ромцемъ правитъ Соколомъ — кораблемъ; въ сказкѣ о Добрынѣ Полканы собираются на битву цѣлыми полками. Аникѣ воину смерть тоже является въ видѣ Полкана; наконецъ Илья Муромецъ убиваетъ чудище — Полканище, пса-богатыря.
По мнѣнію Ровинскаго, «Полканами» въ старину вообще назывались люди необыкновенной силы
По мнѣнію нѣкоторыхъ нашихъ ученыхъ, какъ напр. Котляревскій, Пыпинъ, Вольнеръ и А. Веселов
скій, русскій «Полканъ» происходитъ отъ богатыря Пуликана, заимствованнаго изъ итальянской сказки о Бовѣ - Королевичѣ, весьма у насъ популярной. Но Безсоновъ и Рыбниковъ не допускаютъ предположенія, чтобы Пуликанъ могъ быть прототипомъ Полкана, имя котораго, по мнѣнію Безсонова происхо
дитъ отъ слова: Полъ-конъ. Впрочемъ къ первому мнѣнію, поводимому склоняется и Ровинскій (т. 4-Й, стр. 146) и оно, какъ совершенно справедливо замѣ
чаетъ Вольнеръ, до сихъ поръ ничѣмъ не опровергнуто. Мнѣ кажется, что въ основѣ этого разногласія ле
житъ простое недоразумѣніе: что кентавръ — китоврасъ гораздо раньше дошелъ до насъ, чѣмъ сказка о Бовѣ-Королевичѣ, доказывается его изображеніемъ на Георгіевскомъ соборѣ XIII в., тогда какъ Бова Королевичъ могъ попасть къ намъ самое раннее въ концѣ XV вѣка, черезъ первыхъ итальянскихъ мастеровъ или свиту Софіи Палеологъ. Но мы рѣ
шительно не видимъ причины, почему нашъ народъ не могъ перенести на этотъ образъ имя итальянскаго богатыря Пуликана. Мало-ли мы видимъ анахронизмовъ въ былинахъ: развѣ татары не нападаютъ въ нихъ на Владиміра Святого? Мнѣ кажется, весь вопросъ сводится къ тому, что первоначально кентавръ у насъ назывался «Китоврасомъ», а потомъ «Полканомъ».
На «кости» противоположной «орлу» изображенъ русскій флотъ передъ Синопомъ (листъ 2-й, посрединѣ таблицы), ибо подъ стѣнами его было то славное морское сраженіе, въ память котораго броненосецъ получилъ свое наименованіе. Городъ изображенъ такъ, какъ изображаются обыкновенно города на нашихъ народныхъ картинкахъ; а корабли имѣютъ парусное вооруженіе и формы XVII в. Этотъ маленькій ана
хронизмъ является конечно жертвой общему характеру:
странно-бы видѣть николаевскіе корабли на братинѣ въ древнерусскомъ стилѣ! На томъ же 2-мъ листѣ, на «кости» на лѣво отъ «Синопа», помѣщена птица «нея
сыть» или, но объясненію Франциска Скорины въ его псалтыри, — пеликанъ. Неясыть какъ извѣстно является символомъ родительской любви, ибо по на
родному вѣрованію птица эта раздираетъ себѣ грудь, чтобы кровью своею питать птенцовъ, какъ она и представлена на братинѣ. Она очень часто встрѣчается въ нашемъ древне-русскомъ искусствѣ; такъ напр. мы видимъ ее и въ рѣзьбѣ надпрестольной сѣни въ соборѣ г. Романова-Борисоглѣбска (см. у кн. Гага
рина, «Сборы, визант. и древне-русск. орнаментовъ», табл. V), и на вратахъ церкви Воскресенья на Дебри въ Костромѣ (с.м. фотогр. Барщевскаго, № 379) и на металлической посудѣ (с.м. «Зодчій» 1882, листъ 49-й), и во многихъ другихъ мѣстахъ.
