хинъ.—Одна дочка, единственное дитя, оставленное мнѣ покойной женой. Пять лѣтъ уже вдовѣю. Трудно, знаете, воспитывать, особенно если любишь и балуешь. Воспитательнаго лоску въ Фотѣ нѣтъ, но зато въ другомъ отношеніи.., Я любому жениху покажу ее въ костюмѣ Евы... Это - съ не городская поддѣльная красота какой-нибудь анемичной барышни.
Такія слова отца о дочери показались Текалову слишкомъ циничными.
„Вотъ она деревенщина, — подумалъ онъ, — во всемъ что - то животное .
Поговоривъ немного съ сосѣдомъ, Текаловъ сталъ прощаться. — Да вы съ ума сошли, батенька! — удивился Корнухинъ. — Да что вы, въ самомъ дѣлѣ, вообразили, что вы въ столицѣ съ праздничнымъ визитомъ пожаловали? Не шутите! Я васъ безъ обѣда не отпущу... Фотя! — крикнулъ онъ. —.Поди сюда на минутку.
Фотя подошла къ. отцу.
— Вотъ,— сказалъ онъ ей,—возьми шляпу Владимира Петровича и спрячь... Безъ шляпы не уѣдетъ, хе, хе, хе...
— Но вѣдь это, Семенъ Иванычъ, насиліе,— смѣялся и Текаловъ, очень довольный радушіемъ новыхъ знакомыхъ.
Обѣдали въ домѣ, въ большой столовой. Къ обѣду Фотя вышла съ застегнутымъ лифомъ и причесанной косой; на ногахъ были чулки и желтые баретки. Кромѣ отца съ дочерью, за сто
ломъ сидѣли компаньонка, миссъ Кери, безцвѣтная, худощавая англичанка, и управляющій—Карлъ Ѳеодоровичъ ІІІтахель, здоровый жизнерадостный нѣмецъ съ громадной русой бородой и боль
шими выпуклыми голубыми глазами. Прислуживали малый въ пиджакѣ и фартукѣ и босоногая дѣвченка, ушибшая Текалову локоть тарелкой. Женщины молчали. Фотя съ жадностью набрасывалась на каждое блюдо, ѣла дичь съ помощью пальцевъ, вы
мазывая ихъ саломъ и обтирая о салфетку, оставляя на ней жел
тыя пятна. Миссъ Кери вздыхала и съ ужасомъ смотрѣла на эту перепачканную салфетку, какъ Фотя обгрызала кости, какъ она ѣла соусъ съ ножа. Мужчины говорили о хозяйствѣ.
— Вашего Дементій Сергѣишъ на первой осинъ надо повѣшать,—говорилъ Текалову Штахель. — За что?
— Нишего не дѣлайтъ, комедій ломайтъ. Имѣній вашъ хорошъ, грунтъ благодарный, а онъ, какъ говоритъ пословицъ, сидитъ дома и тошайтъ веретена.
— Но онъ, кажется, добрый человѣкъ,— пробовалъ защищать своего управляющаго Текаловъ.
— Въ хозяйствѣ надо не добрымъ бывайтъ, а умнымъ,—сверкнулъ своими выпуклыми глазами нѣмецъ.-Въ хозяйствѣ будешь добрый—по міру съ мѣшкомъ пойдешь.
Управляющій безцеремонно развивалъ свою теорію эксплоатированья мужиковъ, какъ рабочей силы.
„Что за грубое животное, — подумалъ про него Текаловъ, — онъ простой народъ и за людей не считаетъ .
Отдохнувши немного послѣ обѣда, мужчины пошли прогуляться по усадьбѣ. Всюду былъ образцовый порядокъ и чистота. Домашнія животныя сытыя, хольныя; инвентарь, начиная отъ па
ровыхъ и сложныхъ машинъ и кончая простыми вилами, былъ безукоризненъ.
— У васъ прелестное имѣніе и хорошее хозяйство, — замѣтилъ гость хозяину. — А вы, Семенъ Иванычъ, все жаловались мнѣ...
— О, Семенъ Иванышъ, всегда ноетъ, все ему мало, — подхватилъ управляющій, - Вы ему не довѣряйтъ... съ одинъ звѣря десять шкуръ не сдирайтъ.
— Да - съ, Карлъ Ѳедорычъ, заноешь, — вздохнулъ Корнухинъ.—Чего стоютъ всѣ эти чистота, и порядокъ!
— Но имѣній даетъ доходъ. Чего же вы желайтъ больше? — разсердился нѣмецъ.
