день, я видѣлъ ее всего два раза, но я готовъ сорокъ два дня простоять подъ ея окномъ, чтобъ вымолить у нея одну улыбку, одинъ ласковый взглядъ! А этотъ мужъ... Гдѣ онъ теперь, кстати, этотъ мужъ?
Лидія Петровна. У себя въ деревнѣ. (Незамѣтно наблюдаетъ за Дарьинымъ.)
Апатьевъ. Ну, вотъ видите, — онъ у себя! Тутъ надо быть внѣ себя, надо голову пепломъ посыпать, одежду на себѣ разодрать, на колѣняхъ ползти за же
ной, а онъ у себя сидитъ! Впрочемъ, можетъ быть, онъ ополоумѣлъ отъ удара, если только былъ къ это
му склоненъ. А онъ непремѣнно былъ! Помилуйте, какой-то разночинецъ, —извините меня,—какой то сомнительный дворянинъ и ваша сестра, кровная аристо
кратка,—гдѣ же тутъ равновѣсіе, я васъ спрашиваю? Можетъ быть, онъ и душа-человѣкъ, и знатокъ лоша
дей, и сынъ золотопромышленника, но развѣ это доспѣхи, такъ сказать, аттрибуты мужа такой жены?.. Ничуть нѣтъ!
Лидія Петровна. Во всемъ этомъ виновата Раиса. Не надо было идти замужъ, если требовать невозмож
наго. Каждая дѣвушка прекрасно сознаетъ, что бракъ есть средство, а не цѣль.
Каллиста Павловна. Правда, ma chere! Когда я вышла замужъ, у меня цѣлый годъ вездѣ,—во всѣхъ ящи
кахъ стола, въ шкапу, на этажеркахъ, даже въ коробкахъ отъ шляпъ были мандарины, конфекты и пирожное. Это былъ вполнѣ медовый годъ, ma chere! Вполнѣ!
Лидія Петровна. У Раисы же наоборотъ,—на второй день свадьбы разочарованье и въ концѣ концовъ этотъ безпричинный разъѣздъ.
Апатьевъ. Вотъ увидите, что все это обомнется, эта ихъ размолвка! Пустые громы и буря въ стаканѣ воды... Молодые люди это такой народъ, что прогуливается по жизни съ тросточкой въ рукахъ или пере
листываетъ ея радости. Какъ будто ихъ такъ много и можно выбирать! Тутъ некогда выбирать. Надо жить