водящія въ ужасъ слабыхъ и вселяющія бодрость въ сильныхъ: ,Матеріалъ, употребляемый музыкантомъ или живописцемъ, бѣденъ по сравненію со сло
вомъ. У слова есть не только музыка, нѣжная, какъ музыка альта или лютни, не только— краски, живыя и роскошныя, какъ тѣ, что плѣняютъ насъ на полот
нахъ Венеціанъ и Испанцевъ, не только пластичныя формы, не менѣе ясныя и четкія, чѣмъ тѣ, что открываются намъ въ мраморѣ или бронзѣ — у нихъ есть и мысль, и страсть, и одухотворенность. Все это есть у однихъ словъ‘.
А что стихъ есть высшая форма рѣчи, знаетъ всякій, кто, внимательно оттачивая кусокъ прозы, употреблялъ усилія, чтобы сдержать рождающійся ритмъ.
II
Происхожденіе отдѣльныхъ стихотвореній таинственно схоже съ происхожденіемъ живыхъ организмовъ. Дума поэта получаетъ толчекъ изъ внѣшняго
міра, иногда въ незабываемо-яркій мигъ, иногда смутно, какъ зачатье во снѣ, и долго приходится вынашивать зародышъ будущаго творенія, прислушиваясь
къ робкимъ движеніямъ еще неокрѣпшей новой жизни. Все дѣйствуетъ на ходъ ея развитія, и косой лучъ луны, и внезапно услышанная мелодія, и про
читанная книга, и запахъ цвѣтка. Все опредѣляетъ ея будущую судьбу. Древніе
уважали молчащаго поэта, какъ уважаютъ женщину, готовящуюся стать матерью.
Наконецъ, въ мукахъ, схожихъ съ муками дѣторожденія (объ этомъ говоритъ и Тургеневъ), появляется стихотвореніе. Благо ему, если въ моментъ его появленія поэтъ не былъ увлеченъ какими-нибудь посторонними искусству со
ображеніями, если, кроткій какъ голубь, онъ стремился передать уже выношенное, готовое, и, мудрый какъ змѣй, старался заключить все это въ наиболѣе совершенную форму.
Такое стихотвореніе можетъ жить вѣка, переходя отъ временнаго забвенія къ новой славѣ и даже умеревъ, подобно царю Соломону, долго еще будетъ внушать священный трепетъ людямъ. Такова Иліада...
Но есть стихотворенія невыношенныя, въ которыхъ вокругъ первоначальнаго впечатлѣнія не успѣли наслоиться другія, есть и такія, въ которыхъ, наоборотъ, подробности затемняютъ основную тему;— они калѣки въ мірѣ образовъ, и совершенство отдѣльныхъ ихъ частей не радуетъ, а скорѣе печалитъ, какъ пре
красные глаза горбуновъ. Мы многимъ обязаны горбунамъ, они разсказываютъ намъ удивительныя вещи, но иногда съ такой тоской мечтаешь о стройныхъ
вомъ. У слова есть не только музыка, нѣжная, какъ музыка альта или лютни, не только— краски, живыя и роскошныя, какъ тѣ, что плѣняютъ насъ на полот
нахъ Венеціанъ и Испанцевъ, не только пластичныя формы, не менѣе ясныя и четкія, чѣмъ тѣ, что открываются намъ въ мраморѣ или бронзѣ — у нихъ есть и мысль, и страсть, и одухотворенность. Все это есть у однихъ словъ‘.
А что стихъ есть высшая форма рѣчи, знаетъ всякій, кто, внимательно оттачивая кусокъ прозы, употреблялъ усилія, чтобы сдержать рождающійся ритмъ.
II
Происхожденіе отдѣльныхъ стихотвореній таинственно схоже съ происхожденіемъ живыхъ организмовъ. Дума поэта получаетъ толчекъ изъ внѣшняго
міра, иногда въ незабываемо-яркій мигъ, иногда смутно, какъ зачатье во снѣ, и долго приходится вынашивать зародышъ будущаго творенія, прислушиваясь
къ робкимъ движеніямъ еще неокрѣпшей новой жизни. Все дѣйствуетъ на ходъ ея развитія, и косой лучъ луны, и внезапно услышанная мелодія, и про
читанная книга, и запахъ цвѣтка. Все опредѣляетъ ея будущую судьбу. Древніе
уважали молчащаго поэта, какъ уважаютъ женщину, готовящуюся стать матерью.
Наконецъ, въ мукахъ, схожихъ съ муками дѣторожденія (объ этомъ говоритъ и Тургеневъ), появляется стихотвореніе. Благо ему, если въ моментъ его появленія поэтъ не былъ увлеченъ какими-нибудь посторонними искусству со
ображеніями, если, кроткій какъ голубь, онъ стремился передать уже выношенное, готовое, и, мудрый какъ змѣй, старался заключить все это въ наиболѣе совершенную форму.
Такое стихотвореніе можетъ жить вѣка, переходя отъ временнаго забвенія къ новой славѣ и даже умеревъ, подобно царю Соломону, долго еще будетъ внушать священный трепетъ людямъ. Такова Иліада...
Но есть стихотворенія невыношенныя, въ которыхъ вокругъ первоначальнаго впечатлѣнія не успѣли наслоиться другія, есть и такія, въ которыхъ, наоборотъ, подробности затемняютъ основную тему;— они калѣки въ мірѣ образовъ, и совершенство отдѣльныхъ ихъ частей не радуетъ, а скорѣе печалитъ, какъ пре
красные глаза горбуновъ. Мы многимъ обязаны горбунамъ, они разсказываютъ намъ удивительныя вещи, но иногда съ такой тоской мечтаешь о стройныхъ