возлюбленной Блока („...в перья страуса склоненные в моем качаются мозгу... ).
Важно, конечно, не то, что автор заимствует приемы, но что он пользуется ими в их прежнем, готовом функциональном значении. Этим повторяется уже компо
зиционное целое, т. е. старый поэтический смысл, отжившее поэтическое бытие.
В других стихотворениях Панфилова на ряду с указанными влияниями повторена и некрасовская манера: стихотворения „Искусство , „Недавнее и др.
Еще дальше Панфилова в глубину литературного прошлого уходит Васильев. Традиционный сплав его поэмы „Любовь уже совершенно безымянен:
„Вот не тогда ль на Синей Птице о счастье говорила ты
и незаметное крупицей бросала робкие мечты?
Была скупой, была суровой, но разве не заметил я,
как много под холодным словом таилось скрытого огяя“...
Речь идет о любви молодого рабфаковца к рабфаковке, но „робкие мечты , „холодные слова , „скры
тый огонь , „о счастье говорила ты“ и пр. — создают столь плотную сроду литературных штампов, что перед нами — скорее любовные мотивы цыганского романса (Надсон), нежели... любовь по-революционному.
Поэма Васильева — характерный пример того, что и натурализм, который, по мнению многих, ныне наиболее пригоден к „отражению современной действительности, на самом деле оказывается такой же условной манерой, как и символизм, и футуризм и т. д. Разница, пожалуй, только та, что в натуралистической традиции благодаря ее историческому старшинству накопилось несколько
больше литературных шаблонов — из тех, что не имеют за собой уже никакой живой жизни.
Натуралистическое „отражение действительности сгубило многих пролетарских Васильевых, ибо ни одна литературная школа столь удачно не заманивала писа
телей (и критиков) на удочку „верности житейской правде , чтобы впоследствии столь же ловко подменить эту „правду давно отжившим литературным бытием.
Говоря о вреде традиций в опреденных композиционно-штампованных условиях их использования, мы можем упомянуть и о Прокофьеве.
Его поэма „Под тальянку применяет озорной частушечный мотив, слегка попорченный городской шансо
неткой. Картина дореволюционной деревенской „шпаны ,
побывавшей на „большой улице , автору удается: здесь ему и материал в руки. Но едва дело подходит к революционизированной деровне, как тальяночный напев не
медленно разрывается „ссылками по начальству . Оказывается попросту, что озорной парнишка
„стал по новому учиться,
мыслить мудростью иной ...
Одно из другого не вытекает. Традиционная композиция — как это мы видели и у Панфилова — оказывается бессильной перед революционной тематикой и не захва
тывает „официальной пролетарской логики (абстракция, политграмота). Создается характерное для многих пролетпоэтов положение: идеология разрывает старую поэти
ческую форму. Ей тесно в ней. Она ищет выхода хотя бы в логической привеске. Но это — уже преодоление. Это — явный обвинительный акт классового задания в адрес традиции, вскормленной чужой жизнью.
Через преодоление — пусть через отвлеченную логику — подходят пролетпоэты к своему собственно приему.
Неизбежна на этом пути и современная активная поэтика, которая не успела еще стать традицией.
На ряду с приведенными поэмами, „утопшими в наследстве, в сборнике представлены и то из образцов молодых лапповцев, которые кое-что восприняли от со
временной технологии поэтического слова. Характерное явление: где примененными оказываются Тихонов, Маяковский и др. — там язык пролетпоэтов приобретает и активную силу, и нужную выразительную установку, и подлинный революционный смысл.
Такова поэма Саянова — „Братание (с немцами на фронте) Сжатое сюжетное движение, получающее в стихотворной форме свою огромную экономию и потому кинематографически напряженное; волевая мотивировка действия; предметная, вещная насыщенность слова, дающая материалистический образ — во всем этом Саянов и современен, и революционен.
