Какъ ни желалъ Текаловъ жениться на Фотѣ, ѳго все - таки страшили предстоящая потеря свободы, измѣна холостой жизни, и онъ даже подумывалъ вернуться домой. Но все подталкивало его на женитьбу. Брмилъ, такой всегда меланхоличный и не разговорчивый, теперь, какъ нарочно, разсказывалъ что - то пикант
ное. Коростели такъ и хрипѣли въ лугахъ, скворцы таскали въ своихъ желтыхъ носахъ солому для гнѣздъ. Въ деревнѣ не смолкали пѣсни... И Текаловъ чувствовалъ себя безконечно влюбленнымъ въ Фотю, чувствовалъ немыслимой жизнь безъ нея.
Въ Чубаровѣ весна тоже повліяла на все живое. У крыльца гостя не встрѣтилъ, какъ прежде встрѣчалъ, съ радостнымъ лаемъ Трезорка. Онъ, съ торчащей клочками зимней шерстью, ху
дой, съ высунутымъ языкомъ, ходилъ, какъ тѣнь, за какой - то собаченкой. Горничная выбѣжала растерянная; изъ-за ея спины прошмыгнулъ въ людскую малый въ фартукѣ. Господъ въ домѣ не оказалось.
Около конторы Текаловъ увидалъ миссъ Кери и Ѳедора Карлыча. Нѣмецъ былъ какъ-то необычайно оживленъ. Изъ случайно подслушаннаго разговора Владимиръ Петровичъ ясно видѣлъ, что Ѳедоръ Карлычъ строитъ англичанкѣ куры. „Весна ,— подумалъ Владимиръ Петровичъ. Онъ оставилъ ихъ въ покоѣ, благо они его не замѣтили, и отправился разыскивать папашу съ дочкой.
Корнухина онъ поймалъ около прачечной. Надъ корытомъ передъ нимъ согнулась красивая баба и, отвѣчая своему барину, звонко смѣялась и замахивалась мокрымъ бѣльемъ. Семенъ Ивановичъ былъ красенъ какъ ракъ, глаза какъ - то особенно бле
стѣли, а рука, которой онъ совалъ въ губы потухшую сигару, слегка дрожала.
— Весна! — подмигнулъ Текаловъ застигнутому врасплохъ хозяину.
Семенъ Иванычъ посмотрѣлъ на разодѣтую, торжественную фигуру гостя и только сказалъ; — Фотя въ бесѣдкѣ.
Текаловъ повернулъ въ паркъ.
„Догадался старый волокита , подумалъ онъ про будущаго тестя.
Фотя сидѣла въ бесѣдкѣ съ книжкой романа. Лицо ея было, противу обыкновенія, блѣдновато и грустно. Она молча поздоро
валась съ Владимиромъ Петровичемъ и задумчиво обрывала развернувшуюся почку тополя.
— Фотина Семеновна, я люблю васъ! — брякнулъ Текаловъ безъ всякаго предисловія. — Вашъ отвѣтъ рѣшитъ мою судьбу... мое счастье...
Фотя приподнялась съ деревяннаго дивана, радостными, широко раскрытыми, прелестными глазками посмотрѣла на Влади
мира Петровича, положила свои античныя руки ему на плечи и, волнуясь, и смѣясь сквозь слезы восторга, порывисто и страстно, его поцѣловала.
— Вотъ вамъ отвѣтъ, мой милый, хорошій! Я васъ полюбила: съ перваго вашего пріѣзда къ намъ, хотя вы были тогда но такимъ красавчикомъ, какъ теперь...
Корнухинъ съ радостью согласился на этотъ бракъ дочери. — Весна! — засмѣялся онъ жениху въ отмеотку.
— Нѣтъ, не весна, — серьезно говорилъ Текаловъ.— Никакая зима не могла бы измѣнить моей искренней любви къ вашей прелестной дочери... Но, предупреждаю, — перешелъ онъ въ шутли
вый тонъ, — что двухпудовикъ я не могу поднять кверху одной рукой.
—- Хе, хе, хѳ!г. — смѣялся Семенъ Иванычъ. — Но зато, мой дорогой, вы будете поднимать нѣчто болѣе тяжелое — семейный очагъ.
Миссъ Кери и Ѳедоръ Карлычъ отъ души поздравляли жениха и невѣсту. За обѣдомъ пили шампанское, но переводившееся въ чубаровскихъ погребахъ.
А, когда Текаловъ пріѣхалъ домой, его поздравляли Степанъ, Дементій Сергѣичъ съ женой, Брмилъ (сообщившій всѣмъ новость), Никита, ГІотапъ и всѣ остальные работники и работницы.
