1. Идеология в храме.
Что пролетпоэты зачастую культивируют отжившие литературные традиции — это понемногу становится общим местом. Но далеко не всегда сознается — и менее всего в среде ВАПП а, — что основная задача роста пролетар
ской поэзии связана с преодолением этого объективного художественного консерватизма, в котором приемы некрасовского натуралистического стиха своеобразно ужи
ваются и с пантеистическим космосом Тютчева, и с метафорой Блока, и с урбанистическим символом Брюсова.
До позднейших современных влияний, играющих активную роль в организации революционной поэтики (Маяковский, Тихонов, Пастернак, Асеев), доходят лишь немногие наиболее передовые пролетпоэты, как Безыменский и Жаров...
Преодолеть наследие „натуральной и символистической школы, чтобы найти формально-поэтический экви
валент новой жизни и нового взгляда на вещи — такова задача второго периода пролетарской поэзии, по всем признакам наступающего.
Долгое время делались попытки революционизировать пролетпоэзию через тематику и идеологию. В смысле общего „педагогического принципа вопрос был поставлен пра
вильно. Но установка на внележащее поэтическому приему „содержание не определила собой объективной сущности созданного. На путях от темы и идеологии к поэтическому произведению пролетарский писатель встретил традицию — материал и прием, — которые в свое время создавали совершенно чуждую ому литературную действительность — религиозно - песенную, мифическую, романтическую и т. д. Объективируясь через эту тради
цию, классовый замысел как бы переводился на чужой,
зачастую враждебный язык, искажался, терял самого себя.
Благодаря традиционной метафоре революционная жизнь становится у пролетпоэта „...храмом для нас, труд — веселым и солнечным богом . Революция в этой трактовке приходит — „когда страницей двадцать пятой открылась книга бытия (Александровский). У другого поэта „сияют юноши, как боги, и девы краше Афро
дит (Кириллов). У третьего — „горели жертвенники— доменные печи (Обрадович). У четвертого — „ветряк вдали, пастырь вечный с благословляющим крестом (Герасимов). Уже один эти примеры из не
давнего прошлого показывают, что поэтическую тему и идеологию никак невозможно рассматривать в отвлечении и независимо от имеющегося словесного выра
жения. И тема, и идеология без остатка укладываются в конкретном поэтическом факте и определяются смы
словой системой его приемов. К сожалению, теоретики и идеологи ВАПП а до сих пор не учитывают этого,
помещая все признаки пролетарской поэзии в некое отвлеченное, независимое, допоэтическое „содержание .
Насколько эта писаревско-натуралистическая позиция задерживает самоопределение пролетпоэзии, открывая двери старой форме и молчаливо узаконяя всяческие отжившие традиции — об этом говорят факты.
2. Лапповцы на работе.
Разбросанный в течение долгого времени по журнальным страницам, ЛАПП („Ленинградская Ассоциация Пролетарских Писателей ) только недавно выступил организованно и вкупе. Это — сборник „Стройка , изд. Прибой, 1925 г. Здесь представлены, повидимому,
наиболее видные поэты ленинградской организации: Панфилов, Прокофьев, Левин, Саянов, Крайский, Васильев. Большинство - представители второго „поколе
ния пролетарской поэзии, пришедшего на смену „космического и „планетарного периода.
Заметное преодоление символистического словаря и символистической метафоры во имя реалистической предметности; в связи с этим большая конкретность поэтической тематики, приближающейся к бытовым мотивам повседневности, постепенный уход от малой лири
ческой формы к лирической поэме - подлинному детищу сегодняшнего дня — таковы признака роста, которые уже сейчас проявлены в работе молодых пролетпоэтовленинградцев.
При всем том традиционное „литературное мышление сказывается еще на каждом шагу, реставрируя стародавнее, в свое время достаточно пожившее поэтическое бытие.
У одного меньше, у другого больше.