И разве не узнаем мы в следующих строчках — Тихонова:
Верста за верстой, ветер крутой,
невдалеке — огни...
И вдруг один закричал — Стой!
Остановились они ..
У того же Саянова, а рядом с ним у Крайского, сказывается и влияние Маяковского: в ораторской ре
чевой установке, в лексическом материале, в приближении к форме лирико-сюжетной поэмы.
„Повесть о солдатских костях, похороненных в Турции — поэма Крайского — дает в слегка гротескной композиции (что тоже свойственно Маяковскому) исто
рию одной капиталистической наживы, не брезгающей человечьими костями. Поэма развернута динамическими
бросками, наполовину в крепкой диалогической форме с сюжетными фигурами из лондонского промышленного мира, в центре которых — мистер Ховард, капиталист.
Поэтика гротеска Маяковского („Сто миллионов и др.), примененная к социально-сатирической задаче, во многом помогла Крайскому, что впрочем не поме
шало ему остаться самостоятельным. Это видно хотя бы из того, что гротескная гиперболизация у автора „Повести значительно сглажена и приближается к реалистическому рисунку. То же тяготение к реализму — и в речевом стиле. Приемы Маяковского использованы в новом конструктивном значении...
И Саянова, и Крайского следует отметить, как примеры того, что завоевание пролетпоэзией современной
поэтической техники — вопрос не только формальный, но и необходимая ступень к пролетарскому поэтическому содержанию. В этом — путь развития: через критический „пересмотр традиций.
Автор признается, что
...предлагаемая заметка, конечно, ни в какой мере не должна приниматься, как критическая оценка пере
численных поэтов. На это нужна особая работа. Мы воспользовались материалом, чтобы — хотя бы бегло — коснуться основного вопроса пролетарской поэзии, от разрешения которого зависит завоевание ею своего „исторического нрава на гегемонию .
Препятствия, прорываемые с каждым шагом все шире, нужно тем не менее видеть отчетливо.
В. БЛЮМЕНФЕЛЬД.
Важно, конечно, не то, что автор заимствует приемы, но что он пользуется ими в их прежнем, готовом функциональном значении. Этим повторяется уже компо
зиционное целое, т. е. старый поэтический смысл, отжившее поэтическое бытие.
В других стихотворениях Панфилова на ряду с указанными влияниями повторена и некрасовская манера: стихотворения „Искусство , „Недавнее и др.
Еще дальше Панфилова в глубину литературного прошлого уходит Васильев. Традиционный сплав его поэмы „Любовь уже совершенно безымянен:
„Вот не тогда ль на Синей Птице о счастье говорила ты
и незаметное крупицей бросала робкие мечты?
Была скупой, была суровой, но разве не заметил я,
как много под холодным словом таилось скрытого огяя“...
Речь идет о любви молодого рабфаковца к рабфаковке, но „робкие мечты , „холодные слова , „скры
тый огонь , „о счастье говорила ты“ и пр. — создают столь плотную сроду литературных штампов, что перед нами — скорее любовные мотивы цыганского романса (Надсон), нежели... любовь по-революционному.
Поэма Васильева — характерный пример того, что и натурализм, который, по мнению многих, ныне наиболее пригоден к „отражению современной действительности, на самом деле оказывается такой же условной манерой, как и символизм, и футуризм и т. д. Разница, пожалуй, только та, что в натуралистической традиции благодаря ее историческому старшинству накопилось несколько
больше литературных шаблонов — из тех, что не имеют за собой уже никакой живой жизни.
Натуралистическое „отражение действительности сгубило многих пролетарских Васильевых, ибо ни одна литературная школа столь удачно не заманивала писа
телей (и критиков) на удочку „верности житейской правде , чтобы впоследствии столь же ловко подменить эту „правду давно отжившим литературным бытием.
Говоря о вреде традиций в опреденных композиционно-штампованных условиях их использования, мы можем упомянуть и о Прокофьеве.