Владимиръ Петровичъ далъ рабочимъ, съ радости, на цѣлое ведро водки, несмотря на протестъ приказчика!
— Вы, ребята, поаккуратнѣе какъ,— предупреждалъ ихъ Степанъ.
— Не безпокойтесь, Степанъ Гаврилычъ,—говорилъ Никита.— Мы тихимъ манеромъ выпьемъ и закусимъ, и тихимъ манеромъ спать ляжемъ.
-- Ермила, если что, свяжите и въ чуланъ заприте.
— Запремъ, безпримѣнно запремъ! — успокаивалъ приказчика Никита, чавкая своей толстой верхней губой.
Ермилъ, съ видомъ невиннаго ягненка, только пожималъ плечами,
Работники пьянствовали и безобразничали всю ночь, а на утро едва могли ходить, и все просили опохмѣлиться.
— Придется сѣвъ отложить до завтра, — докладывалъ Степанъ хозяину.—А то съ похмѣлья такъ насѣютъ, что потомъ и на поле не взглянешь... Я васъ предупреждалъ...
Ну, завтра! Вѣдь, еще не поздно, — говорилъ Текаловъ.
Онъ былъ покоенъ и веселъ и его теперь ничто, казалось, не могло разстроить.
Свадьба была отпразднована богато и весело. На пиръ, кромѣ сосѣдей - помѣщиковъ, съѣхались столичные родные и знакомые Гекалова. Тутъ былъ и прежній сослуживецъ его Иванъ Семе
нычъ съ женой, урожденной Духановой. Фотя держала себя пре
красно; и мать, и сестра Владимира Петровича отнеслись къ ней снисходительно.
— Эта дѣвичья вульгарность пройдетъ,—утѣшала мать. — Но, мама, она прелестна, — говорила сестра.
— Вамъ можно позавидовать,—жали руку Текалову сосѣди и столичные друзья.
Послѣ вѣнчанья открылся балъ. Побывъ немного съ гостями молодые поѣхали путешествовать. Но дорогой, не доѣзжая станціи, Фотя сказала мужу:
— Володя, мнѣ ужасно не хочется ѣхать изъ деревни... Послѣ съѣздимъ за границу.
— Но, какъ же, милая1? Неловко ворочаться. Да и всѣ комнаты заняты гостями... да и ничего не приготовлено...
— Знаешь что, Володя? Я придумала... ахъ, какъ это хорошо будетъ!
— Что такое, ангелочекъ?
— Поѣдемъ въ сторожку, въ папиномъ лѣсу, въ Кулагѣ, которую тебѣ папа въ приданое за мной далъ. Сторожка новая и въ ней никто еще не живетъ. Пробудемъ тамъ нѣсколько дней, а. когда гости разъѣдутся, мы вернемся въ Стегачево.
Текаловъ сначала удивился, а потомъ эта оригинальная мысль жены ему понравилась. Провести первые медовые дни въ душистой сосновой, только-что выстроенной избушкѣ среди чуднаго лѣса въ весеннемъ нарядѣ съ гимномъ птицъ — было очень заманчиво. И онъ, смѣясь и цѣлуя Фотю, велѣлъ Ермилу ѣхать въ Кулагу.
Тамъ они разобрали свой дорожный багажъ и устроили брачную постель изъ сѣна, захваченнаго для лошадей, покрывъ его простынями. Ермилу была обѣщана награда за молчаніе, а Дементію Сергѣичу поручено, черезъ Ермила, доставлять потихоньку въ сторожку обѣдъ и все что потребуется.
Такъ началась для Текалова его новая семейная жизнь.
Фотя, выйдя замужъ, совсѣмъ перемѣнилась. Куда дѣвались ея дѣвичья удаль и шалости. Путешествіе въ сторожку было послѣдней ея оригинальной выходкой. Она какъ-то сразу остепени
лась и стала серьезной дамой, такъ что Владимиръ Петровичъ частенько думалъ: но „выставлялась,, ли Фотя своимъ мальчи
шествомъ, когда была невѣстой, и не правъ ли Чернобыльниковъ, говорившій, что Фотя дѣйствовала такъ, исполняя воспитатель
ную систему отца, желавшаго чтобы дочь казалась интересной оригиналкой и скорѣе вышла замужъ. Но онъ все - таки продол
жалъ любить свою здоровую, милую жену, дарившую ему ребенка за ребенкомъ.
Самымъ отраднѣйшимъ воспоминаніемъ для Владимира Петровича изъ ихъ супружеской жизни было это путешествіе въ сторожку; что же касается до остальной жизни, то она шла по шаблону, какъ и у другихъ.
Онъ рѣдко жаловался на судьбу, но, окруженный многочисленной семьей, озабоченный воспитаніемъ дѣтей, онъ иногда, глядя на паркъ, жалѣлъ, что на деревьяхъ растутъ листья, а не золотыя монеты.
