Легко признать гениальность Эйзенштейна, потому что гениальность одного человека как-то не так обидна. Гениальному человеку можно дать пленку Тиссе и большое жалова
ние, но трудно признать гениальность времени. То, что советская кинематография должна не
течь по течению, а изобретать, добиваться, что кино-культура существует, и что Протозановы, Егоровы, Олейниковы очень хороши, но негодны, как точки для ориентировки.
Пушкина новые формы были созданы, он лишь улучшил их, но словарь и ритм были у Пушкина — эти формы становились полубес
сознательными, уходили из светлого поля
воспринимающего читателя — и в этом была гениальность.
У Эйзенштейна в „1905 годе“ почерк режиссера, монтаж, углы с’емки, кинематографические знаки препинания — наплывы, ди
афрагмы, бесконечно менее заметны, чем в „Стачке . Во всей ленте есть только два наплыва, и оба смысловым образом оправданы, это: лестница наполняется людьми сразу, и палуба броненосца сразу пустеет.
Эти наплывы экономизируют экспозицию сцены и не чувствуются, как фокус. Лента вся прекрасна, потому что вещи в ней не заби
ваются. Прием экономизирования, я думаю, сознательно соблюден, — это что-то вроде единства действия.
Остатками старого Эйзенштейна явилось несколько сцен: завернутый в брезент коман
дир—совершенно ненужная возня из „Стачки . Брезент хорошо работал, когда остался один и раздувался ветром. Не нужно было его больше трогать. Не нужно было так грациозно уби
вать Вакулинчука. Кроме того, его нужно было убить раньше, потому что если он убит уже в момент победы матросов и после смерти почти всех офицеров, то его смерть уже нельзя воспринять, как от руки палачей.
Третий фельетон

Ч

ТО умеет и чего не умеет Эйзенштейн? Эйзенштейн умеет обращаться с вещами. Вещи у него работают превосходно: броненосец действительно становится героем про
изведения. Пушки их движение, мачты, лестница—все играют, но пенснэ доктора у Эйзенштейна работают лучше, чем сам доктор.
Актеры, натурщики — или как их там называют у Эйзенштейна — не работают и как-то с ними ему работать не хочется и этим ослаблена первая часть.
Иногда человек удается Эйзенштейну,— это тогда, когда он понимает его, как цитату, как вещь, берет стандартно. Так хорош Бар
ский (капитан „Потемкина ), он хорош, как пушка. Лучше люди на лестнице, но лучше всех — лестница.
Лестница—сюжет. Части площадки играют роль задерживающих моментов, и лестница, на которой, то убыстряя движение, то замедляя, катится коляска с ребенком, организована по законам, родственным
законам поэтики Аристотеля; в новой форме родилась перипетия драмы. Не удается Эй
зенштейну беготня, момент, когда люди бегут в разные стороны.
Несколько вещей оказались недоработанными. Недо
работан прожектор. Очень хорош, но эстетен просвет.
Тиссе очень талантливый человек,но расцвет его очень художественен,
он годится и в другие картины. Замечатель
ный пример, как мало значит материал и как много значит режис
сер, изменяющий материал. Достаточно
сравнить лестницу у Эйзенштейна и ле
стницу у Грановского:
лестница та же самая и оператор тот же самый, а товар разный!

Четвертый фельетон О

СЛОВАРЕ Пушкина. У Пушкина
не окажется много новых слов, потому что Пушкин— завершитель своего времени. Ко времени
„Бухта смерти“— реж. А. Роом.

Пятый фельетон Н

ужен ли был красный цвет— флаг, поднимающийся над мачтой „По
темкина ? Мне кажется, что нужен.
Художественное произведение и, в частности, кинемато
графическое произведение работается смысловыми величи
нами, и в теме „1905 год красный цвет—материал. Нель
зя упрекать художника за то, что при просмотрах апплодируют не ему, а революции.
Красный флаг, хорошо освещенный, развевает
ся все время над Кремлем. Но люди, идущие по улице, ему не аплодируют. Эй
зенштейн покрасил флаг дерзко, но имел
право на эту краску. Боязнь дерзости, боязнь простых дохо
дящих эффектов в
искусстве— пошлость. Один раз покрасить флаг в ленте —это доходит. Это сделано настоящей рукой смелого человека.
В. Шкловский