На остальныхъ двухъ костяхъ, не показанныхъ на
таблицахъ, изображены «грифъ» и «павлинъ», которые также играютъ не маловажную роль въ нашей Древней письменности и искусствѣ.
Изображеніе «грифа» также пришло къ намъ изъ Византіи, ибо мы видимъ его уже на лѣстничныхъ фрескахъ Св. Софіи Кіевской (с.м. «Древн. Росс. Гос.», кіев. Соф. соборъ, таб. 53 и 55). «Грифоны
или «грифы» представлялись обыкновенно въ видѣ крылатаго животнаго съ львинымъ туловищемъ и орлиной головой.
Представленіе о грифахъ пришло съ Востока, гдѣ оно коренилось въ глубокой древности. Ихъ считали
охранителями золота. Въ древне-греческой литературѣ они упоминаются у Гезіода, Аристеи и Геродота. Греки
думали, что они живутъ на дальнемъ Сѣверѣ, около Риѳейскихъ горъ, между Гипербореями и одноглазыми Аримаспами и тамъ стерегутъ золото.
Изъ міра греко-византійскаго сказанія о грифахъ перешли въ наши описи и апокрифическую литера
туру, гдѣ они были извѣстны подъ именемъ «гривовъ» и «грипусовъ» и гдѣ они считались солнеч
ными птицами. Напр. въ Соловецкомъ сборникѣ XVII вѣка разсказывается, какъ триста ангеловъ воротятъ солнце, а птицы ‹‹грипусы, финиксы и халедры, оку
ная крылья свои въ океанѣ — море, кропятъ ими на солнце, да не опалитъ ихъ....» (Ровинскій, т. V, прим, къ стр. 86-й).
Изображеніе грифа въ области пластическихъ искусствъ является уже въ очень отдаленную эпоху. Мы видимъ его напр. въ Ассиріи и въ древней Греціи.
На нашей великой восточной равнинѣ онъ появляется также довольно рано. Изображенія его встрѣчаются какъ на греческихъ, такъ и на скиѳскихъ вещахъ, находимыхъ въ нашихъ курганахъ (см. у Кон
дакова и Толстого въ «Русск. Древн.», вып. I, стр. 50, и вып. II, стр. 139 и 150).
Затѣмъ мы видимъ его, какъ уже было, указано, на фрескахъ Св. Софіи Кіевской, причемъ изобра
женіе его на лѣвой сторонѣ «архіерейской» лѣстницы имѣетъ очень характерную прибавку: — змѣя, съ кото
рымъ онъ, повидимому борется. Мы воспользовались этимъ красивымъ мотивомъ для нашей братины.
Послѣ этого изображенія XI вѣка, мы можемъ прослѣдить его въ нашемъ искусствѣ вплоть до та
таръ: сперва въ XII, вѣкѣ на Димитріевскомъ соборѣ во Владимірѣ (см. у Барщевскаго, № 272), а затѣмъ вт. XIII вѣкѣ на Георгіевскомъ соборѣ къ Юрьевѣ — Польскомъ (Іb., № 303). Въ обоихъ этихъ изображе
ніяхъ византійско-кіевскій прототипъ (кромѣ змѣя) обрисовывается очень ясно. Затѣмъ грифъ снова по
является у насъ въ царскую эпоху, при государяхъ изъ дома Романовыхъ. Такъ мы встрѣчаемъ его изображенія въ каменныхъ рѣзяхъ теремнаго дворца (см. у Солнцева т. VI л. 3-й), на такъ называемомъ «саадакѣ большого наряда» (Солнцевъ, отд. ӀӀӀ, л. 123) и на серебрянномъ тронѣ Петра и Іоанна (II)., отд. II, л. 78).