Его поэма „Под тальянку применяет озорной частушечный мотив, слегка попорченный городской шансо
неткой. Картина дореволюционной деревенской „шпаны ,
побывавшей на „большой улице , автору удается: здесь ему и материал в руки. Но едва дело подходит к революционизированной деровне, как тальяночный напев не
медленно разрывается „ссылками по начальству . Оказывается попросту, что озорной парнишка
„стал по новому учиться,
мыслить мудростью иной ...
Одно из другого не вытекает. Традиционная композиция — как это мы видели и у Панфилова — оказывается бессильной перед революционной тематикой и не захва
тывает „официальной пролетарской логики (абстракция, политграмота). Создается характерное для многих пролетпоэтов положение: идеология разрывает старую поэти
ческую форму. Ей тесно в ней. Она ищет выхода хотя бы в логической привеске. Но это — уже преодоление. Это — явный обвинительный акт классового задания в адрес традиции, вскормленной чужой жизнью.
Через преодоление — пусть через отвлеченную логику — подходят пролетпоэты к своему собственно приему.
Неизбежна на этом пути и современная активная поэтика, которая не успела еще стать традицией.
На ряду с приведенными поэмами, „утопшими в наследстве, в сборнике представлены и то из образцов молодых лапповцев, которые кое-что восприняли от со
временной технологии поэтического слова. Характерное явление: где примененными оказываются Тихонов, Маяковский и др. — там язык пролетпоэтов приобретает и активную силу, и нужную выразительную установку, и подлинный революционный смысл.
Такова поэма Саянова — „Братание (с немцами на фронте) Сжатое сюжетное движение, получающее в стихотворной форме свою огромную экономию и потому кинематографически напряженное; волевая мотивировка действия; предметная, вещная насыщенность слова, дающая материалистический образ — во всем этом Саянов и современен, и революционен.
И разве не узнаем мы в следующих строчках — Тихонова:
Верста за верстой, ветер крутой,
невдалеке — огни...
И вдруг один закричал — Стой!
Остановились они ..
У того же Саянова, а рядом с ним у Крайского, сказывается и влияние Маяковского: в ораторской ре
чевой установке, в лексическом материале, в приближении к форме лирико-сюжетной поэмы.
„Повесть о солдатских костях, похороненных в Турции — поэма Крайского — дает в слегка гротескной композиции (что тоже свойственно Маяковскому) исто
рию одной капиталистической наживы, не брезгающей человечьими костями. Поэма развернута динамическими
бросками, наполовину в крепкой диалогической форме с сюжетными фигурами из лондонского промышленного мира, в центре которых — мистер Ховард, капиталист.
Поэтика гротеска Маяковского („Сто миллионов и др.), примененная к социально-сатирической задаче, во многом помогла Крайскому, что впрочем не поме
шало ему остаться самостоятельным. Это видно хотя бы из того, что гротескная гиперболизация у автора „Повести значительно сглажена и приближается к реалистическому рисунку. То же тяготение к реализму — и в речевом стиле. Приемы Маяковского использованы в новом конструктивном значении...
И Саянова, и Крайского следует отметить, как примеры того, что завоевание пролетпоэзией современной
поэтической техники — вопрос не только формальный, но и необходимая ступень к пролетарскому поэтическому содержанию. В этом — путь развития: через критический „пересмотр традиций.
Автор признается, что
...предлагаемая заметка, конечно, ни в какой мере не должна приниматься, как критическая оценка пере
численных поэтов. На это нужна особая работа. Мы воспользовались материалом, чтобы — хотя бы бегло — коснуться основного вопроса пролетарской поэзии, от разрешения которого зависит завоевание ею своего „исторического нрава на гегемонию .
Препятствия, прорываемые с каждым шагом все шире, нужно тем не менее видеть отчетливо.
В. БЛЮМЕНФЕЛЬД.