розовой скатертью, чайнымъ приборомъ, никкелевымъ кипящимъ самоваромъ и всякой снѣдыо: масломъ сливочнымъ, булками, яидами и пр.
Дарья Семеновна, красивая, бѣлая, съ розовыми щеками и хольными пухлыми руками, хлопотала около самовара. Дементій Сергѣичъ на виду чайнаго стола что-то дѣлалъ около изгородки, постукивая молоткомъ. Желаніе показать барину свое усердіе и безполезность работы были слиткомъ прозрачны. Текаловъ, глядя на управляющаго, невольно улыбнулся.
— Будетъ вамъ тамъ хлопотать, Дементій Сергѣичъ! Садитесь-ка къ намъ чайку выпить.
Текаловъ, окруженный семьей управляющаго, пилъ чай и былъ въ самомъ благодушномъ настроеніи. Онъ съ наслажденіемъ вды
халъ чистый, свѣжій воздухъ и смотрѣлъ на противоположный берегъ оврага, на виднѣвшуюся маленькую деревушку, одного наз
ванія съ усадьбой — Стѳгачево. Отъ деревушки [въ оврагъ спускалась извилистая желтая дорожка. По этой дорожкѣ шла толпа мужиковъ. Они на нѣкоторое время пропали въ оврагѣ и затѣмъ появились уже на этой сторонѣ, въ барской усадьбѣ, и направи
лись къ чаевничающей компаніи. Впереди шелъ мужикъ, держа что-то въ рукахъ.
Текалову сдѣлалось какъ-то робко и неловко при приближеніи къ нему этой толпы. „Первая моя встрѣча,— подумалъ онъ,—что имъ нужно?
Подотедъ къ Текалову, толпа обнажила головы. Передній мужикъ подалъ барину глиняную чашку съ двумя десятками яицъ.
— Съ пріѣздомъ, баринъ, съ пріѣздомъ вашу милость! — сказалъ мужикъ и низко поклонился.
— Съ пріѣздомъ! проздравляемъ! всего хорошаго!—заговорила толпа.
— Вы откуда? — спросилъ Текаловъ, принявъ отъ мужика плошку.
— А мы ваши природные хресьяне. Вашему тятенькѣ работывали еще... И вашей милости готовы завсегда... потому вы наши отцы, а мы ваши дѣти...
Переконфуженный непривычнымъ положеніемъ, Текаловъ не зналъ, что говорить съ мужиками и что дѣлать съ яйцами. Дарья Семеновна, желая выручить хозяина, потянулась къ нему за чаш
кой. При [этой передачѣ чашка выскользнула изъ дрожавшихъ рукъ Текалова и, ударившись о скамейку, разлетѣлась въ куски, образовавъ на травѣ яичницу, которую съ жадностью подлизалъ Чокъ.
— Къ благополучію, — политично замѣтилъ одинъ изь мужиковъ,
— Къ прибыли, подхватилъ другой для успокоенія барина.
Владимиръ Петровичъ досталъ изъ кошелька золотой пятирублевикъ и отдалъ мужикамъ. Тѣ поблагодарили и, нахлобучивъ
шапки, тутъ же стали безцеремонно спорить—кому бѣжать за водкой.
Наконецъ, мужики ушли. Текалову было пріятно. „Вѣдь вотъ они пришли, поклонились, поздравили съ пріѣздомъ. Значитъ, въ
нихъ никакой гордости и ненависти къ помѣщику нѣтъ ,—думалъ онъ.—„Да и мужики какіе все славные, мужественные, загорѣлые ...
— Мужики-то, кажется, хорошіе? — спросилъ онъ Акулова.
— Пьяницы, а то бы ничего: работать здоровы. Денегъ впередъ дать нѳльзя-съ, а народъ хорошій.
— Ахальники,—не вытерпѣла Дарья Семеновна —У него всѣ хороши... простота... всѣ пріятели.
Она ненавидѣла деревню, куда часто ходилъ мужъ, ревнуя его къ какой-то солдаткѣ.
Одинъ неожиданно вернувшійся мужикъ разстроилъ Текалова. Мужикъ отозвалъ барина въ сторону и таинственно прошепталъ; — Плошка-тоТмоя... Ужъ вы не обидьте.
