ные России освобождением крестьян, но брошенные не разрешенными надвинувшеюся реакциею, стоят и поныне, непочатые, перед русскою жизнью; а идеалы Николаевщины по сию пору еще стремятся сызнова водвориться в России.
Громадный шаг, сделанный в начале шестидесятых годов уничтожением личного рабства крестьян и физического истяза
ния «непривилегированных» на лобном месте,—этот шаг, которого все значение могут оценить только люди нашего поколения, забывается понемногу. Крепостной строй, разбитый в 1861 году, вернулся снова в русскую жизнь под покровом новых мундиров, но с теми же приемами, целями и задачами порабощения массы в пользу привилегированных и правящих. Идеал жандармского
сосредоточенного сильного государства, который в 1863 году сплотил вокруг престола, против Польши, даже недовольные элементы русского общества—идеал централистов—опять ожил среди нас. Опять он увлекает тех, кто считает себя призванным руководить судьбами России; опять стоит он на пути развития местной жизни и местной самостоятельности. И, наконец, раб
ство мысли и раболепие—в науке перед авторитетом, а в жизни
перед мундиром, которое так возмущало лучших людей в конце, пятидесятых годов и вызвало резкий протест Базарова—вновь оживает среди нас.
И теперь, как и тогда, несмотря на несомненное пробуждение самосознания среди крестьян и городских рабочих—даже именно вследствие того, что веками угнетенный крестьянин поднимает голову и сам начинает утверждать свои, доселе по
пранные права на волю,—снова является тот же самый вопрос перед всяким думающим молодым человеком из привилегирован
ных классов, который мы себе ставили тридцать лет тому назад:—«Стану ли я пользоваться своим привилегированным положением и, рассматривая дело освобождения крестьян и рабо
чих, как дело их класса, а не моего,—отнесусь ли я равнодушно к их усилиям? Или же, понимая, что прогресс в человечестве неразделен, что он возможен только тогда, когда он охватывает всех, и что нищета и угнетенность одних ведут за собой нищету духа и рабство всех,—сочту ли я себя простой частицей боль
шого целого и не понесу ли я в среду народа те знания, тот свет, ту веру в свободу и освобождение, которые позволили мне стать свободным и побудили стряхнуть с себя ярмо предрассудков и отказаться от наследий рабского прошлого?»
Если эта книга поможет кому-нибудь разрешить этот вопрос, юна достигнет своей цели.
Еще два слова. Почему так случилось, что записки русского, преимущественно об русской жизни, пришлось переводить другому с английского языка,—требует нескольких слов об’яснения.
Громадный шаг, сделанный в начале шестидесятых годов уничтожением личного рабства крестьян и физического истяза
ния «непривилегированных» на лобном месте,—этот шаг, которого все значение могут оценить только люди нашего поколения, забывается понемногу. Крепостной строй, разбитый в 1861 году, вернулся снова в русскую жизнь под покровом новых мундиров, но с теми же приемами, целями и задачами порабощения массы в пользу привилегированных и правящих. Идеал жандармского
сосредоточенного сильного государства, который в 1863 году сплотил вокруг престола, против Польши, даже недовольные элементы русского общества—идеал централистов—опять ожил среди нас. Опять он увлекает тех, кто считает себя призванным руководить судьбами России; опять стоит он на пути развития местной жизни и местной самостоятельности. И, наконец, раб
ство мысли и раболепие—в науке перед авторитетом, а в жизни
перед мундиром, которое так возмущало лучших людей в конце, пятидесятых годов и вызвало резкий протест Базарова—вновь оживает среди нас.
И теперь, как и тогда, несмотря на несомненное пробуждение самосознания среди крестьян и городских рабочих—даже именно вследствие того, что веками угнетенный крестьянин поднимает голову и сам начинает утверждать свои, доселе по
пранные права на волю,—снова является тот же самый вопрос перед всяким думающим молодым человеком из привилегирован
ных классов, который мы себе ставили тридцать лет тому назад:—«Стану ли я пользоваться своим привилегированным положением и, рассматривая дело освобождения крестьян и рабо
чих, как дело их класса, а не моего,—отнесусь ли я равнодушно к их усилиям? Или же, понимая, что прогресс в человечестве неразделен, что он возможен только тогда, когда он охватывает всех, и что нищета и угнетенность одних ведут за собой нищету духа и рабство всех,—сочту ли я себя простой частицей боль
шого целого и не понесу ли я в среду народа те знания, тот свет, ту веру в свободу и освобождение, которые позволили мне стать свободным и побудили стряхнуть с себя ярмо предрассудков и отказаться от наследий рабского прошлого?»
Если эта книга поможет кому-нибудь разрешить этот вопрос, юна достигнет своей цели.
Еще два слова. Почему так случилось, что записки русского, преимущественно об русской жизни, пришлось переводить другому с английского языка,—требует нескольких слов об’яснения.