Особенно сильна литературная реминисценция у Панфилова. Его стихотворение „Город , как из ку
биков, составлено из мотивов дореволюционной урбани
стической поэзии. По тематике это — „чахотка стальных площадей и „грохот чугунно-литейный , идиллически сопоставленные с сельской „церковкой и „ручейком . Словом, город, в который „все дороги ведут и — ничего больше. Только в заключение — не вяжущаяся с основ
ным заданием логическая концовка: хоть и тяжек город, но „знает городской человек, что
„строит мужественно пролетарий новый город
и новых людей .
Но как раз этого и не видно из стихотворения. В целом — традиция, несущая далеко непролетарский город и — логическая приценка из политграмоты, не оправданная композиционно, т. е. не вошедшая в поэтический прием. Традиция оказывается сильнее политгра
моты. Поэт апперцепирует город от второстепенных переложений Бодлэра, Брюсова, Блока; его литературное
мышление проходит в поэтических образцах прежнего „назначения , — форма поглощает классовый замысел.
Насколько значительное место в композиции Панфилова занимает заимствованный прием, видно из того, что реминисценция автора нередко готова обнаружиться
в качестве открытой копии с оригинала: абзац — „как птичий рассыпчатый грай, пролетит... ошалелый трам
вай — текстуально повторяет Гумилева („Шел я по улице незнакомой, вдруг услышал вороний грай... передо мной летел трамвай ). В другом стихотворении („Ле
беда ), говоря о любви — „золотые волосья будут биться в моем мозгу — Панфилов больше чем напоминает о
Традиция — форма литературного мышления. А в дни эклектического эпигонства она становится единственной действительностью, с которой „списывает поэт, засло
няясь ею от живой жизни. Через традицию, как через очки с чужого носа, писатель рассматривает, оценивает и вымеривает вещи. Традиция несет с собой не только прием, но и предмет.
Преодоление враждебной традиции для пролетпоэта —
вопрос жизни и смерти.
Что пролетпоэты зачастую культивируют отжившие литературные традиции — это понемногу становится общим местом. Но далеко не всегда сознается — и менее всего в среде ВАПП а, — что основная задача роста пролетар
ской поэзии связана с преодолением этого объективного художественного консерватизма, в котором приемы некрасовского натуралистического стиха своеобразно ужи
ваются и с пантеистическим космосом Тютчева, и с метафорой Блока, и с урбанистическим символом Брюсова.
До позднейших современных влияний, играющих активную роль в организации революционной поэтики (Маяковский, Тихонов, Пастернак, Асеев), доходят лишь немногие наиболее передовые пролетпоэты, как Безыменский и Жаров...
Преодолеть наследие „натуральной и символистической школы, чтобы найти формально-поэтический экви
валент новой жизни и нового взгляда на вещи — такова задача второго периода пролетарской поэзии, по всем признакам наступающего.
Долгое время делались попытки революционизировать пролетпоэзию через тематику и идеологию. В смысле общего „педагогического принципа вопрос был поставлен пра
вильно. Но установка на внележащее поэтическому приему „содержание не определила собой объективной сущности созданного. На путях от темы и идеологии к поэтическому произведению пролетарский писатель встретил традицию — материал и прием, — которые в свое время создавали совершенно чуждую ому литературную действительность — религиозно - песенную, мифическую, романтическую и т. д. Объективируясь через эту тради
цию, классовый замысел как бы переводился на чужой,
зачастую враждебный язык, искажался, терял самого себя.