Бушменъ.
(Окончаніе. — См. № 38).
ное. Коростели такъ и хрипѣли въ лугахъ, скворцы таскали въ своихъ желтыхъ носахъ солому для гнѣздъ. Въ деревнѣ не смолкали пѣсни... И Текаловъ чувствовалъ себя безконечно влюбленнымъ въ Фотю, чувствовалъ немыслимой жизнь безъ нея.
Въ Чубаровѣ весна тоже повліяла на все живое. У крыльца гостя не встрѣтилъ, какъ прежде встрѣчалъ, съ радостнымъ лаемъ Трезорка. Онъ, съ торчащей клочками зимней шерстью, ху
дой, съ высунутымъ языкомъ, ходилъ, какъ тѣнь, за какой - то собаченкой. Горничная выбѣжала растерянная; изъ-за ея спины прошмыгнулъ въ людскую малый въ фартукѣ. Господъ въ домѣ не оказалось.
Около конторы Текаловъ увидалъ миссъ Кери и Ѳедора Карлыча. Нѣмецъ былъ какъ-то необычайно оживленъ. Изъ случайно подслушаннаго разговора Владимиръ Петровичъ ясно видѣлъ, что Ѳедоръ Карлычъ строитъ англичанкѣ куры. „Весна ,— подумалъ Владимиръ Петровичъ. Онъ оставилъ ихъ въ покоѣ, благо они его не замѣтили, и отправился разыскивать папашу съ дочкой.
Корнухина онъ поймалъ около прачечной. Надъ корытомъ передъ нимъ согнулась красивая баба и, отвѣчая своему барину, звонко смѣялась и замахивалась мокрымъ бѣльемъ. Семенъ Ивановичъ былъ красенъ какъ ракъ, глаза какъ - то особенно бле
стѣли, а рука, которой онъ совалъ въ губы потухшую сигару, слегка дрожала.
— Весна! — подмигнулъ Текаловъ застигнутому врасплохъ хозяину.
Семенъ Иванычъ посмотрѣлъ на разодѣтую, торжественную фигуру гостя и только сказалъ; — Фотя въ бесѣдкѣ.
Текаловъ повернулъ въ паркъ.
„Догадался старый волокита , подумалъ онъ про будущаго тестя.
Фотя сидѣла въ бесѣдкѣ съ книжкой романа. Лицо ея было, противу обыкновенія, блѣдновато и грустно. Она молча поздоро
валась съ Владимиромъ Петровичемъ и задумчиво обрывала развернувшуюся почку тополя.
— Фотина Семеновна, я люблю васъ! — брякнулъ Текаловъ безъ всякаго предисловія. — Вашъ отвѣтъ рѣшитъ мою судьбу... мое счастье...
Фотя приподнялась съ деревяннаго дивана, радостными, широко раскрытыми, прелестными глазками посмотрѣла на Влади
мира Петровича, положила свои античныя руки ему на плечи и, волнуясь, и смѣясь сквозь слезы восторга, порывисто и страстно, его поцѣловала.
— Вотъ вамъ отвѣтъ, мой милый, хорошій! Я васъ полюбила: съ перваго вашего пріѣзда къ намъ, хотя вы были тогда но такимъ красавчикомъ, какъ теперь...
Корнухинъ съ радостью согласился на этотъ бракъ дочери. — Весна! — засмѣялся онъ жениху въ отмеотку.
— Нѣтъ, не весна, — серьезно говорилъ Текаловъ.— Никакая зима не могла бы измѣнить моей искренней любви къ вашей прелестной дочери... Но, предупреждаю, — перешелъ онъ въ шутли
вый тонъ, — что двухпудовикъ я не могу поднять кверху одной рукой.
—- Хе, хе, хѳ!г. — смѣялся Семенъ Иванычъ. — Но зато, мой дорогой, вы будете поднимать нѣчто болѣе тяжелое — семейный очагъ.
Миссъ Кери и Ѳедоръ Карлычъ отъ души поздравляли жениха и невѣсту. За обѣдомъ пили шампанское, но переводившееся въ чубаровскихъ погребахъ.
А, когда Текаловъ пріѣхалъ домой, его поздравляли Степанъ, Дементій Сергѣичъ съ женой, Брмилъ (сообщившій всѣмъ новость), Никита, ГІотапъ и всѣ остальные работники и работницы.
Владимиръ Петровичъ далъ рабочимъ, съ радости, на цѣлое ведро водки, несмотря на протестъ приказчика!
— Вы, ребята, поаккуратнѣе какъ,— предупреждалъ ихъ Степанъ.