Текалову показалась дикой такая безсовѣстность. Онъ не пожалѣлъ пяти рублей, а тутъ жалѣютъ старую глиняную чашку. — Сколько тебѣ за нее? —угрюмо спросилъ онъ. — Шесть копеекъ заплачена была.
„И это изъ-за шести копеекъ! —ужаснулся Текаловъ, вышвырнувъ мужику гривенникъ.
Хотя Текалову и хорошо было среди лѣтней деревенской природы, въ добродушной семьѣ управляющаго, но ему все-таки чего-то недоставало; онъ чувствовалъ одиночество. Не съ кѣмъ
было перекинуться обычными мыслями о новостяхъ, о злобѣ дня, поспорить о политикѣ... Да и новостей но было, и все какъ-то далеко отошло...
И онъ снова почувствовалъ себя не на своемъ мѣстѣ, затосковалъ по столицѣ. Онъ вспомнилъ о грамоздкомъ багажѣ,
отправленномъ задолго до пріѣзда въ деревню, и спросилъ Акулова:
— Вещи мои, конечно, получили?
— Кажъ же-съ. какъ жѳ-съ. Вы не догадались, а онѣ стоять въ сѣняхъ.
Текаловъ пошелъ въ сѣни и увидалъ здѣсь свои дачную кровать, сундуки съ одеждой и разными вещами, и велосипедъ въ деревянномъ ящикѣ-станкѣ.
Отъ этихъ предметовт, повѣяло на него чѣмъ-то близкимъ своимъ, повѣяло городомъ. Какъ будто онъ встрѣтилъ въ нихъ старыхъ .друзей — и сиротливое чувство въ немъ ослабло. Онъ любовно дотронулся рукой до резины велосипеда, какъ бы погладилъ его.
„Однако, такъ нельзя ,—подумалъ онъ,—„надо имѣть хоть какое-нибудь знакомство, общество . Онъ вспомнилъ о Корнухинѣ.
— Велите-ка, Дементій Сергѣичъ, запрѳчь мнѣ тарантасикъ,— обратился онъ къ управляющему.— Хочу съѣздить въ Чубарово къ Корнухину. Вѣдь, мы съ нимъ познакомились еще въ вагонѣ.
— Господинъ онъ хорошій,— сказалъ Акуловъ,—только управляющій у него собака порядочная.
Черезъ часъ Владимиръ Петровичъ, разодѣтый по столичному въ пухъ и прахъ, уже трясся въ тарантасикѣ къ Корну
хину. На козлахъ сидѣлъ Ермилъ, чмокалъ, свисталъ на лошадь и всѣми силами старался, чтобы она не поднимала хвостъ и не конфузила барина.
VI.
Корнухинъ принялъ Текалова на балконѣ.
— Извините, что я въ дезабилье, — улыбнулся онъ, осматривая наряднаго гостя. — Мы въ деревнѣ не стѣсняемся, да и вы
напрасно надѣли городской костюмъ: жарко и не такъ свободно. Ко мнѣ съ визитомъ могли и въ блузѣ пріѣхать... Прошу покорно...
Текаловъ усѣлся противъ хозяина въ плетеное кресло, положивъ около себя на полъ шляпу съ перчатками.
На балконъ къ нимъ шумно вбѣжала молодая дѣвушка, преслѣдуемая большой черной собакой. Дѣвушка была въ простомъ ситцевомъ платьѣ съ разстегнутымъ лифомъ, съ растрепанной косой и въ туфелькахъ на босу ногу. Лицо ея Текаловъ не могъ
сразу разглядѣть, но передъ нимъ мелькнуло что - то розовое, полное, смѣющееся.
— Ахъ, папа, у тебя гость! — вскрикнула она.
— Дочь моя Фотина,— знакомилъ Корнухинъ. — А это, Фотя, нашъ ближайшій сосѣдъ, Владимиръ Петровичъ Текаловъ.
