъ этотъ самый булгактеръ, которому я прежде задки носилъ...—поясняетъ Михѣичъ, словно его объ этомъ спрашиваютъ.—Страсть, до чего подлецовщина!
Агафья—ни звука.
— Запой у него.,.—помолчавъ, продолжаетъ Михеичъ, сердясь на невниманіе ягены. — Попадетъ воята подъ хвостъ, такъ онъ по мѣсяцу вола вертитъ... И злющій дѣ
лается какъ ни одна тигра, а ягенѣ склизитъ!.. Тутъ хоть самъ воевода ему будь, въ салазки съѣздитъ, а вотъ ягены боится!., склизитъ!..
— Вамъ дай, антихристамъ, волю-то! -рѣшается буркнуть изъ-за полога Агаѳья.
— Булгактеръ вѣдь, никто иной! Дура:,съ печи!—вос
клицаетъ Михеичъ, пріободрённый отзвукомъ жены.—Вѣдь образованный... Не нашъ вѣдь братъ-агапъ!..
Михѣичъ кладетъ молотокъ и свертываетъ папиросу.
— Приношу этто я задки...—повѣствуетъ онъ, смачивая языкомъ край грязнаго клочка газеты.—А онъ уягъ охолпѣлый... Какъ слѣдуетъ хвачёмши... Кудластый и весь ершомъ... И тутъ же возлѣ него ягена околачивается... Мозглявая такая, то-ись подметки его не стоящая! Ду
нулъ бы разъ, и нѣтъ ее больше на свѣтѣ, а вотъ онъ... склизитъ!
— „Андилъ!—говоритъ. — Краса природы!.. Имѣй ты такое сочуствіе... Отпусти еще минзурочку... Кишки го
рятъ!..“ Минзурочка—это у него запостоянный порціонъ такой; въ аптекѣ онъ купилъ: стеклянная кубышка, а поперекъ зарубинки... А она мозглявая, упирается... „до
вольно“, говоритъ, „ты нынче восемь унцевъ ужъ вылакалъ!..“ А онъ свое склизитъ: „Помилуй, мармаладка!.. Ради Бога отпусти... Вѣдь я сейчасъ пять фунтовъ вы
пить не дуракъ... Додай хушь мнѣ до фунта! А то сей
часъ возьму, да и помру скорострѣльнымъ ударомъ“... Тс! Подумаешь!—усмѣхается Михеичъ.—Фунтами пьетъ...
Ужъ онъ, маляга, и такъ, и этакъ... Заплакалъ вѣдь!.. Вотъ этакій-то жеребище передъ ничего нестоящей ба
бой склизитъ и въ слезы ударяется! И все ей помереть ударомъ обѣщаетъ... Ну, видитъ это она... что не вретъ Клечкинъ, а представится въ-самдѣлѣ... беретъ этто ключикъ... отпираетъ этто шкапъ, берета этто графинъ, наливаетъ ему вотъ этакимъ макарцемъ и...
Внезапно Михеичъ опрокидываетъ бутылку съ подоконника на стаканъ, впивается въ жену расширенными зрачками и, закинувъ голову, съ лихорадочной торопливостью выливаетъ водку въ горло...
Агаѳья стремглавъ срывается съ мѣста, но уже поздно... Иллюстрація удалась Михеичу вполнѣ. Оба они долго и упорно глядятъ другъ на друга. Лицо Агаѳьи, покрытое коричневыми пятнами, подергивается судорогой.
— Что же ты... песъ!.. Обманывать?!.—задыхается она, вцѣпившись костлявыми пальцами ему въ плечо.—А щиблеты?!..
— Уйди лучше... Додѣлаю...— хрипитъ Михеичъ, устраивая за спиной бутылку опять на подоконникъ. Въ глазахъ Михеича зловѣщій огонекъ.
Агаѳья] злобно смотритъ на мужа и крѣпче впивается пальцами въ плечо.
— Эй, Агаѳья!..—прищуривается Михеичъ.—Отойди... складнѣе будетъ!..—совѣтуетъ онъ сквозь зубы...
Лицо Михеича дѣлается озорнымъ и не обѣщаетъ ничего хорошаго.
Тогда она медленно выпускаетъ мужнину рубашку, скашиваетъ въ безсильной злобѣ ротъ и, всхлипнувъ, устало бредетъ за пологъ, на кровать.
Она упустила моментъ, и теперь мужъ сильнѣе ея.
Михеичу постоянно не по себѣ, онъ какъ-то робокъ п подчиняясь авторитету ягены, никакъ не можетъ легаль
нымъ путемъ пропустить первую рюмку... Но когда ему удается обмануть бдительный контроль Агаѳьи и сорвать
трудный моментъ,—онъ дѣлается господиномъ полоягенія, и она уступаетъ.
Михеичъ снова садится за работу.