— Не безпокойтесь, Степанъ Гаврилычъ,—говорилъ Никита.— Мы тихимъ манеромъ выпьемъ и закусимъ, и тихимъ манеромъ спать ляжемъ.
-- Ермила, если что, свяжите и въ чуланъ заприте.
— Запремъ, безпримѣнно запремъ! — успокаивалъ приказчика Никита, чавкая своей толстой верхней губой.
Ермилъ, съ видомъ невиннаго ягненка, только пожималъ плечами,
Работники пьянствовали и безобразничали всю ночь, а на утро едва могли ходить, и все просили опохмѣлиться.
— Придется сѣвъ отложить до завтра, — докладывалъ Степанъ хозяину.—А то съ похмѣлья такъ насѣютъ, что потомъ и на поле не взглянешь... Я васъ предупреждалъ...
Ну, завтра! Вѣдь, еще не поздно, — говорилъ Текаловъ.
Онъ былъ покоенъ и веселъ и его теперь ничто, казалось, не могло разстроить.
Свадьба была отпразднована богато и весело. На пиръ, кромѣ сосѣдей - помѣщиковъ, съѣхались столичные родные и знакомые Гекалова. Тутъ былъ и прежній сослуживецъ его Иванъ Семе
нычъ съ женой, урожденной Духановой. Фотя держала себя пре
красно; и мать, и сестра Владимира Петровича отнеслись къ ней снисходительно.
— Эта дѣвичья вульгарность пройдетъ,—утѣшала мать. — Но, мама, она прелестна, — говорила сестра.
— Вамъ можно позавидовать,—жали руку Текалову сосѣди и столичные друзья.
Послѣ вѣнчанья открылся балъ. Побывъ немного съ гостями молодые поѣхали путешествовать. Но дорогой, не доѣзжая станціи, Фотя сказала мужу:
— Володя, мнѣ ужасно не хочется ѣхать изъ деревни... Послѣ съѣздимъ за границу.
— Но, какъ же, милая1? Неловко ворочаться. Да и всѣ комнаты заняты гостями... да и ничего не приготовлено...
— Знаешь что, Володя? Я придумала... ахъ, какъ это хорошо будетъ!
— Что такое, ангелочекъ?
— Поѣдемъ въ сторожку, въ папиномъ лѣсу, въ Кулагѣ, которую тебѣ папа въ приданое за мной далъ. Сторожка новая и въ ней никто еще не живетъ. Пробудемъ тамъ нѣсколько дней, а. когда гости разъѣдутся, мы вернемся въ Стегачево.
Текаловъ сначала удивился, а потомъ эта оригинальная мысль жены ему понравилась. Провести первые медовые дни въ душистой сосновой, только-что выстроенной избушкѣ среди чуднаго лѣса въ весеннемъ нарядѣ съ гимномъ птицъ — было очень заманчиво. И онъ, смѣясь и цѣлуя Фотю, велѣлъ Ермилу ѣхать въ Кулагу.
Тамъ они разобрали свой дорожный багажъ и устроили брачную постель изъ сѣна, захваченнаго для лошадей, покрывъ его простынями. Ермилу была обѣщана награда за молчаніе, а Дементію Сергѣичу поручено, черезъ Ермила, доставлять потихоньку въ сторожку обѣдъ и все что потребуется.
Такъ началась для Текалова его новая семейная жизнь.
Фотя, выйдя замужъ, совсѣмъ перемѣнилась. Куда дѣвались ея дѣвичья удаль и шалости. Путешествіе въ сторожку было послѣдней ея оригинальной выходкой. Она какъ-то сразу остепени
лась и стала серьезной дамой, такъ что Владимиръ Петровичъ частенько думалъ: но „выставлялась,, ли Фотя своимъ мальчи
шествомъ, когда была невѣстой, и не правъ ли Чернобыльниковъ, говорившій, что Фотя дѣйствовала такъ, исполняя воспитатель
ную систему отца, желавшаго чтобы дочь казалась интересной оригиналкой и скорѣе вышла замужъ. Но онъ все - таки продол
жалъ любить свою здоровую, милую жену, дарившую ему ребенка за ребенкомъ.
Самымъ отраднѣйшимъ воспоминаніемъ для Владимира Петровича изъ ихъ супружеской жизни было это путешествіе въ сторожку; что же касается до остальной жизни, то она шла по шаблону, какъ и у другихъ.
Онъ рѣдко жаловался на судьбу, но, окруженный многочисленной семьей, озабоченный воспитаніемъ дѣтей, онъ иногда, глядя на паркъ, жалѣлъ, что на деревьяхъ растутъ листья, а не золотыя монеты.
Бушменъ.
Въ деревнѣ. (Юмористическая повѣсть).
(Окончаніе. — См. № 38).