Вы никогда не мылись по-деревенски в русской печке? Я мыл
ся. Там от жа.ры нечем дышать, и пот обливает ваше тело. Вот такая же жара стояла и в то лето.
Полдень. Праздник. Поезд остановился в Пятигорске, выбросил добрую сотню пассажиров и — дальше, в Кисловодск.
В белом чесучевом пиджаке, белых пикейных брюках, только что приехавший джентельмен, поигрывая кавказской кизило
вой тростью с серебряной инкрустацией, вышел на станционную площадку и спросил чистившего сапоги черномордика-мальчишку:
— А где тут бреют?
— Бреют здесь, бреют там, — показал черномордик жестом Фигаро и пове
лительно постучал щеткой о деревянный ящичек-подставку: — Чистить!
Джентельмен, Павел Петрович Пряников, повиновался.
-—. А есть еще цирюльник. Тот, правда, берет де
шевле всех, только у того надо лежать, лежачих бреет, сидячих не может.
— Это почему?
— А он мертвых покойников привык брить, из деревни он, старый солдат, не
давно приехал. А покойники
сидеть не могут, всё больше лежат...
— Нет, уж спасибо. Я пока живой, — улыбнулся Павел Петрович, расплатился и пошел в переулок, куда направил его мальчишка.
— Этот цирюльник первый сорт! Другие сегодня не работают — праздник.
Дверь в парикмахерской с блоком. На пороге две Ьодковы. Вывеска:
Павел Петрович поставил в угол трость, сказал: — Мне бы побриться.
Парикмахер Абрамьянц плешив, высок и тощ. Он до пояса голый, пот покрывал его волосатую грудь и костлявую, изъеденную клопами, спину, мясистый бурокрасный нос свисал, как у
индюка, прикрывая большие взнузданные губы, черные бровастые глаза светились хитрецой, общее же выражение крупного лошадиного лица было на этот раз довольно глуповато. Этому, вероятно, способствовала нестерпимая жара.
— Садысь, — сказал он, стараясь смягчить свой охрипший голос и вяло поковыривая в носу. —- Помойте руки.
—г Можна. Зачем нельзя? Можна. — Он набрал из ковша в рот воды и стал намыливать грязные кисти рук.
— Давайте, я полью, — с брезгливостью проговорил посетитель.
— Зачем нельзя? Полей. — Абрамьянц попутно освежил грудь, лицо, подмышками. — Жара. Самый жара. Вчерась лед ел, сегодня не ел, охрип.
Он начисто выбрил пациента, получил плату и в изнеможении повалился на диван, отдуваясь и пыхтя.
Павел Петрович купил винограду и от нечего делать поплелся на станцию взять газету. Из Кисловодска подкатил поезд. Павел Петрович вышел на перрон потолкаться в пестрой празд
ничной толпе. Вдруг из вагона показался другой Павел Петрович, точь в точь такой же, как и этот, в таком же самом костюме: брюки, пиджак, сиреневый галстук, шляпа тарелочкой, даже шти
блеты, даже трость. По настоящему, Павлу Петровичу нужно бы броситься в сторону и в страхе закричать. И он, действительно, закричал, действительно, бросился — к брату близнецу.
— Петя!
В публике легкое замешательство: любопытные остангйзливались, окидывали двойников изумленным взглядом, продирались дальше. Какой-то чернобородый плотник с пилой и топором мотнул головой, сказал:
— Это ахтеры. Друг под дружку замашкеровались. Нечего им делать-то. Нет, их бы на недельку бревна потесать, вот бы...
Меж тем Петр Петрович Пряников, только что прибывший, стоял пред братом, только что обрившимся, как пред зеркалом, и говорил:
— Ишь, чорт... Побрился... А где бы тут...
— А вот... — И Павел Петрович рассказал Петру Петровичу, как добраться к Абрамьянцу. — А я пока выпью кофейку, здесь подожду тебя.
Петр Петрович позвонил у двери парикмахера. В этот миг храпевшему Абрамьянцу залетели в рот сразу две мухи. Он
подавился, вскочил и выругался понкавказски.
— Сичас, оичас... Чего рват звонка... Ишак, — буб
нил Абрамьянц, отпирая дверь. — А-а-а, так-так, — протянул он сонно. — Чего забыл?
— Мне бы побриться, — сказал Петр Петро
вич и поставил трость в угол.
Лицо Абрамьянца вытя
нулось, он задвигал бровя-. ми, тупо соображая и приводя себя в чувство.
— Побрытца? — дрогнувшим голосом переспросил
он, всматриваясь в заросшие щеки пациента и хватая се
бя за мясистый нос: сон или не сон? В его животе слегка заурчало. Но вдруг он весь просиял, словно сто целковых в нарды выиграл:
— Ха! Вот жара! —
прищелкнул он пальцами и языком. — Часу не прошло. Это от жары волос лезет. Садысь.
Удивляясь своей сообразительности, он весело брил одну, другую щеку, подбородок, и все подмигивал самому себе. Его красный рот растянулся до ушей, да так и застыл в улыбке, от глаз лучами побежали смешливые морщинки, и на голой, трясущейся от затаенного хохота груди, текли ручейки терпкого пота.
Уж вот-то Абрамьянц порасскажет сегодня вечером в духане за чашкой черного кофе по-турецки: вот обрился человек, вот вышел человек на полчаса, вот вернулся, этот самый человек, и говорит: — «Пожалста, брей сначала...». Ха-ха... Ха-ха. И в рас
сеянности Абрамьянц приготовился намылить гостя в третий раз. Но тог запротестовал.
— Пожалста, — сказал Абрамьянц и встряхнул грязнейшую салфетку.
Петр Петрович порылся в кошельке и протянул Абрамьянцу деньги. Абрамьянц оскорбленно пожал плечами:
— Фэ! — он изломил в локте правую руку, как на ассирийских фресках, и с величавым достоинством отмахивался кистью
руки от денег: — Нэт, нэт, нэт... Пэт, нэт, нэт! Втарой раз пожалста нэ берем. Одна раз берем.
Петр Петрович добродушно улыбался. Он не желал разубеждать Абрамьянца в курьезной ошибке, но в то же время считал нужным, ради1 деликатности, сказать ему что нибудь занятное.
— Да, жара убийственная, — начал он, рассматривая в зеркале свои пухлые щеки. — Некоторые от этой жары с ума сходят. У некоторых раздваивается сознание, двойников видят.
— О!! — поднял Абрамьянц палец и брови: — О!
— Например, мой тесть. Сидит как-то в саду, на скамейке. Глядь — а рядом с ним другой мой тесть сидит... То-есть, не тесть, а он же сам, двойник.
— О! — вновь воскликнул Абрамьянц испуганно и поддернул спадавшие штаны.
В этот миг с улицы вошел Павел Петрович и сказал: — А я за тобой... Что так долго?
Абрамьянц выпучил глаза, вскинул руки и в ужасе попятился к открытому окну. Вот подошвы его быстро описали в воздухе дугу, и он кувырнулся из окна на улицу. Скованный звериным страхом, он целых два квартала мчался молча, потом взвизгнул и, пугая прохожих, дико заорал: — Шайтан! Шайтан!!
Так возникают легенды о жаре, чертях и прочем.
Вяч. Шишков

ПОДМЕТИЛ

Рис. А . Р.

— Смотрите, и так места нет, а они в казенном помеще

нии лошадь частника Пржевальского содержат!

ПАРИШСКИЙ КЕОФЮР АБРАМЬЯНЦ С МОСКВА.