Владимиръ Петровичъ приподнялся съ кресла и поклонился. Въ это время собака, подозрительно обнюхивавшая ноги гостя, схватила его шляпу и бросилась съ ней съ балкона. Фотя кинулась ее догонять. По двору передъ балкономъ неслась собака съ шляпой въ зубахъ, а за ней Фотя съ хворостиной въ рукахъ. Упругая, высокая грудь дѣвушки колыхалась подъ тонкой рубашкой; туфли слетѣли съ ногъ, и на зеленомъ фонѣ травы мелькали голыя, круглыя, розовыя ножки.
— Брось, Трезорка, брось! Я тебя! Брось! — кричала Фотя.
Трезоръ остановился, присѣлъ на заднія лапы и положилъ передъ собой шляпу. Но, когда Фотя подбѣжала къ нему, онъ вмѣстѣ съ ней ухватился за шляпу, и они стали отнимать ее другъ у друга. Фотя. вырвавъ у собаки шляпу, выронила изъ нея перчатки; ихъ подхватилъ Трезоръ и, придерживая лапами, сталъ съ какимъ - то наслажденіемъ рвать на куски...
— Вотъ ваша шляпа,—говорила гостю Фотя, вернувшаяся на балконъ,—а перчатки изгрызъ Трезорка. Вы сами виноваты. Ка
кой вы глупый! Зачѣмъ вы положили на грязный полъ? Развѣ нельзя было повѣсить вотъ на этотъ гвоздикъ? Тогда все было бы цѣло... несообразительный...
Текалова покоробило отъ такого обращенія дѣвушки, видѣвшей его въ первый разъ. Теперь онъ разглядѣлъ ее: курносоватый носъ, пунцовыя пухлыя губы съ сверкающими въ нихъ частыми бѣлыми зубами, и большіе 1 сѣрые [глаза, прикрытые довольно густыми темными рѣсницами. Онъ смотрѣлъ на ея розовыя щеки, маленькія загорѣлыя ручки, на босыя ножки, на пышную дѣвственную грудь, выглядывавшую изъ растегнутаго лифа,—и сладкое, давно ноиспытанное чувство овладѣло имъ.
Дѣвушка замѣтила, что на нее заглядѣлся гость; она лукаво усмѣхнулась и убѣжала съ балкона, и опять принялась гоняться за Трезоромъ, таскавшимъ теперь ея раскиданныя по двору туфли.
— Сорванецъ, хуже всякаго мальчишки, — вздохнулъ Корну
Дарья Семеновна, красивая, бѣлая, съ розовыми щеками и хольными пухлыми руками, хлопотала около самовара. Дементій Сергѣичъ на виду чайнаго стола что-то дѣлалъ около изгородки, постукивая молоткомъ. Желаніе показать барину свое усердіе и безполезность работы были слиткомъ прозрачны. Текаловъ, глядя на управляющаго, невольно улыбнулся.
— Будетъ вамъ тамъ хлопотать, Дементій Сергѣичъ! Садитесь-ка къ намъ чайку выпить.
Текаловъ, окруженный семьей управляющаго, пилъ чай и былъ въ самомъ благодушномъ настроеніи. Онъ съ наслажденіемъ вды
халъ чистый, свѣжій воздухъ и смотрѣлъ на противоположный берегъ оврага, на виднѣвшуюся маленькую деревушку, одного наз
ванія съ усадьбой — Стѳгачево. Отъ деревушки [въ оврагъ спускалась извилистая желтая дорожка. По этой дорожкѣ шла толпа мужиковъ. Они на нѣкоторое время пропали въ оврагѣ и затѣмъ появились уже на этой сторонѣ, въ барской усадьбѣ, и направи
лись къ чаевничающей компаніи. Впереди шелъ мужикъ, держа что-то въ рукахъ.
Текалову сдѣлалось какъ-то робко и неловко при приближеніи къ нему этой толпы. „Первая моя встрѣча,— подумалъ онъ,—что имъ нужно?
Подотедъ къ Текалову, толпа обнажила головы. Передній мужикъ подалъ барину глиняную чашку съ двумя десятками яицъ.
— Съ пріѣздомъ, баринъ, съ пріѣздомъ вашу милость! — сказалъ мужикъ и низко поклонился.
— Съ пріѣздомъ! проздравляемъ! всего хорошаго!—заговорила толпа.
— Вы откуда? — спросилъ Текаловъ, принявъ отъ мужика плошку.