Въ описи саадака о грифѣ говорится такъ: «Въ первомъ плащѣ орелъ одноглавый съ коруною, на другомъ плащѣ гривъ въ правомъ нохтѣ держитъ яблоко съ крестомъ, въ третьемъ плащѣ звѣрь инрогъ въ переднихъ ногахъ держитъ скипетръ, въ четвер
По мнѣнію Ровинскаго, «Полканами» въ старину вообще назывались люди необыкновенной силы
По мнѣнію нѣкоторыхъ нашихъ ученыхъ, какъ напр. Котляревскій, Пыпинъ, Вольнеръ и А. Веселов
скій, русскій «Полканъ» происходитъ отъ богатыря Пуликана, заимствованнаго изъ итальянской сказки о Бовѣ - Королевичѣ, весьма у насъ популярной. Но Безсоновъ и Рыбниковъ не допускаютъ предположенія, чтобы Пуликанъ могъ быть прототипомъ Полкана, имя котораго, по мнѣнію Безсонова происхо
дитъ отъ слова: Полъ-конъ. Впрочемъ къ первому мнѣнію, поводимому склоняется и Ровинскій (т. 4-Й, стр. 146) и оно, какъ совершенно справедливо замѣ
чаетъ Вольнеръ, до сихъ поръ ничѣмъ не опровергнуто. Мнѣ кажется, что въ основѣ этого разногласія ле
житъ простое недоразумѣніе: что кентавръ — китоврасъ гораздо раньше дошелъ до насъ, чѣмъ сказка о Бовѣ-Королевичѣ, доказывается его изображеніемъ на Георгіевскомъ соборѣ XIII в., тогда какъ Бова Королевичъ могъ попасть къ намъ самое раннее въ концѣ XV вѣка, черезъ первыхъ итальянскихъ мастеровъ или свиту Софіи Палеологъ. Но мы рѣ
шительно не видимъ причины, почему нашъ народъ не могъ перенести на этотъ образъ имя итальянскаго богатыря Пуликана. Мало-ли мы видимъ анахронизмовъ въ былинахъ: развѣ татары не нападаютъ въ нихъ на Владиміра Святого? Мнѣ кажется, весь вопросъ сводится къ тому, что первоначально кентавръ у насъ назывался «Китоврасомъ», а потомъ «Полканомъ».
На «кости» противоположной «орлу» изображенъ русскій флотъ передъ Синопомъ (листъ 2-й, посрединѣ таблицы), ибо подъ стѣнами его было то славное морское сраженіе, въ память котораго броненосецъ получилъ свое наименованіе. Городъ изображенъ такъ, какъ изображаются обыкновенно города на нашихъ народныхъ картинкахъ; а корабли имѣютъ парусное вооруженіе и формы XVII в. Этотъ маленькій ана
хронизмъ является конечно жертвой общему характеру:
странно-бы видѣть николаевскіе корабли на братинѣ въ древнерусскомъ стилѣ! На томъ же 2-мъ листѣ, на «кости» на лѣво отъ «Синопа», помѣщена птица «нея
сыть» или, но объясненію Франциска Скорины въ его псалтыри, — пеликанъ. Неясыть какъ извѣстно является символомъ родительской любви, ибо по на
родному вѣрованію птица эта раздираетъ себѣ грудь, чтобы кровью своею питать птенцовъ, какъ она и представлена на братинѣ. Она очень часто встрѣчается въ нашемъ древне-русскомъ искусствѣ; такъ напр. мы видимъ ее и въ рѣзьбѣ надпрестольной сѣни въ соборѣ г. Романова-Борисоглѣбска (см. у кн. Гага
рина, «Сборы, визант. и древне-русск. орнаментовъ», табл. V), и на вратахъ церкви Воскресенья на Дебри въ Костромѣ (с.м. фотогр. Барщевскаго, № 379) и на металлической посудѣ (с.м. «Зодчій» 1882, листъ 49-й), и во многихъ другихъ мѣстахъ.
На остальныхъ двухъ костяхъ, не показанныхъ на
таблицахъ, изображены «грифъ» и «павлинъ», которые также играютъ не маловажную роль въ нашей Древней письменности и искусствѣ.