Въ паркѣ нѣсколько хорошенькихъ крестьянокъ - поденщицъ чистили дорожки. Владимиръ Петровичъ поправилъ певснэ и пріосанился. Карлъ Ѳедорычъ подошелъ къ одной поденщицѣ.
— Ты шего дѣлайтъ? — закричалъ онъ. — Развѣ такъ работаютъ, мерзавка эдакій!
Онъ толкнулъ ео въ плечо и показалъ какъ надо держать заступъ. Дѣвушка покраснѣла и низко нагнулась къ землѣ.
Текалову стало неловко. Грубость управляющаго его начинала возмущать. Корнухинъ отсталъ отъ нихъ. Когда Текаловъ обернулся, онъ увидалъ, что Семенъ Иванычъ стоялъ за кустомъ и обнималъ поденщицу. Та визжала, смѣялась и вырывалась отъ него.
— Вы не удивляйтесь на Семена Иванышъ, — сказалъ нѣмецъ, презрительно пожавъ плечами—Онъ—баловникъ. Тутъ надо строгость отъ хозяинъ, а онъ балуетъ... Вотъ послѣ этого и управляй народомъ!
„А вѣдь, побалуй, лучше толкнуть дѣвку въ плечо и показать, какъ надо работать, чѣмъ щипать и цѣловать ее и вообще развращать , — подумалъ Текаловъ, и онъ уже снисходительнѣе смотрѣлъ на строгаго, умнаго и хозяйственнаго Карла Ѳедоровича.
— А что Фотина Семеновна... насчетъ ея воспитанія...— спросилъ его Текаловъ, — кажется, съ ней отецъ и совладать не можетъ?.. Онъ самъ жаловался...
— Это прекрасный дѣвицъ, — съ увлеченіемъ сказалъ Штахель. — Это въ нашъ вѣкъ мало такой дѣвицъ. Отецъ не стоитъ такой дочь. Умная и серьезная барышня.
— Какая же серьезная? Съ Трезоромъ босикомъ но двору бѣгаетъ.
— О, это нишего не знашитъ! Вы не понимайтъ, знашитъ, людей. Ваши городскія барышни пальца ея не стоютъ. Онѣ не побѣгутъ съ Трезорка босой, но онѣ сдѣлайтъ хуже въ сто разъ.
Когда Текаловъ уѣзжалъ, ему очень совѣстно было за свой грязный тарантасъ, за впряженную въ него неприличную клячонку, за чмокавшаго и свистящаго Ермила, всѣми силами ста
равшагося, чтобы меринъ не вертѣлъ хвостомъ, по которому онъ безжалостно билъ кнутомъ. Пріѣхали они незамѣчѳннымн, а теперь ихъ провожали чуть но всѣ живущіе въ усадьбѣ. Изъ ра
бочей избы, изъ кухни, изъ скотной выбѣжалъ народъ и смотрѣлъ, какъ Владимиръ Петровичъ садился на этотъ несчастный тарантаоишко, какъ невѣжничала у крыльца лошаденка, какъ ее билъ Ермилъ, какъ скрипѣли немазанныя колеса...
Текаловъ желалъ бы провалиться сквозь землю. Къ довершенію непріятности, лошаденка выскочила изъ хомута, не доѣзжая воротъ. Цѣлая орава челяди бросилась помогать Ермилѣ связы
вать гнилые ремни и веревки. Корнухинъ гладилъ свой толстый животъ и улыбался. Фотя хохотала отъ всей души, звонко, на всю усадьбу. Трезоръ лаялъ и хваталъ лошадещсу за морду. Только Карлъ Ѳеодоровичъ былъ тактично серье.тепъ; онъ даже нѣсколько выручилъ Тѳкалова, крикнувъ ему:
— Я говорилъ вамъ, что, Дементій Сергѣишъ надо на первый осинъ повѣшать!
Этимъ онъ какъ бы показалъ всѣмъ, что баринъ, только - что пріѣхавшій въ деревню, нисколько не виноватъ, что у него плохіе экипажи, лошади и сбруя.
Наконецъ, все уладилось, и Владимиръ Петровичъ съ облегченнымъ сердцемъ выѣхалъ изъ Чубарова и покатилъ домой гіо тихому, безлюдному проселку.
(Продолженіе слѣдуетъ).


Дачное горе.


Кормили жениховъ все лѣто, Сердца надеждою питали:
Ждала Софи, ждала Анета
Въ мужья блондина иль брюнета, А женихи — увы! — удрали.
Ковмаръ.