— А мы ваши природные хресьяне. Вашему тятенькѣ работывали еще... И вашей милости готовы завсегда... потому вы наши отцы, а мы ваши дѣти...
Переконфуженный непривычнымъ положеніемъ, Текаловъ не зналъ, что говорить съ мужиками и что дѣлать съ яйцами. Дарья Семеновна, желая выручить хозяина, потянулась къ нему за чаш
кой. При [этой передачѣ чашка выскользнула изъ дрожавшихъ рукъ Текалова и, ударившись о скамейку, разлетѣлась въ куски, образовавъ на травѣ яичницу, которую съ жадностью подлизалъ Чокъ.
— Къ благополучію, — политично замѣтилъ одинъ изь мужиковъ,
— Къ прибыли, подхватилъ другой для успокоенія барина.
Владимиръ Петровичъ досталъ изъ кошелька золотой пятирублевикъ и отдалъ мужикамъ. Тѣ поблагодарили и, нахлобучивъ
шапки, тутъ же стали безцеремонно спорить—кому бѣжать за водкой.
Наконецъ, мужики ушли. Текалову было пріятно. „Вѣдь вотъ они пришли, поклонились, поздравили съ пріѣздомъ. Значитъ, въ
нихъ никакой гордости и ненависти къ помѣщику нѣтъ ,—думалъ онъ.—„Да и мужики какіе все славные, мужественные, загорѣлые ...
— Мужики-то, кажется, хорошіе? — спросилъ онъ Акулова.
— Пьяницы, а то бы ничего: работать здоровы. Денегъ впередъ дать нѳльзя-съ, а народъ хорошій.
— Ахальники,—не вытерпѣла Дарья Семеновна —У него всѣ хороши... простота... всѣ пріятели.
Она ненавидѣла деревню, куда часто ходилъ мужъ, ревнуя его къ какой-то солдаткѣ.
Одинъ неожиданно вернувшійся мужикъ разстроилъ Текалова. Мужикъ отозвалъ барина въ сторону и таинственно прошепталъ; — Плошка-тоТмоя... Ужъ вы не обидьте.
Текалову показалась дикой такая безсовѣстность. Онъ не пожалѣлъ пяти рублей, а тутъ жалѣютъ старую глиняную чашку. — Сколько тебѣ за нее? —угрюмо спросилъ онъ. — Шесть копеекъ заплачена была.
„И это изъ-за шести копеекъ! —ужаснулся Текаловъ, вышвырнувъ мужику гривенникъ.
Хотя Текалову и хорошо было среди лѣтней деревенской природы, въ добродушной семьѣ управляющаго, но ему все-таки чего-то недоставало; онъ чувствовалъ одиночество. Не съ кѣмъ
было перекинуться обычными мыслями о новостяхъ, о злобѣ дня, поспорить о политикѣ... Да и новостей но было, и все какъ-то далеко отошло...
И онъ снова почувствовалъ себя не на своемъ мѣстѣ, затосковалъ по столицѣ. Онъ вспомнилъ о грамоздкомъ багажѣ,
отправленномъ задолго до пріѣзда въ деревню, и спросилъ Акулова:
— Вещи мои, конечно, получили?
— Кажъ же-съ. какъ жѳ-съ. Вы не догадались, а онѣ стоять въ сѣняхъ.
Текаловъ пошелъ въ сѣни и увидалъ здѣсь свои дачную кровать, сундуки съ одеждой и разными вещами, и велосипедъ въ деревянномъ ящикѣ-станкѣ.
Отъ этихъ предметовт, повѣяло на него чѣмъ-то близкимъ своимъ, повѣяло городомъ. Какъ будто онъ встрѣтилъ въ нихъ старыхъ .друзей — и сиротливое чувство въ немъ ослабло. Онъ любовно дотронулся рукой до резины велосипеда, какъ бы погладилъ его.
„Однако, такъ нельзя ,—подумалъ онъ,—„надо имѣть хоть какое-нибудь знакомство, общество . Онъ вспомнилъ о Корнухинѣ.
— Велите-ка, Дементій Сергѣичъ, запрѳчь мнѣ тарантасикъ,— обратился онъ къ управляющему.— Хочу съѣздить въ Чубарово къ Корнухину. Вѣдь, мы съ нимъ познакомились еще въ вагонѣ.
