щеры, нежели для власти Державной рожденнаго: такъ, въ часы искрепности, говорилъ о Ѳеодорѣ самъ Іоаннъ, онлакивая
смерть любимаго, старшаго сина (2). He наслѣдовавъ ума царственнаго, Ѳеодоръ не имѣлъ и сановитой наружности отца, ни мужеетвенной красоты дѣда и прадѣда: былъ росту малаго, дряблъ тѣломъ, лнцомъ блѣденъ (3); всегда улыбался, но безъ живости; двигался модленно, ходилъ неровнымъ шагомъ, отъ слабости въ ногахъ; однимъ словомъ, изъявлялъ въ себѣ лрождеврсменное изнеможеніе силъ естественныхъ и душевныхъ. Угадывая, что сей двадцати-семилѣтній Государь, осужденпый ІІриродою ыа всегдашнее малолѣтство Духа, будетъ зависѣть отъ Вельможъ или Монаховъ, многіе не смѣли радоваться
концу тиранства, чтобы не пожалѣть о немъ во дни безначалія, козней и смутъ Боярскихъ, менѣе губительныхъ для людей, но еще бѣдственнѣйшихъ для великой Державы, устроенной сильною, нераздѣльною властію Царскою.... Къ
счастію Россіи, Ѳеодоръ, боясь власти какъ опаснаго повода къ грѣхамъ, ввѣрилъ кормило Государства рукѣ искусной— и сіе царствованіе, хотя не чуждое беззаконій, хотя и самымъ ужаснымъ злодѣйствомъ омраченное, казалось соиременникамъ милостію Божіею. благоденствіемъ, златымъ вѣкомъ (4): ибо наступило послѣ Іоаннова!
Новая Пентархія или Верховная Дума, составленная умирающимъ Іоанномъ изъ пяти Велъможъ, была предметодъ общаго внияанія, надежды и страха. Князь Мстиславскій от
личался единственно знатностію рода и сана (5), будучи старшимъ Бояриномъ и Воеводою. Никиту Романовича Юрьева уважали какъ брата незабвонной Анастасіи и дядю Государева, любили какъ Вельможу благодушнаго, не очерненнаго даже и злословіемъ въ бѣдственныя времена кровопійства. Въ Князѣ Шуйскомъ чтили славу великаго подвига ратнаго, отнажность и бодрость духа. Вѣльскаго, хитраго, гибкаго, нонавидѣли какъ перваго любимца Іоаннова. Уже знали рѣдкія дарованія Годунова, и тѣмъ болѣе опасались его: ибо онъ также умѣлъ снискать особеннѵю милость тирана, былъ зятемъ гнуснаго Малюты Скуратова,- свойственникомъ и другомъ (едва
Члены Вер
х о в- н о й
Думы.
смерть любимаго, старшаго сина (2). He наслѣдовавъ ума царственнаго, Ѳеодоръ не имѣлъ и сановитой наружности отца, ни мужеетвенной красоты дѣда и прадѣда: былъ росту малаго, дряблъ тѣломъ, лнцомъ блѣденъ (3); всегда улыбался, но безъ живости; двигался модленно, ходилъ неровнымъ шагомъ, отъ слабости въ ногахъ; однимъ словомъ, изъявлялъ въ себѣ лрождеврсменное изнеможеніе силъ естественныхъ и душевныхъ. Угадывая, что сей двадцати-семилѣтній Государь, осужденпый ІІриродою ыа всегдашнее малолѣтство Духа, будетъ зависѣть отъ Вельможъ или Монаховъ, многіе не смѣли радоваться
концу тиранства, чтобы не пожалѣть о немъ во дни безначалія, козней и смутъ Боярскихъ, менѣе губительныхъ для людей, но еще бѣдственнѣйшихъ для великой Державы, устроенной сильною, нераздѣльною властію Царскою.... Къ
счастію Россіи, Ѳеодоръ, боясь власти какъ опаснаго повода къ грѣхамъ, ввѣрилъ кормило Государства рукѣ искусной— и сіе царствованіе, хотя не чуждое беззаконій, хотя и самымъ ужаснымъ злодѣйствомъ омраченное, казалось соиременникамъ милостію Божіею. благоденствіемъ, златымъ вѣкомъ (4): ибо наступило послѣ Іоаннова!
Новая Пентархія или Верховная Дума, составленная умирающимъ Іоанномъ изъ пяти Велъможъ, была предметодъ общаго внияанія, надежды и страха. Князь Мстиславскій от
личался единственно знатностію рода и сана (5), будучи старшимъ Бояриномъ и Воеводою. Никиту Романовича Юрьева уважали какъ брата незабвонной Анастасіи и дядю Государева, любили какъ Вельможу благодушнаго, не очерненнаго даже и злословіемъ въ бѣдственныя времена кровопійства. Въ Князѣ Шуйскомъ чтили славу великаго подвига ратнаго, отнажность и бодрость духа. Вѣльскаго, хитраго, гибкаго, нонавидѣли какъ перваго любимца Іоаннова. Уже знали рѣдкія дарованія Годунова, и тѣмъ болѣе опасались его: ибо онъ также умѣлъ снискать особеннѵю милость тирана, былъ зятемъ гнуснаго Малюты Скуратова,- свойственникомъ и другомъ (едва
Члены Вер
х о в- н о й
Думы.