Изображеніе «грифа» также пришло къ намъ изъ Византіи, ибо мы видимъ его уже на лѣстничныхъ фрескахъ Св. Софіи Кіевской (с.м. «Древн. Росс. Гос.», кіев. Соф. соборъ, таб. 53 и 55). «Грифоны
или «грифы» представлялись обыкновенно въ видѣ крылатаго животнаго съ львинымъ туловищемъ и орлиной головой.
Представленіе о грифахъ пришло съ Востока, гдѣ оно коренилось въ глубокой древности. Ихъ считали
охранителями золота. Въ древне-греческой литературѣ они упоминаются у Гезіода, Аристеи и Геродота. Греки
думали, что они живутъ на дальнемъ Сѣверѣ, около Риѳейскихъ горъ, между Гипербореями и одноглазыми Аримаспами и тамъ стерегутъ золото.
Изъ міра греко-византійскаго сказанія о грифахъ перешли въ наши описи и апокрифическую литера
туру, гдѣ они были извѣстны подъ именемъ «гривовъ» и «грипусовъ» и гдѣ они считались солнеч
ными птицами. Напр. въ Соловецкомъ сборникѣ XVII вѣка разсказывается, какъ триста ангеловъ воротятъ солнце, а птицы ‹‹грипусы, финиксы и халедры, оку
ная крылья свои въ океанѣ — море, кропятъ ими на солнце, да не опалитъ ихъ....» (Ровинскій, т. V, прим, къ стр. 86-й).
Изображеніе грифа въ области пластическихъ искусствъ является уже въ очень отдаленную эпоху. Мы видимъ его напр. въ Ассиріи и въ древней Греціи.
На нашей великой восточной равнинѣ онъ появляется также довольно рано. Изображенія его встрѣчаются какъ на греческихъ, такъ и на скиѳскихъ вещахъ, находимыхъ въ нашихъ курганахъ (см. у Кон
дакова и Толстого въ «Русск. Древн.», вып. I, стр. 50, и вып. II, стр. 139 и 150).
Затѣмъ мы видимъ его, какъ уже было, указано, на фрескахъ Св. Софіи Кіевской, причемъ изобра
женіе его на лѣвой сторонѣ «архіерейской» лѣстницы имѣетъ очень характерную прибавку: — змѣя, съ кото
рымъ онъ, повидимому борется. Мы воспользовались этимъ красивымъ мотивомъ для нашей братины.
Послѣ этого изображенія XI вѣка, мы можемъ прослѣдить его въ нашемъ искусствѣ вплоть до та
таръ: сперва въ XII, вѣкѣ на Димитріевскомъ соборѣ во Владимірѣ (см. у Барщевскаго, № 272), а затѣмъ вт. XIII вѣкѣ на Георгіевскомъ соборѣ къ Юрьевѣ — Польскомъ (Іb., № 303). Въ обоихъ этихъ изображе
ніяхъ византійско-кіевскій прототипъ (кромѣ змѣя) обрисовывается очень ясно. Затѣмъ грифъ снова по
является у насъ въ царскую эпоху, при государяхъ изъ дома Романовыхъ. Такъ мы встрѣчаемъ его изображенія въ каменныхъ рѣзяхъ теремнаго дворца (см. у Солнцева т. VI л. 3-й), на такъ называемомъ «саадакѣ большого наряда» (Солнцевъ, отд. ӀӀӀ, л. 123) и на серебрянномъ тронѣ Петра и Іоанна (II)., отд. II, л. 78).
Въ описи саадака о грифѣ говорится такъ: «Въ первомъ плащѣ орелъ одноглавый съ коруною, на другомъ плащѣ гривъ въ правомъ нохтѣ держитъ яблоко съ крестомъ, въ третьемъ плащѣ звѣрь инрогъ въ переднихъ ногахъ держитъ скипетръ, въ четвер