— Господинъ онъ хорошій,— сказалъ Акуловъ,—только управляющій у него собака порядочная.
Черезъ часъ Владимиръ Петровичъ, разодѣтый по столичному въ пухъ и прахъ, уже трясся въ тарантасикѣ къ Корну
хину. На козлахъ сидѣлъ Ермилъ, чмокалъ, свисталъ на лошадь и всѣми силами старался, чтобы она не поднимала хвостъ и не конфузила барина.
VI.
Корнухинъ принялъ Текалова на балконѣ.
— Извините, что я въ дезабилье, — улыбнулся онъ, осматривая наряднаго гостя. — Мы въ деревнѣ не стѣсняемся, да и вы
напрасно надѣли городской костюмъ: жарко и не такъ свободно. Ко мнѣ съ визитомъ могли и въ блузѣ пріѣхать... Прошу покорно...
Текаловъ усѣлся противъ хозяина въ плетеное кресло, положивъ около себя на полъ шляпу съ перчатками.
На балконъ къ нимъ шумно вбѣжала молодая дѣвушка, преслѣдуемая большой черной собакой. Дѣвушка была въ простомъ ситцевомъ платьѣ съ разстегнутымъ лифомъ, съ растрепанной косой и въ туфелькахъ на босу ногу. Лицо ея Текаловъ не могъ
сразу разглядѣть, но передъ нимъ мелькнуло что - то розовое, полное, смѣющееся.
— Ахъ, папа, у тебя гость! — вскрикнула она.
— Дочь моя Фотина,— знакомилъ Корнухинъ. — А это, Фотя, нашъ ближайшій сосѣдъ, Владимиръ Петровичъ Текаловъ.
Владимиръ Петровичъ приподнялся съ кресла и поклонился. Въ это время собака, подозрительно обнюхивавшая ноги гостя, схватила его шляпу и бросилась съ ней съ балкона. Фотя кинулась ее догонять. По двору передъ балкономъ неслась собака съ шляпой въ зубахъ, а за ней Фотя съ хворостиной въ рукахъ. Упругая, высокая грудь дѣвушки колыхалась подъ тонкой рубашкой; туфли слетѣли съ ногъ, и на зеленомъ фонѣ травы мелькали голыя, круглыя, розовыя ножки.
— Брось, Трезорка, брось! Я тебя! Брось! — кричала Фотя.
Трезоръ остановился, присѣлъ на заднія лапы и положилъ передъ собой шляпу. Но, когда Фотя подбѣжала къ нему, онъ вмѣстѣ съ ней ухватился за шляпу, и они стали отнимать ее другъ у друга. Фотя. вырвавъ у собаки шляпу, выронила изъ нея перчатки; ихъ подхватилъ Трезоръ и, придерживая лапами, сталъ съ какимъ - то наслажденіемъ рвать на куски...
— Вотъ ваша шляпа,—говорила гостю Фотя, вернувшаяся на балконъ,—а перчатки изгрызъ Трезорка. Вы сами виноваты. Ка
кой вы глупый! Зачѣмъ вы положили на грязный полъ? Развѣ нельзя было повѣсить вотъ на этотъ гвоздикъ? Тогда все было бы цѣло... несообразительный...
Текалова покоробило отъ такого обращенія дѣвушки, видѣвшей его въ первый разъ. Теперь онъ разглядѣлъ ее: курносоватый носъ, пунцовыя пухлыя губы съ сверкающими въ нихъ частыми бѣлыми зубами, и большіе 1 сѣрые [глаза, прикрытые довольно густыми темными рѣсницами. Онъ смотрѣлъ на ея розовыя щеки, маленькія загорѣлыя ручки, на босыя ножки, на пышную дѣвственную грудь, выглядывавшую изъ растегнутаго лифа,—и сладкое, давно ноиспытанное чувство овладѣло имъ.
Дѣвушка замѣтила, что на нее заглядѣлся гость; она лукаво усмѣхнулась и убѣжала съ балкона, и опять принялась гоняться за Трезоромъ, таскавшимъ теперь ея раскиданныя по двору туфли.
— Сорванецъ, хуже всякаго мальчишки, — вздохнулъ Корну