Благодаря традиционной метафоре революционная жизнь становится у пролетпоэта „...храмом для нас, труд — веселым и солнечным богом . Революция в этой трактовке приходит — „когда страницей двадцать пятой открылась книга бытия (Александровский). У другого поэта „сияют юноши, как боги, и девы краше Афро
дит (Кириллов). У третьего — „горели жертвенники— доменные печи (Обрадович). У четвертого — „ветряк вдали, пастырь вечный с благословляющим крестом (Герасимов). Уже один эти примеры из не
давнего прошлого показывают, что поэтическую тему и идеологию никак невозможно рассматривать в отвлечении и независимо от имеющегося словесного выра
жения. И тема, и идеология без остатка укладываются в конкретном поэтическом факте и определяются смы
словой системой его приемов. К сожалению, теоретики и идеологи ВАПП а до сих пор не учитывают этого,
помещая все признаки пролетарской поэзии в некое отвлеченное, независимое, допоэтическое „содержание .
Насколько эта писаревско-натуралистическая позиция задерживает самоопределение пролетпоэзии, открывая двери старой форме и молчаливо узаконяя всяческие отжившие традиции — об этом говорят факты.
2. Лапповцы на работе.
Разбросанный в течение долгого времени по журнальным страницам, ЛАПП („Ленинградская Ассоциация Пролетарских Писателей ) только недавно выступил организованно и вкупе. Это — сборник „Стройка , изд. Прибой, 1925 г. Здесь представлены, повидимому,
наиболее видные поэты ленинградской организации: Панфилов, Прокофьев, Левин, Саянов, Крайский, Васильев. Большинство - представители второго „поколе
ния пролетарской поэзии, пришедшего на смену „космического и „планетарного периода.
Заметное преодоление символистического словаря и символистической метафоры во имя реалистической предметности; в связи с этим большая конкретность поэтической тематики, приближающейся к бытовым мотивам повседневности, постепенный уход от малой лири
ческой формы к лирической поэме - подлинному детищу сегодняшнего дня — таковы признака роста, которые уже сейчас проявлены в работе молодых пролетпоэтовленинградцев.
При всем том традиционное „литературное мышление сказывается еще на каждом шагу, реставрируя стародавнее, в свое время достаточно пожившее поэтическое бытие.
У одного меньше, у другого больше.
Особенно сильна литературная реминисценция у Панфилова. Его стихотворение „Город , как из ку
биков, составлено из мотивов дореволюционной урбани
стической поэзии. По тематике это — „чахотка стальных площадей и „грохот чугунно-литейный , идиллически сопоставленные с сельской „церковкой и „ручейком . Словом, город, в который „все дороги ведут и — ничего больше. Только в заключение — не вяжущаяся с основ
ным заданием логическая концовка: хоть и тяжек город, но „знает городской человек, что
„строит мужественно пролетарий новый город
и новых людей .
Но как раз этого и не видно из стихотворения. В целом — традиция, несущая далеко непролетарский город и — логическая приценка из политграмоты, не оправданная композиционно, т. е. не вошедшая в поэтический прием. Традиция оказывается сильнее политгра
моты. Поэт апперцепирует город от второстепенных переложений Бодлэра, Брюсова, Блока; его литературное
мышление проходит в поэтических образцах прежнего „назначения , — форма поглощает классовый замысел.
Насколько значительное место в композиции Панфилова занимает заимствованный прием, видно из того, что реминисценция автора нередко готова обнаружиться
в качестве открытой копии с оригинала: абзац — „как птичий рассыпчатый грай, пролетит... ошалелый трам
вай — текстуально повторяет Гумилева („Шел я по улице незнакомой, вдруг услышал вороний грай... передо мной летел трамвай ). В другом стихотворении („Ле
беда ), говоря о любви — „золотые волосья будут биться в моем мозгу — Панфилов больше чем напоминает о
Пролетпоэты Лапп а и традиция
Традиция — форма литературного мышления. А в дни эклектического эпигонства она становится единственной действительностью, с которой „списывает поэт, засло
няясь ею от живой жизни. Через традицию, как через очки с чужого носа, писатель рассматривает, оценивает и вымеривает вещи. Традиция несет с собой не только прием, но и предмет.
Преодоление враждебной традиции для пролетпоэта —
вопрос жизни и смерти.